Утешение - Гаврилов Николай Петрович

Настя испугалась.

— Не включай свет, — не поворачиваясь к дочери, каким-то деревянным голосом произнесла мама. — Иди на кухню. Сейчас встану.

Вскоре на кухне весело горели голубые огоньки конфорок, на тазу закипала вода в кастрюле. Настя сидела за столом и во все глаза смотрела на маму. Мама словно не видела дочь. Она открывала шкафчики, что-то нарезала, помешивала, но все ее движения казались механическими: она походила на лишенный эмоций манекен — оболочку мамы. Глаза заплаканные, припухшие, лицо застыло, как маска. По уголку губы размазана помада.

Самая уютная кухня на свете — с белыми шкафчиками, с цветами на подоконнике, с красивыми салфетками и скатертью на столе — словно наполнилась исходящим от мамы напряжением. В полном молчании она двигалась, как автомат, выполняя запрограммированные в ней движения, — поставила перед Настей тарелку с кашей, нарезанный хлеб, налила в чашку молока из холодильника. Испуганная Настя молчала. Тикали часы на стене.

— Мам, что-то случилось? — спустя несколько минут этой невыносимой тишины не выдержала дочь.

— Нет. Все хорошо, — ответила мать совершенно металлическим голосом, стоя у раковины, вытирая полотенцем давным-давно протертые тарелки.

Но затем вдруг ее губы задрожали, искривились, а глаза мгновенно стали мокрыми. Слезы полились, как вода, капая с подбородка. Все произошло в одну секунду, словно внутри нее что-то лопнуло и криком просилось наружу. Она зажала ладонью рот и, ничего не видя перед собой, бросилась в ванную. Настя вскочила из-за стола и побежала вслед за ней, но дверь ванной с размаха закрылась.

— Мама, мамочка! — кричала Настя, стуча в дверь. За дверью слышались глухие, зажатые ладонями рыдания и шум воды из крана.

Прошло неизвестно сколько времени, прежде чем кран в ванной выключился и мамин голос, заплаканный, но уже живой, произнес:

— Да не стучи ты… Сейчас выйду. Сколько времени? Включи телевизор.

По телевизору они смотрели программу новостей. Ничего не понимающая Настя сидела на самом краешке дивана с прямой, как на уроке, спиной и расширенными глазами смотрела то на телевизор, то на маму. Мама по привычке забралась в широкое кресло в любимой позе, поддернув юбку, поджав под себя ноги в черных чулках. Она еще плакала, но тихо, вытирая платком слезы, шмыгая носом. По телевизору шла программа новостей. Показывали президента, встречи в Кремле, пышные похороны какого-то артиста. Затем мама снова напряглась, и Настя увидела на экране незнакомый серый город, в панораме местами покрытый то ли дымом, то ли густым туманом; возбужденные лица солдат, что-то говоривших в камеру оператора, и молоденькую, такую же возбужденную и радостную корреспондентку в джинсах и армейском бушлате, с растрепанными от ветра волосами, с микрофоном в руках на фоне проезжающих армейских грузовиков.

— Что делать? Куда писать, куда звонить? Ничего не знаю, — тихо сказала мама.

Сюжет сменился, вновь в кадре появилась далекая Москва и часы на Спасской башне. Мама с минуту еще неподвижно сидела в кресле, затем выключила телевизор и пошла в прихожую, где на столике находился телефон. Настя уже боялась у нее что-то спрашивать. Было слышно, как мама набирает номер, затем ее осипший от слез голос спросил: «Сергей?», и Настя поняла, что она звонила ее папе, своему бывшему мужу.

— Прости, что неожиданно, — доносился мамин голос. — Надо встретиться. Срочно. Нет, не деньги. Не телефонный разговор… Да, могу с самого утра, я взяла отгулы… Хорошо, давай у тебя на работе, в девять… Да… Пока.

Вскоре Настя отправилась в свою комнату. Обычно перед сном мама заходила к ней, сажала дочь на край расстеленной кровати и переплетала ей волосы. Деревянным гребешком расчесывала пряди, выпрямляла их, после заплетала в одну тяжелую косу, говоря при этом что-нибудь вроде: «Я тебе в рюкзак яблоко положила, съешь на перемене, в школе слушайся только учителей…» Свет в комнате мягкий, приглушенный торшером, руки у мамы ласковые, голос тихий, успокаивающий, и Настя начинала засыпать еще до того, как оказывалась под одеялом. Сегодня Настя думала, что мама к ней не зайдет, но она пришла.

Мама так и не переоделась. Лицо смотрелось несчастным, но не каменным, как вначале. А руки остались ласковыми. Стоя у Насти за спиной, она выбирала пряди, расчесывала их и поглаживала рукой.

— Доченька. — Голос мамы оставался глуховатым, больным. — Ты не обращай на меня внимания. Ничего не случилось. Просто очень устала. И голова болит. Поэтому и плакала. Все будет хорошо…

Она снова и снова проводила гребешком по волосам и повторяла: «Все будет хорошо», словно в этих словах таилась неведомая сила, какое-то древнее заклинание. Потом, когда Настя легла в постель, взяла ее руку в свою ладонь. У Насти на кровати с незапамятных времен оставалась мягкая игрушка — большой лохматый медвежонок, подаренный ей на какой-то из дней рождения. Медвежонок спал вместе с ней. Обычно мама не обращала на него внимания, а тут взяла и погладила медвежонка по голове.

— Я тебе ничего не приготовила на завтра. Ты, как проснешься, достанешь в холодильнике яйца и сделаешь себе омлетик, ладно? Спи побольше, пока каникулы. Высыпайся. И ни о чем плохом не думай. Все будет хорошо…

Настя не помнила, как заснула. Проснулась она внезапно, словно кто-то потряс ее за плечо. Плыла глубокая ночь, в окне через неплотно завешенную штору было видно, что весь город лежит во тьме. Горело только одно окно в доме напротив. Это окно всегда светилось по ночам. Когда-то Настя даже спросила у мамы, почему в той квартире не гасят свет. «Наверное, там живет очень одинокий человек», — ответила мама. Когда не получалось уснуть, Настя старалась представить себе этого человека. Желтый квадратик, непроизвольно притягивая к себе взгляд, светился в морозной тьме. Какое-то время Настя смотрела сквозь тюль на это окно, а затем ей послышалось, что из комнаты мамы доносятся приглушенные звуки плача. Встав с постели, она тихонько приоткрыла свою дверь и прислушалась. Но ей показалось. Мама спала.

Во всяком случае, в квартире стояла тишина.

Вернувшись в постель, Настя залезла под одеяло и долго лежала с открытыми глазами. Затем ее мысли словно кто-то разгладил, и она заснула, на этот раз окончательно, спокойно, без сновидений — до утра.

04.01.1995

Высокая, под потолок, густая елка занимала весь угол офиса. На темно-зеленых лапах в полном беспорядке висели ленты конфетти, весь пол был усыпан разноцветными бумажными кружочками из хлопушек. У основания елки, в вате, символизирующей снег, лежала большая розовая свинья. Плюшевая свинья улыбалась нарисованной улыбкой, обещая каждому принести счастье в наступившем году.

— Пальто прямо на стул повесь. Еще не убрались после корпоратива. Компаньоны в отпуске. Давай я тебе кофе сделаю, — предложил бывший муж, когда Ольга зашла в офис.

Офис располагался в двух небольших комнатах с недавним евроремонтом. На белых стенах висели расписанные иероглифами египетские папирусы в рамках. Во второй комнатке за компьютером сидела новая жена Сергея — молодая круглолицая девица с быстрым, лисьим взглядом, в модных обтягивающих штанах. Они работали вместе. Такая где сядет, там уже не слезет. Дверь она оставила открытой.

— Леша пропал. Без вести, — глядя мужу в глаза, тихо произнесла Ольга.

Она многого от него ждала. Тот милый, задерганный неудачами и неустроенным бытом недавний студент, за которого она выходила замуж, ничего не смог бы сделать сейчас для сына. А нынешний Сергей мог. В нем появилась уверенность, жизненная хватка. Иногда, когда они встречались на бегу, когда он передавал детям деньги или подарки, Ольга отмечала для себя, как он меняется. Даже походка стала солидной. Идя сегодня сюда, Ольга верила, что ей надо только донести свою беду до него, а дальше он скажет: «Так. Все понятно» — и решительно потянется к телефону. Это же и его сын. И сразу станет легче, исчезнет невыносимая неизвестность, появится ясность и четкость в действиях,