Анатолий Сурцуков - Эскадрилья наносит удар
Перед ним поплыли картины давно минувших дней. Всполохи памяти стали высвечивать ему один за другим эпизоды его летной биографии, насыщенной всякими, не всегда приятными, событиями.
Вот он, еще юный лейтенант, сдает проверку техники пилотирования самому комэску, пожилому, уважаемому человеку по фамилии Субоч. По-белорусски субоч — это филин. Да и внешне он походил на эту птицу. Широколицый, с оттопыренными ушами, кряжистый, он даже по земле ходил как-то боком. Зато летал, как Бог, ну или, по крайней мере, как птица. Боялись его подчиненные и уважали. Суров был, но справедлив, как и положено командиру.
Помнится, когда с ним, сидящим на инструкторском сиденье, выруливал, а потом взлетал, коленки от страха и напряжения подрагивали. А потом, когда ритм полета захватил и заставил позабыть обо всем, не относящемся к делу, волнение куда-то ушло, руки-ноги стали автоматически двигаться, подчиняясь инстинктам и уже к этому времени выработанным рефлексам, заменяющим недостающий опыт в деле летания. Получилось вроде неплохо. Комэска на разборе тогда впервые похвалил его и запомнил этот полет. К молодому пилоту стали приглядываться начальники, все чаще планировать полеты по программе подготовки командира экипажа. Говорят, что самый длинный путь у летчика — между правым и левым сиденьем. Дело в том, что на левом восседает командир экипажа, а на правом, соответственно — летчик-штурман, или «правак». У некоторых эта дистанция не преодолевается до пенсии. А его тогда назначили командиром быстро, всего через три года сидения на правой чашке.
А вот другая картинка всплыла в памяти. Он, уже слегка оперившийся летчик второго класса, летит в свинцовых апрельских тучах по учебному маршруту. И надо ж ему тогда умудриться попасть в жуткое обледенение, которого отродясь не было в тех краях.
Ну и ото льда, попавшего в воздухозаборник, захлебнулся один из двигателей. Оставшийся движок наотрез отказался тянуть вертушку в горизонтальном полете на родной аэродром, до которого было рукой подать. Пришлось садиться на замерзшее болото с кочками по полметра. В инструкции нет методики посадки на неровную поверхность. Пришлось полагаться на летное чутье и возможности машины. Сели они тогда на одном движке ювелирно, по-грачьи, примостившись на крохотном пятачке между деревьев. Когда вылезли из кабины осмотреться, залюбовались тусклым блеском толстенного слоя льда, покрывшего вертолет, как елочную игрушку.
А вот в панораме памяти нарисовалась «ридна Афганщина»… Мелькание острых, как ножи, склонов гор во время полета на спасательной операции. Тогда при высадке десанта в Панджшерском ущелье сбили несколько наших экипажей. Пришлось вытаскивать и живых, и мертвых непосредственно из-под носа противника. На земле что птица, что вертушка чувствует себя уязвимой, беззащитной. А тут духи лупили со всей дури в упор.
Спасибо машинке, выдержала. Взлетали из ущелья с перегрузом, с простреленными движками и редуктором. Как дошли до аэродрома, одному Богу известно. Когда вернулся в Союз, свечку ему поставил.
Чернобыль. Тьфу, при одном воспоминании о нем во рту появляется свинцовый привкус…
Кавказ. Полные ужаса глаза стариков, женщин, детей, эвакуируемых из зоны «межнационального конфликта».
На вертолетчиков они смотрели, как на ангелов-спасителей, поднимающих вверх из ада. Запомнилась одна чернявая маленькая девочка, умоляюще тянущая к нему, сидящему в кабине, свои ручонки… Впервые он тогда нарушил инструкцию, вывозя из-под обстрела людей в грузовой кабине ровно столько, сколько смогло уместиться, стоя впритык друг к другу. Как в трамвае…
Череда похорон. Сбитые в бою товарищи. Погибшие во время катастроф друзья. Ушедшие навсегда ровесники, учителя, родители…
«Ну что, командир, на запуск?» — вернул в происходящее Афанасьича голос бортача Вани Смыкова. Зиновьев молча кивнул головой и, отметя в сторону все постороннее, привычно погрузился в череду манипуляций с тумблерами и переключателями, сопровождающими процесс оживления застоявшейся вертушки.
А в воздухе он почувствовал себя легко и свободно.
Утихла боль в позвоночнике, порожденная напастью под названием «остеохондроз», вечной спутницей вертолетчиков. Остались внизу, на земле, проблемы с устройством внука в детсад. Груз прожитых лет, пот, кровь и слезы остались за кабиной. Он снова почувствовал себя «вьюношей», свободным от всего.
Ну-ка, ручку влево и на себя, педалькой чуть придавить и… пошли-и-и-и. Боевой разворот. Оп-п-п-а-а-а. Наверху. Ручку от себя. Прямо. Педали выровнять. Пикирование. Приборы? Начхать. Не глядим. И так все понятно. Потом глянем. Ручку вправо. Теперь на себя. Шаг вниз. Еще. Правую педаль засуропить до упора. Форсированный разворот. Что это, Ваня, щека у тебя задергалась? Не боись, не уроню, ни машину, ни тебя, бортача. Вот так. Скорость. Вот тут мы придержим, и никуда она не уйдет. О как! Ну что, правак, красиво? Учись, засранец, пока я жив, так тебе никто не покажет, чтобы все на местах было, как на полочках. А вот этого ты никогда больше не увидишь, воронка называется. Опа-па-па. Шо, ошалел? А вот хвостом наружу. Это тебе не на Яке спортивном, это только вертолет могет. И даже может. А хвостом вперед ты на самолете пробовал? Вот то-то же.
А то списали с истребителей на вертушки, и ты потух? Да нет, брат, у нас острых ощущений поболее будет. Ну-ка, где скорость больше ощущается, на высоте десяти тыщ, при девятистах по прибору, или на двадцати, с двухсот пятидесяти? Че ноги под сиденье вжал? Мы и на пяти в Чечне ходили. Очень потому что жить хотелось, а не от хулиганства. Опять же, истребитель, он, как снаряд, выпущенный из пушки, — заранее всегда предопределено, откуда взлетит и куда сядет. Мы же действительно подобны птицам, к аэродромам не привязаны, куда с высоты заприметим сесть, туда и сможем. Запросто.
Ну вот. Задание в зоне закончил, прошу вход в круг к третьему. Понял, разрешили…
Топаем домой. Тогда, в семьдесят третьем, заканчивая курсантские полеты, он так же возвращался после крайнего полета на аэродром на Ми-1, четко осознавая, что больше на этой милой маленькой машинке полетать не доведется. Знал, что впереди — другое время, другая техника, другие полеты…
С оттенком светлой грусти в душе он старался впитать в себя ощущения этого полета, старательно запоминая запахи, звуки, вибрации, виды, открывавшиеся из кабины, и сам образ чудесной красавицы-машины, остающейся навсегда в уже прошедшем времени, которому она принадлежала. Так и сейчас, стараясь по капле выпить до конца мгновения полета, отпущенные ему судьбой, он жадно поглощал, распахнув навстречу все свои чувства, теперь уже последние крохи счастья пребывания в небе…
Толчок. Земля… Ну вот и все…
Прощай, вертушка. Еще увидимся. Во сне. Говорят, после увольнения часто во сне летают… Или… Не знаю, есть ли у машин рай, куда их души попадают после разделки, но ты его точно заслужила…
Прощай!..
Виктор Афанасьевич Зиновьев умер через два года после увольнения в запас. Отказало сердце.
Примечания
1
Осап — отдельный смешанный авиационный полк.
2
ДШК — крупнокалиберный пулемет конструкции Дегтярева и Шпагина.
3
ЗГУ — зенитная горная установка.
4
ХАД — органы госбезопасности Республики Афганистан.
5
Царандой — органы внутренних дел Республики Афганистан.
6
«Каскад», «Никель» — кодовое наименование спецназа ГРУ и МВД СССР во время афганской войны.
7
«Чех», «дух» — сленговое наименование, бытующее у бойцов федеральных войск, обозначавшее противоборствующих представителей чеченских незаконных вооруженных формирований.
