Вадим Собко - Избранные произведения в 2-х томах. Том 2
— Да что Майолу на лету срезал. Вокруг неё столько женихов кружилось, а девчонки все тщеславны.
— Ты знаешь, мне показалось, она вышла за меня потому, что у неё не было выбора. Ни одного жениха около неё я не заметил, — вполне серьёзно сказал Лука.
— Просто влюбились друга в друга, как… как… — Он подыскивал сравнение, хотел сказать, как Ромео и Джульетта, но раздумал: получалось слишком банально и литературно. И промолчал.
— Желаю тебе так же влюбиться, — сказал Лука.
— Ну, знаешь, — Феропонт возмутился, — ещё не родилась такая девчонка, которая смогла бы меня охомутать…
— Нет, уже родилась. Ей сейчас лет десять, двенадцать. а может, и все четырнадцать… Смотри, вон он, наш красавец!
И в тот же миг Феропонт забыл и о Луке, и о Карманьоле, и о разбитой дружбе. Новый самолёт стоял в отдалении от выстроившихся в ряд старых ОК-24, но даже если бы он пристроился к ним, всё равно спутать, не заметить его было невозможно: казалось, именно под его крылом приоткрылась завеса времени и всем посчастливилось заглянуть в будущее.
На аэродром, конечно, никого не пускали, но вокруг собиралась толпа — молчаливые, взволнованно-торжественные люди. Это они сделали самолёт. Нет более гордого и значительного чувства, нежели сознание отлично выполненной работы.
Феропонт и сам не мог понять, откуда пришло к нему это ощущение всепокоряющей гордости. Казалось, от может сделать любую работу, всё ему по плечу: пассажирский самолёт — пожалуйста, вот он стоит перед вами. Космический корабль? И это можно. Хотел посмеяться над собой, над непривычной взволнованностью, и не смог. Крепко держат киль и стабилизаторы гайки, сработанные Лукой и Феропонтом, их руками. Феропонту хотелось крикнуть: «Люди, в этой машине есть и моя работа!» — но сдержался: каждый из его соседей, стоявших с ним плечом к плечу, мог сказать то же самое.
— Послушай, учитель, — Феропонт толкнул локтем Луку, — а если заточить резцы под острым углом, то канавки в наших гайках можно прорезать вдвое быстрее.
Лука посмотрел на своего ученика и согласно кивнул. На свет появился не только новый самолёт, но родилось нечто более значительное и важное… Ещё многое случится с Феропонтом, ещё будет он мудрствовать и оригинальничать, неизвестно, кем он станет: композитором, инженером или офицером, а может, и токарем высокой квалификации, — но человеком наверняка будет.
К самолёту подошли пилоты и исчезли за овальными дверцами, герметически плотно закрывшимися вслед за ними. В старых самолётах вертящиеся винты предупреждали о скором взлёте машины. Здесь же всё замерло, только медленно нарастал напряжённый гул могучих реактивных двигателей, и в какое-то мгновение самолёт неохотно, лениво двинулся с места, потом, быстро набирая скорость, сопровождаемую оглушительным рёвом турбин, стрелой вонзился в ясную синеву неба.
Люди стоят молча, не кричат «ура», не аплодируют, в этом сосредоточенном молчании — проявление наибольшей торжественности. Они ждут посадки самолёта, чтобы ещё раз взглянуть на свою осуществлённую мечту, попрощаться с нею и приняться за новую…
Он появился далеко-далеко, сначала как маленькая серебристая ласточка, потом, стремительно вырастая, приблизился, сопровождаемый оглушительным громом. Вот он над взлётно-посадочной полосой выпустил закрылки, коснулся твёрдыми шинами бетонной дорожки…
Семён Лихобор не согласился взять обложку журнала, заставив Луку вырубать из стены старый, изученный до мельчайшей чёрточки портрет Майолы.
— Между прочим, — ловко орудуя инструментом, сказал Лука, — это твоя невестка.
— Кто? — Старый Лихобор насторожился.
— Майола. Свадьба двадцать девятого мая. Раньше не получается — перегрузка во Дворце новобрачных.
— Значит, решился наконец? — Семён Лихобор торжествовал. — Давно бы так! А кто тебе говорил? Слушаться старших нужно! Понимаешь, как тебе теперь надо жить, чтобы быть достойным такой девушки…
— Может, именно так, как жил, — ответил Лука.
— Может, и так, — согласился отец и надолго замолчал, Любуясь, как умело сын орудует инструментами.
А когда инвалидов и их венда вынесли и погрузили в автобусы, чтобы ехать в новое здание, вдруг загорелись, вспыхнули, как свечи, старые бараки, которые совсем недавно гордо назывались корпусами. Кто их ушёл поджечь, не мог догадаться даже старший брандмейстер, приехавший к месту пожара во главе целой колонны красных, оглушительно ревущих машин.
Сначала он хотел дать команду распускать брандспойты и сбить пламя струями воды, потом махнул рукой.
— Эти гнилушки дешевле сжечь, чем разбирать. Здесь новый микрорайон будет, — сказал он. — Смотрите только, чтобы сосны не занялись…
Он проследил, пока бараки сгорели дотла, приказал залить пожарище, а потом сел в «Волгу» и помчался к себе по зелёной улице светофоров, сопровождаемый рёвом сирен и колонной ярко-красных мощных машин.
В новом доме инвалиды размещались шумно и весело, будто не только стены, а всё решительно менялось в их жизни. Семён Лихобор велел прибить в своей палате, такой светлой, что даже глазам больно, портрет Майолы и тогда сказал:
— Ну вот, теперь я дома.
В День Победы Майола привела свою пионерскую дружину, Валька Несвятой возглавлял колонну молодых рабочих, пришли ученики из соседних школ. Явился и Горегляд, и где-то в толпе поблёскивали стёкла очков директора авиазавода.
— Приверни, крепче приверни! — командовал старый Лихобор. — Смотри, этот орден ниже «Звезды» оказался и погоны перекосились. Зеркало мне дай…
— Что ты волнуешься, отец? — успокаивал сын.
— Оттого и волнуюсь, что мы должны выглядеть, как положено солдатам. Пояс на одну дырочку потуже затяни. Вот так. Хорошо. Теперь вези меня к людям.
Зал нового Дворца был выстроен своеобразно: против большого амфитеатра — сцена, тоже амфитеатром. На сцене и в зале — удобные кресла для инвалидов.
В тот день в президиуме при всех орденах и медалях, в новых армейских кителях с золотыми погонами, сидели пятьдесят ветеранов. К ним вышла пионерка лет десяти и, волнуясь, сказала звонким, срывающимся голоском:
— Товарищи, для встречи с героями Великой Отечественной войны знамёна пионерских дружин внести!
Феропонт, стоя рядом с Лукой, тихо, чтобы не слышала Майола, сказал:
— Учитель, ты, может, будешь смеяться, но я, кажется, сейчас заплачу!
Колыхнулись и замерли над сценой знамёна. Лука сжал руку Майолы, будто хотел защитить свою подругу в этом, ещё не окончившемся бою, где и до сих пор, через тридцать лет после победы, падают солдаты.
1973
Примечания
1
Лаузе — по-немецки — вошь.
2
ЛИС — лётно-испытательная станция.
