Анатолий Сурцуков - Эскадрилья наносит удар
Дело в том, что даже если он родился и вырос в данном кишлаке, то, будучи поднятым на высоту сто метров на вертолете, летящем на скорости более двухсот километров в час, он видит только в бешеном ритме несущуюся под брюхо вертушки поверхность земли и, непривычный к этой неистовой скачке, не успевает различать даже исхоженные вдоль и поперек улочки родового гнезда. Ну а нам вовсе не интересно снижать скорость или забираться повыше, ведь так проще завалить беззащитную, в общем-то, вертушку вместе со всем ее содержимым, то бишь экипажем.
И вот мы летим, несемся, стелемся над самой землей на предельной скорости. Наш экипаж — ведущий, за нами, кроме моего ведомого, Юрки Наумова, крадется к цели ударная группа, состоящая из шести «двадцатьчетверок» («полосатых»).
Глаза у всех навыкате, башка крутится на триста шестьдесят градусов, руки до посинения сжимают рычаги управления, ноги на педалях слегка подрагивают от напряжения. Отовсюду мерещится супостат, каждый кустик грозится ощетиниться стволом крупнокалиберного пулемета. Шарахаемся, как черт от ладана, от всех подозрительных мест, особенно от населенных пунктов, которые толком не успеваем разглядеть. Хочется еще ближе прижаться к земле, распластаться, слиться с ней, родимой, да куда уж, ниже и так некуда. Напряжение возрастает, время приобретает причудливую форму в виде растянутой ленты, кажется, что этому полету не будет конца, что так мы и улетим в бесконечность, и сумасшедшая эта погоня за призраком врага (или его за нами?) никогда не закончится…
Но вот мой правак, коренной сибиряк Боря Шевченко, срывающимся голосом докладывает, что цель впереди.
Вижу кишлак, который воспринимается с этой высоты как сплющенная лепешка, состоящая из крупинок грязноватого серо-коричневого цвета. Нас интересует дом-мазанка на окраине, различить который из многих прочих может только «авиапредатель», сидящий сейчас на месте борттехника. Вижу боковым зрением, как Боря Шевченко схватил выносную кнопку бомбосбрасывателя, приготовившись отлепить от борта четыре чушки, каждая весом по четверть тонны. По их разрывам, если, конечно, попадем, должны работать остальные. Ну а если не попадем… Но сейчас некогда думать об этом. Заходим в атаку. Приходится чуть набрать высоту, ведь электровзрыватели бомб не срабатывают, если сбросить их с высоты менее ста метров. Однако наводчик (он же источник, он же «авиапредатель», он же душман, он же м. дило, одним словом) растерянно крутит своей обчалмолвленной головой и что-то блеет на своем душманском языке. Надо делать еще один заход, при этом тоскливо думать, как утерян фактор внезапности, мысленно представляя, как духи не спеша передергивают затворы ДШК. Это крупнокалиберный пулемет, по данным разведки, имеющийся в нескольких экземплярах в районе «нашей» цели.
На втором заходе происходит то же самое. Появляется жгучее желание двинуть локтем под дых сидящему справа душку. Ору переводчику, чтобы разъяснил гаду, что, если с третьего захода не покажет, мы его с вертолета выбросим, не посмотрев на высотомер.
Заходим в третий раз, уже почти уверенные, что сейчас точно по зубам от ихней ПВО получим. И вдруг я замечаю приметы того самого дома, чуток доворачиваюсь на него, и дух тоже радостно вопит и тычет пальцем в проплывшую под нами мазанку. Ну, думаю, слава богу, цель опознана, сейчас бомбанем. Делаю маневр для повторного захода и слышу голос правака: «Сработал!» Поворачиваюсь на него, вижу его довольную физиономию и думаю: молодец, как это он успел среагировать! Однако, посмотрев на РВ (радиовысотомер), холодею… Высота-то пятьдесят метров!!!
Юра Наумов, идущий следом за мной на установленной дистанции, рассчитанной на то, чтобы не попасть под осколки разорвавшихся бомб ведущего, начинает елозить, не наблюдая эти самые разрывы. Нервы его не выдерживают, и он отворачивает, когда до цели остается совсем ничего. Не наблюдаем разрывов и мы. Понятно, почему, проясняется в мозгу, это взрыватели не взвелись. Ладно, разбором займемся потом, ну а цель обозначать для остальной группы надо. Захожу в четвертый раз и со всей дури поливаю цель залпом неуправляемых ракет. Пытаюсь разглядеть в этой сумасшедшей круговерти своего ведомого, «полосатых», позиции ПВО противника, но в непрерывном суматошном мелькании картинок в блистерах не вижу ни хрена! Отчаявшись, начинаю вслепую, по разрывам своих снарядов, наводить остальных, и только по внезапно выпучиваемым из земли грибам пыли догадываюсь, что работа по цели идет. Боевая работа. Реальная работа. Не учения. Это — война. Твоя война…
Через некоторое время, узнав от разведчиков, что неразорвавшиеся бомбы духи использовали в пропагандистских целях (ну как же, смотрите, братья-мусульмане, шурави бомбят точно, а бомбы не взрываются, аллах акбар, он за нас), я произвел жесточайший разбор этого случая. Не пощадил ни своего самолюбия, ни чужого. На войне деликатность в оценках часто наказывается слишком жестоко. Больше таких подарков мы духам уже не делали.
БЫТОВУХАА житье наше, разлюбезная Катерина Матвеевна, вошло в свое русло. Русский человек, он ко всему приспосабливается, приноровились понемножку и мы. Так или почти так, наверное, писали в своих письмах большинство из нас, не обременяя дорогих нашему сердцу домочадцев подробностями боевых операций.
Кстати, нам «повезло» на эти самые операции. Если предыдущие «засланцы» Родины только приглядывались, как здесь и что, только вырабатывали манеры поведения на подвернувшемся театре военных действий, то в наш период руководством страны и военного ведомства, которому надоели набеги диких банд кочевников с дробовиками и автоматами на советские гарнизоны и подлючая минная война, развернутая ими, была поставлена перед ОКСВА другая задача. Проведением ряда последовательных операций на всей территории Афганистана, военной силой сломить вооруженное сопротивление моджахедов, то бишь душманского отродья, воцарить мир над всем жизненным пространством дружественного народа, охранными мероприятиями поддерживать смертельно полюбившееся местное правительство, не допустив проникновения вездесущего мурла мирового империализма, и прежде всего — американского. И чтоб никто не посмел рыпнуться, а то будет как в Чехии, Венгрии и других подобных местах.
Вот такая задачка…
Ну, а учитывая, что наша эскадра была единственной в ту пору полностью укомплектованной «эмтэшками» (напомню, Ми-8МТ — супер модификация Ми-8, то есть «восьмерки»), то и флаг нам в руки.
Действовать приходилось во всех операциях на всей территории «ридной Афганщины», как мы говорили — «на гастролях».
Ну, а если судьба задерживала эскадру в полном составе в Кабуле больше, чем на неделю, это воспринималось как санаторий, несмотря на то что ежедневно было задействовано все, что могло летать, и все, кто это мог делать.
Бытовуха в Кабуле для нас была организована вполне сносная по военным меркам. Летчики жили в фанерных модулях человек по восемь — двенадцать в каждой комнате. Как раз звено и впихивалось.
В командном «отсеке» даже кондиционер и холодильник были. Это уже шик. Питались мы все в огромном сборном ангаре, переоборудованном под столовую. Одновременно он вмещал человек двести. Сама еда разнообразием и изысканностью не поражала, да и трудно этого ожидать на войне. Порошковое молоко покоилось смиренно в углу, разлитое по огромным бакам, к которым никто не подходил. Масло, предназначенное быть сливочным, развязно расплывалось от жары на тарелке. Картофель, стараниями поваров превращенный из порошка в пюре, навечно проклятый летным составом под названием «клейстер», возбуждал… дикую ностальгию по маминой жареной картошечке уже через два сеанса употребления. И настоящим поварским искусством были ежедневные упражнения с тушенкой, из которой вольнонаемные мастера умудрялись готовить первое-второе и закуски. Кстати, вольнонаемными были и несколько официанток, которые невозмутимо разносили эти шедевры кулинарии под пристальными взглядами сотен голодных мужиков. Голодных во всех значениях этого слова. От одних только этих взглядов, наверное, забеременеть можно. И вот однажды этот самый голод вконец одолел одного наиболее шустрого пилотягу…
Во время ужина наблюдаем мы картиночку. Люда, одна из вышеупомянутых вольнонаемных официанток, женщина неопределенных форм и возраста, крикливо и безвкусно размалеванная и облаченная по случаю холода в цветастую дубленку местного изготовления, привычно обносила столы, укомплектованные страждущими военными, дежурными разносолами. Шустряк, уловив момент, начал ей что-то жарко шептать на ушко. Люда, склонив голову и не выпуская из рук обширного подноса, внимательно и с некоторым даже интересом выслушала начало его страстной речи. Затем глаза ее округлились, осанка приобрела царственное величие, а лицо — презрительно-жалостливое выражение. Братва, заинтересованно наблюдавшая за развитием событий, заостренным слухом уловила ответ рекрутированной красавицы: «Сынок, да ты меньше НУРСов выпустил, чем я хренов перевидала!» Общий, всепокрывающий гогот сотен глоток послужил занавесом этой легендарной сцены…
