Анатолий Сурцуков - Эскадрилья наносит удар
На выручку потерпевшему аварию борту поспешила группа из Кабула, состоящая из «полосатых» прикрытия и «зеленых» спасательных. Один из них пошел на посадку, чтобы забрать Федин экипаж. Во время зависания с ним происходит то же самое, и теперь уже две кучи дымящегося металла радуют глаз окрестных духов. Только тогда, когда вызвали на выручку редкостную тогда «эмтэшку» с ближайшего аэродрома, смогли с огромным трудом вызволить незадачливые экипажи из каменного плена.
Весь оставшийся срок командировки Федя рвал и метал, летая каждый день, но… на него оформили представление только на медаль.
Когда наша эскадра засобиралась в свою командировку выполнять «интернациональный долг», прошло полгода после возвращения Феди. Никто его не рассматривал в составе нашей команды, да и кому это могло в голову прийти. Но неукротимая буря попранного самолюбия не давала ему покоя, и Федор написал рапорт. Сложное чувство этот рапорт вызвал у нас.
С одной стороны, опытный мастер нам бы не помешал, помог бы побыстрее освоиться в условиях реальных боевых действий, разобраться, что к чему.
С другой стороны, я лично прекрасно понимал, что когда перья не только из задницы, а изо всех мест в разные стороны у летчика торчат, то добра от этого не жди. Но новый комэск, да и командир полка рассудили по-другому. Видно, Федя нашел аргументы для уговора.
Действительно, по прибытии на место он на практике многое нам открыл, показал, летая уверенно, смело, даже, я бы сказал, бесшабашно.
Большое впечатление на комэска Грудинкина произвел его прием, когда перед сбросом бомб Федя зажигал дымовую шашку под брюхом, имитируя подбитый вертолет, сухим листом падал на цель и с расчетного рубежа, отбросив шашку, производил бомбометание. Мотивировал он этот трюк тем, что, мол, противник не обращает внимания на подбитый вертолет. У меня на этот счет сложилось совершенно противоположное мнение. У любого волка есть рефлекс — добить ослабевшую жертву, поэтому ей уделяется наибольшее внимание. Жизнь расставила запятые там, где они должны быть.
Федор летал на боевые задачи все больше и больше, все более смело и бесшабашно. Его бреющий полет происходил уже не в метрах, а в сантиметрах от земли. Правак его экипажа, Саня Чередников, как потом его однокашники рассказали, делился с ними после полета, утирая пот: «Он так убьет меня…»
Борттехник Серега Богза написал рапорт о переводе его на другую машину. Остальные командиры начали роптать, мол, так не успеем натаскаться перед выполнением задач в серьезных операциях, которые уже замаячили на горизонте, ведь Федя все удары (вылеты на выполнение огневых задач) на себя забрал.
Все это послужило поводом для серьезного разговора с ним, в результате которого возник конфликт. Я с его стороны был обвинен в попытке дискредитации и затаптывания в землю таланта самородка-летчика, на что, употребив имеющуюся у меня власть, отказался его планировать к вылетам в дальнейшем.
Через неделю грянула первая в нашу бытность операция оперативного масштаба. Она быстро набрала обороты, интенсивность вылетов резко возросла. Начал сказываться дефицит экипажей. Люди уставали, да тут еще Вовочка Григорьев, начальник штаба, с безмятежной улыбкой каждый день требовал жертв в виде выделения офицеров во внутренний и гарнизонный наряд.
Комэска, скрепя сердце, начал планировать Федора, взяв с него клятвенное обещание «не шалить».
Вылетев на задание в Газни, Степанов сдержал свое обещание, данное командиру, образцово и без лишнего выпендрежа выполнив разведку.
Собравшись обратно в Кабул, он запустил вертолет, приготовившись вырулить к месту взлета. Надо ж такому быть: в этот момент к его стоянке подруливает пара «зеленых» с Кандагара, и подруливает слишком близко. Правак Федора, Саня Чередников, подсказав командиру на возможность интимной близости между их вертолетом и чужаком, начал жестами из кабины выражать свои чувства пришлому экипажу, которые командир подтвердил соответствующими словами по радио.
Но то ли командир кандагарской «восьмерки» их не понял, то ли неправильно истолковал жестикуляцию, только его машина пошла на разворот в ужасающем интервале от винта Фединой вертушки.
Удар, скрежет, вой раненого зверя аварийно выключаемых двигателей, свист разлетающихся частей фюзеляжей, разрубаемых двумя винтами во взаимной рукопашной, сменился на фоне повисшей тишины тяжелым, надсадным, отборным «аэродромным» матом борттехников, которые милостью судьбы оказались вне кабин во время разборки и залегли в канаве во время действа.
Скульптурную авангардистскую композицию из металла двух, еще минуту назад исправных, живых вертолетов венчала фигура понуро склонившего голову командора, в очередной раз обласканного судьбой…
Не успели мы выдохнуть от этого очередного «случая», как через два дня, при завершении операции в районе Пагмана, опять Федя отличился, на этот раз еще позабористей.
Шла зачистка кишлаков этого района. Степанов со своей парой осуществлял авиационную поддержку десантников одного из подразделений 103 вдд (воздушно-десантной дивизии).
В то время, когда он улетел из назначенного ему квадрата, чтобы дозаправиться, замполит роты, не предупредив авианаводчика, возглавив два взвода, решительным броском выбил духов из крепостишки, откуда те сдерживали наступление наших основных сил.
Наводчик, не подозревая об уже достигнутой победе над сволочным опорным пунктом противника, дал целеуказание Фединой паре после возвращения на обработку крепости НУРСами.
Федя стрелял всегда отменно…
Вечером на командирский стол лег его рапорт:
«Прошу отдать меня под суд военного трибунала за убийство советских военнослужащих».
Черная тяжелая тень беды шалью окутывала его, вжимая плечи вниз. Глаз на лице не было видно, вместо них — темные ямы без малейшей искры проявляемых чувств. Казалось, у человека была вынута душа, осталась только оболочка-вешалка для передвигающейся непонятным образом одежды. Голос звучал потусторонне, как из преисподней.
Мы начали хором убеждать его, что вины в случившейся трагедии на нем нет, что к этому же выводу пришла и комиссия, разбиравшаяся с этим случаем. Глухим голосом, обращаясь ко мне, Федя сказал, что если на удар его завтра не спланируют, он будет бояться летать… Я, отведя от него взгляд, пробубнил, что теперь это прерогатива комэска.
Через два дня, освободив себя от вылетов на сутки, я решил заняться годовым планированием, так как и при боевых действиях в советском хозяйстве плановости никто не отменял. Правда, в плановой таблице боевых вылетов наша пара фигурировала в качестве ПСО (поисково-спасательного обеспечения), но это так, на всякий случай, поднимают эту пару крайне редко.
Только приступил к планированию, как забегает дежурный и заполошным голосом орет: «Пару ПСО на вылет, „зеленый“ где-то упал!!!»
Собравшись, побежали к бортам, на ходу застегивая ЗШ (защитные шлемы). В считаные минуты взлетаем, имея на борту группу спасателей и необходимое снаряжение.
После взлета с КП полка дают район, куда необходимо направить нам свои стопы, а также позывные группы, действующей в том месте.
Через 15 минут мы уже в районе кишлака под названием Тангихула, что километрах в сорока к юго-западу от Кабула.
Смотрим: кишлак этот примостился на берегу речушки, что течет по дну ущелья, напоминающего каменную кастрюлю с довольно высокими склонами.
Над ущельем уныло крутится четверка «полосатых» соседней эскадры, которые работали по цели в составе группы. Пытаюсь разузнать у них по радио, что случилось, но слышу только невнятное бормотание про позывной «зеленого» наведения и его столкновение с горой.
Господи, да это ж Федя! Где он?! «Смотри под собой справа!» — кричит один из «полосатых». И точно, вижу внизу столб дыма и разбросанные под ним части вертолета. Резко даю ручку от себя, вертолет клюет носом вниз, вдруг чувствую, что управление заклинило. «Только этого не хватало», — подумалось. Взгляд на приборы, ага, все нормально, значит, дело в другом. «Восьмерочка» не любит грубого отношения, при резких тычках ручкой происходит запирание управления. Мысленно извиняюсь перед машиной, ласково присбросив шаг-газ, она тут же отвечает радостно ожившим управлением, приняв извинения, и мы, уже вместе с ней, устремляемся вниз. С ходу выполнив посадку у дымящегося железа, кричу сквозь шум винтов и работающих на повышенных оборотах двигателей спасателям, чтобы искали экипаж, он должен быть где-то поблизости. «Полосатые», прогундосив, что у них закончилось топливо, уходят. Остаемся мы в районе вдвоем с Юркой Наумовым, ведомым, который продолжает носиться надо мной, прикрывая нас сверху. Вдруг он возбужденно докладывает, что видит толпу духов, бегущих по направлению к крепости левее нас метрах в двухстах. Да и я замечаю, что мужики, которых мы высадили, пригибаются, а вокруг них что-то камешки начали подпрыгивать. Сквозь грохот двигателей происходящее за стеклом кабины воспринимается как сюрреалистическое действие, не имеющее отношения к реальности. Кино, которое крутит непонятно кто. Жестами делаю знаки, чтобы спасатели действовали побыстрее, а по радио Юре даю команду на огонь по супостату. Юрка носится угорелым чертом, едва не задевая верхушки деревьев, и извергает залпы НУРСов один за другим. Скоро их запас иссяк, приказываю ему работать носовым пулеметом. Да что толку от этой пыкалки?
