Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание
Отпустив Щуко избавить деревеньку от свирепого старосты-предателя и заодно испытать зеленых юнцов-полицаев, пришедших в лагерь с повинной, Петро снова на сосну не полез, а удалился в шалашик, который соорудил ему Щуко, и принялся сочинять докладную комбригу. Придется посылать связного. Писать Петро отчаянно не любил, считал это занятие каторгой. Однако Давыдов ждал докладную, и Петро обязан ее написать.
Петро увлекся работой и не сразу услышал, что недалеко от шалаша кто-то громко разговаривает, хотя в лагере всегда старались говорить тише. В шалаш заглянул Щуко:
— Не спите, товарищ командир?
Петро спрятал листок бумаги и карандаш в полевую сумку, кинул ее в самый угол на траву и вылез на свет. Увидел носилки из неошкуренных березок и застланные солдатской шинелью, а на них большеглазую девушку с бледным и измученным лицом. Она укрыта пятнистой плащ-палаткой Щуко. На палатке странным инородным предметом лежала русая коса, перекинутая через левое плечо девушки. Возле носилок стоит солдат в полной красноармейской форме, с гвардейским знаком на груди и с погонами. За плечом русский автомат с круглым диском. Руку солдат держит на автоматном ремне. Небольшого роста, коренастый. На лице вызывающе пламенели конопушки. Солдат старательно хмурился.
Поодаль грудятся полицаи в зеленых противных шинелях, все четверо. Ого! Обзавелись немецкими автоматами — смотри, какие прыткие!
— Так что разрешите доложить! — козырнул Щуко. — Этот парубок сиганул оттуда. — Щуко ткнул пальцем в небо. — Да неудачно. А это Оля Корбут, я ее знаю, она мне жаловалась однажды на Жору-полицая, я ему еще хотел повыдергивать ноги, а из головы зробить умывальник.
— Ближе к делу.
— А щенятам прямо повезло. Этот парубок расколошматил два мотоцикла, и щенята забрали трофеи. Диву даюсь — такой веснушчатый и такой отчаянный.
Петро укоризненно глянул на Щуко, а тот, погасив на кончиках рта улыбку, вздохнул: все-таки удивительно — такой на вид несерьезный, а немцам дал прикурить.
— Что со старостой?
— Хо! Забыл о наиглавнейшем. Селяне могут спать спокойно. Щеночки на высоте. Староста, мабудь, долетает до седьмого неба, царство ему небесное, не будемо возражать, ежели попадет в ад.
— Словоохотлив что-то сегодня, Щуко? — подозрительно прищурился Петро. — Не перепало тебе за воротник?
— Ни-ни! Клянусь мамой.
— Смотри! — Петро повернулся к Лукину: — Кто?
— Гвардии рядовой Лукин, — представился Юра. — Сброшен на парашюте с особым заданием, но отбился от своей группы.
Лукину понравился бородатый командир. Все по душе — и красивая борода, и манера разговаривать спокойно и строго, и меховой жилет, не застегнутый сейчас, и небрежно, немножечко ухарски надетая фуражка. А главное — созвездие орденов и медалей на груди. Лукин глаз не мог от них оторвать. Насчитал два Боевых Красных Знамени, Красную Звезду, Отечественной войны 1-й степени еще старого образца, с маленькой красной колодочкой, да две «За отвагу». Ничего себе!
Щуко перехватил его восхищенный взгляд и спросил без обиняков:
— У тебя такие же гарные командиры?
— Нет, — честно признался Юра. — У нас командиры хорошие, но столько орденов у них нет.
— Знаешь, кто он?
— Отставить, Щуко! — нахмурился Игонин.
— А шо такого? Солдат должен знать командиров!
— Кто?
— Старик!
— Старик?! — округлил глаза Лукин, даже шею вытянул. Щуко откровенно наслаждался произведенным эффектом. А Петро рассмеялся. Рассмешила святая наивность солдата. И приятно было, что даже на Большой земле идет о нем молва. Оля повела своими большими глазами на бородатого командира — тоже наслышана о Старике. Жоржик говорил, что немцы обещают за его поимку большие деньги, хоть за живого, хоть за мертвого. Жоржик бахвалился:
— Попади мне, уж я как-нибудь! Разбогатею, — он от удовольствия закрывал глаза, верхняя губа у него приподнималась, обнажая золотые коронки зубов. — В Германию поеду!
— Девушку отнести к Нине! — распорядился Игонин. — Пусть промоет рану и перевяжет. С этими, — он кивнул на бывших полицаев, — ты, Щуко, проведи соответствующую беседу, объясни им, что к чему, да чтоб дисциплину знали, а то я им быстро уши пообрываю. А ты, — повернулся Игонин к Лукину, — останешься, хочу поговорить, расскажешь про Большую землю.
Вечером вернулся связной из Брянска и группа наблюдателей из-под Карачева. Утром Старик радировал Давыдову:
«Через Брянск к фронту последовали 329-я пехотная дивизия с опознавательным знаком на автомашинах червонный туз с желтой окраской; пехотная дивизия с опознавательным знаком белка на задних лапах белого цвета; несколько железнодорожных эшелонов с опознавательным знаком пешеход с сумочкой на плече и палкой в руке.
В лагерь пришел гвардеец-парашютист по фамилии Лукин. Показал, что оторвался от своей группы. Старик».
ВЗРЫВ МОСТА
1
Григорий и думать про Сташевского забыл, но тот напомнил о себе сам. Пришел в гости к подрывникам. Андреев внутренне сжался — ему неприятно было разговаривать с Феликсом после ночного объяснения на марше. И все-таки хотелось кое-что спросить — об общих друзьях-товарищах. Может, знает что-нибудь?
— Здравствуй, сержант, — сказал Федя-разведчик, с любопытством рассматривая Андреева при дневном свете.
— Привет, разведчик, — усмехнулся Григорий, он невольно взял чуточку насмешливый тон — легче скрыть настоящее чувство. Сташевский заметно постарел за два года. Возле глаз мелкие паутинки-морщинки. От крыльев носа симметричными полукружьями легли складки, раньше они были меньше заметны.
— Ночью не узнал тебя.
— Богатым стану.
— А ты не изменился.
— И ты не очень постарел.
— Так вот и живем, — сказал Федя-разведчик. Его смущал тон, которым разговаривал с ним Андреев. Сержант не хотел его подпускать на близкое расстояние.
— Покурим? — предложил Сташевский и вытащил пачку немецких сигарет.
— Спасибо, — ответил Андреев. — Предпочитаю махорку.
Они сели на траву и закурили каждый свое. У Феди была интересная зажигалка, похожая на пистолет. Григорий загляделся на нее, покрутил в руках, рассматривая. Федя расщедрился:
— Хочешь — бери.
— Зачем же? У меня «катюша» есть.
«Катюшами» называли первобытный набор для добывания огня при помощи кремня, кресала и трута.
— А то возьми, я еще достану.
— Нет, не возьму.
— Как знаешь, — Сташевский спрятал зажигалку в карман и спросил: — Обиделся за ночной разговор? Да? И все-таки очень прошу — выслушай меня и пойми.
— Я не спешу.
— Был у меня друг, познакомились с ним после Гомеля. Воевали в одном взводе, в плен попали вместе. В плену нас разлучили, его куда-то увезли, и я больше его не видел. В прошлом году ходили со Стариком в отряд Ромашина, питание у рации испортилось. И услышал я там знакомую фамилию, фамилию своего друга. Спросил для верности: «Случайно, не Олегом его зовут»? — «Олегом», — отвечают. Разыскал я этого Олега; вижу — Олег, да не тот. Спрашиваю, где служил, в какой части. Все совпадает, представляешь? Понял я — чужой человек, присвоил документы моего друга, расстрелянного фашистами. Сцапали мерзавца, во всем признался, немцы его сюда послали. Расстреляли. А я после этого неделю, а то и больше сам не свой ходил.
— А теперь каждого подозреваешь?
— Нет, зачем же! Тебя ночью в самом деле не признал. Думаю, неужели опять такая же история, как с Олегом. Не слишком ли много таких совпадений на одного.
— Сейчас убедился? — усмехнулся Андреев. Сташевский устало сказал ему:
— Не надо так, ладно? Легко иронизировать, но ведь все это не так просто.
Андреев понял, что допустил бестактность, Феде и в самом деле нелегко такое переносить. Чтоб замять неловкость, спросил:
— Кого-нибудь встречал из нашего отряда? — он имел в виду отряд Анжерова.
— Многих.
— Я вот никого. Расскажи.
— У вас был лейтенант, мы еще с ним встретились на Гомельском формировочном пункте, забыл фамилию. Он до войны у вас командовал взводом.
— Самусь?
— Во-во. Погиб при бомбежке. Мы в одну часть попали.
Славный и удивительный был человек. При бомбежках не бежал в укрытия, а ложился на спину в какое-нибудь маломальское углубление и наблюдал, как в небе кружат железные вороны с крестами на крыльях. Когда его упрекали в безрассудстве, он хладнокровно возражал:
— Прямое попадение в щель, в которой вы прячетесь, столь же вероятно, сколько и в меня, если даже я лежу в обыкновенной канаве. Так что шансы у нас одинаковы.
И однажды бомба упала рядом с ним. От лейтенанта ничего не осталось.
— И Микола погиб. Помнишь его?
