Богдан Сушинский - На острие меча
– Ты все еще об этой француженке? Зачем? Она всего лишь любовница! Просто мне нужно было убедиться. Теперь я все знаю.
– Может, останешься? Побродим немного.
– С тобой? Я же не тебя люблю, а Гяура.
– Еще бы. Его все женщины любят, князь, как-никак.
– Что значит «все»? Что ты хочешь этим сказать?
– Да уж лучше бы помолчал, – покаянно признал Улич.
– Вот и молчи. Ну, я пошла, – поднялась Власта. – Нагнись. Нагнись-нагнись…
Улич покорно наклонился.
– Нет, – передумала девушка. – В этот раз душа моя не желает видеть, как я тебя целую. Да ты и не заслужил этого. И знай: между королями и Господом стоим мы, ясновидящие, – это не я, это Ольгица сказала. А графиня де Ляфер – всего лишь рабыня-наложница. Красивая, но… рабыня, потому что между Богом и князем – я, только я. И никакая другая женщина.
Еще раз величественным жестом поправив волосы, она столь же величественной походкой ушла в ночь.
«А ведь это уже не та нищенка, которую ты можешь прогонять, как тогда, у трактира Ялтуровича, – сказал себе Улич, провожая ее растревоженным влюбленным взглядом. – Совершенно не та».
45
Вечер д'Артаньян провел в банкетном зале небольшого дворца герцогини д'Анжу. Судя по убранству, количеству слуг и всему тому, что демонстрирует положение дворянина в высшем свете, дворец герцогини мог бы оказаться роскошнее, а владения – распространяться далеко за его пределы.
– Позвольте показать вам комнаты всех трех молодых созданий, – предложила герцогиня. – Какой из них вы нанесете визит – это ваше дело. Такой выход устраивает?
– Но я могу и не наносить визит.
– Чем очень удивите не только меня, но и приглашенных мною молодых женщин.
– Тем не менее хотелось бы провести ночь в отведенной мне комнате, – уже увереннее объявил лейтенант.
Владелица дворца немного замешкалась, как будто желала окончательно убедиться в серьезности его намерений, а затем вдруг сказала:
– Что будет воспринято мною с пониманием. – И взглянула на мушкетера почти с благодарностью.
«Согласись я на визит к одному из этих “молодых созданий» – и она вряд ли простила бы мне это”, – с уважением к своей мудрости подумал д'Артаньян.
– Тем более что будуар виконтессы Сесилии вы мне не предлагаете, – все же поиграл на нервах лейтенант.
– Идемте, я сама укажу ваши апартаменты, – никак не отреагировала на его невинную шалость д'Анжу. – Кстати, вам отведен весь третий этаж.
Поднявшись на второй, герцогиня показывала комнаты девушек и полушепотом объясняла:
– Жаннет. Блондинка. Та, что сидела рядом с виконтессой. Розалию вы видели рядом со мной, слева. И наконец, Мари. Брюнетка, горячая испанская кровь. Ну а меня вы можете найти вон в том крыле. Сегодня – в том.
Выслушивая все это, д'Артаньян демонстрировал совершеннейшее безразличие. Он смертельно устал. Настолько, что, после того как герцогиня завершила свои объяснения, не нашел ничего лучшего, как спросить:
– Надеюсь, мой слуга Серж устроен?
– Он тоже не забыт, – лучезарно улыбнулась герцогиня. – У меня милые, сочувственные служанки.
Под утро д'Артаньян проснулся оттого, что ощутил у себя на груди чье-то дыхание. Уже поддавшись женским ласкам, он еще какое-то время не мог с уверенностью определить, действительно ли делить с ним ложе намерена сама герцогиня, а, как назло, в комнате царил полнейший мрак. Впрочем, он и не стремился к узнаванию…
Но это были изысканные ласки. Слишком изысканные, чтобы можно было задумываться над тем, кому они принадлежат.
Иногда д'Артаньяну казалось, что и сам он постепенно превращается в ничего не умеющую, не познавшую ласки женщину. А настоящий мужчина – тот, кто рядом с ним, кто превратил его в предмет своего вожделения. Это он предстает то вызывающе грубым, то захватывающе нежным, то вдруг совершенно отстраненным, перевоплощающимся в бездушный, механически заведенный фантом…
И продолжалось это долго. Нескончаемо долго.
Д'Артаньян даже предположить не мог, что все это способно продолжаться целую вечность: когда физическое наслаждение сменяется пленительностью поцелуев, а они, в свою очередь, переходят в похотливую страсть. Было что-то непостижимое в этой круговерти ласк, водовороте изысканных услад, в физическом истощении, которое каким-то странным образом тут же восполнялось радостью обладания, близостью родственного тела.
Смертельно уставший, он в очередной раз поднимался на вершину блаженства, как вдруг почувствовал, что в постели уже никого нет. Уходя из комнаты, женщина рванула за шнур, плотная штора, закрывавшая единственное окно, раздвинулась, и комната наполнилась прохладной синевой, слегка скрашенной сиреневыми проблесками восходящего солнца.
* * *Прошло несколько часов. Солнце давно успело взойти настолько, что заставляло путника подумывать о ночлеге, когда Сержу с большим трудом удалось, наконец, растолкать своего хозяина.
– Еще немного, и герцогиня прикажет распрячь карету, господин граф. Нас заждались. Это уже неприлично.
– О чем ты? – вяло поинтересовался лейтенант, качая головой и с большим трудом открывая глаза.
– О чем?! Разве мы не должны ехать в «Лесную обитель»?
– Это невозможно, сержант.
– Но ведь вы не так уж и много выпили. Мне даже сказали, что совсем мало. Хотя герцогиня пыталась споить вас.
– Именно потому, что выпил слишком мало, – это невозможно. Мне понадобится еще хотя бы час.
– Но вас ждет герцогиня. С раннего утра.
– С раннего? Это невозможно, клянусь пером на шляпе гасконца. Она тоже спит, как младенец после купели. А теперь убирайся вон.
Прежде чем вновь погрузиться в сон, д'Артаньян услышал звон клинков. Вначале он решил, что почудилось, но, выглянув в окно, увидел герцогиню д'Анжу, мастерски фехтовавшую с каким-то рослым молодым офицером. Защитный костюм фехтовальщицы удачно подчеркивал ее все еще изящные линии.
«А ведь в постели она показалась куда менее изящной, – последняя мысль, на которую удосужился лейтенант, уткнувшись лицом в подушку. – Откуда только у нее силы берутся еще и фехтовать?! После такой-то, господи прости, ночи!»
46
Закончив «схватку», герцогиня довольно небрежно пожала руку своему партнеру, королевскому гвардейцу, который дважды в неделю приезжал давать ей уроки фехтования на шпагах и саблях, и, еще только переодеваясь в гардеробной, потребовала к себе служанку Маргарет.
– Ну что? – спросила она, оставаясь перед служанкой обнаженной.
– Поднять графа не удалось. Он выставил слугу.
– Ванна готова?
– Да, ваша светлость.
– А что наш милый Серж?
Служанка замялась, щеки покрылись пунцовыми пятнами.
– Сколько раз я тебя предупреждала, – вежливо, почти с нежностью объясняла ей герцогиня, – я подсовываю тебе слуг не для того, чтобы ты сначала жеманилась перед ними, а потом передо мной. Твои изысканные позы меня не интересуют.
– Я знаю, госпожа.
– Так о чем он говорил? Кроме того, что восхвалял твои коровьи прелести. Пансионатом маркизы Дельпомас интересовался?
– Этот солдафон ничем не интересуется, кроме… вам хорошо известно, чем… – все так же, опустив голову, сознавалась в своей бездарности служанка.
– Что, вообще ничем? И ни о чем интересующем меня не говорил?
– Он – как лошадь. Только пьет и требует.
– Да, милочка, вижу, я напрасно трачу деньги и на твои услады, и на врачей, которые спасают тебя потом от греховных плодов.
Служанка покорно молчала. Возразить ей было нечего: герцогиня права.
– Понимаете, со мной что-то происходит. Когда я оказываюсь в объятиях мужчины, я совершенно перестаю соображать.
– Уверена, что это наступает задолго до того, как ты оказываешься в объятиях, – отрубила герцогиня. – Думаю даже, что объятия не имеют к этому никакого отношения. Мари, – обратилась к другой служанке, которая только что появилась, – ко мне в ванную. А ты, Маргарет, сама отправляйся к мушкетеру и подними его. Только не вздумай оказаться в постели рядом с ним.
Герцогиня выглянула в окно. Судя по солнцу, гонец, выехавший в сторону «Лесной обители» еще до рассвета, уже должен был достигнуть имения. Д'Анжу знала, что пансионесса Амелия Мюно каким-то образом оказалась в реке. И теперь желала предупредить маркизу о приезде графа. Нужно было подумать, как заставить молчать подругу утонувшей, баронессу Лили. К тому же ее очень настораживали сведения о том, что Мазарини лично начал проявлять интерес к пансионату, как «гнезду все еще не повешенных заговорщиц», – так деликатно он изволил выразиться в беседе с герцогиней де Лонгвиль.
Кардинал догадывался, что герцогиня в яростной оппозиции к нему и королеве. Но это был один из его излюбленных приемов: вдруг вот так вот, откровенно и любезно, припугнуть своего врага в доверительной беседе. Чтобы он, в свою очередь, припугнул потом остальных. Единственное, чего пока не знал Мазарини, что именно герцогиня де Лонгвиль как раз и затеяла всю эту историю с «гнездом неповешенных заговорщиц».
