Андрей Татарский - Дневник из сейфа
Офицер протянул полученную три часа назад шифровку.
Осведомитель доносил, что ночью в лагерь пришла девушка из города, принесла какие-то важные сведения. Руководство отряда сразу передало эти сведения дальше.
— Все! — искривились в гримасе губы Кляйвиста. — Проклятье!…
В кабинет вошел адъютант, тоже невыспавшийся, подавленный.
Он поднял выпавшую из руки шефа радиограмму, прочитал последние строки: «Мне приказано встретить вместе с нею крупную птицу из города. Адрес маяка: Яблоневка, двенадцать. Уходим туда утром. Предлагаю их взять там. Бритый».
— О, так Ленц еще в городе? — удивился Цоглих.
— В городе… — машинально повторил начальник СД — Что это меняет?… В городе?! — вдруг встрепенулся он. — Так что же вы стоите, Цоглих? Немедленно послать в Яблоневку команду! Теперь мне нужен не только Ленц, но и та девчонка…
Рот фронт, геноссе!
Обдумывая свои действия, Ленц учитывал прежде всего наименее благоприятные варианты. Как ни тешил он себя надеждой на то, что его негласный визит к дочери штандартенфюрера останется тайной для ее опасного папы, все же он здраво рассудил, что остаток ночи следует провести где-нибудь подальше от своей квартиры.
Однако оставаться там, где они расстались с Шурой, тоже не хотелось. Полевая жандармерия выпускала по ночам на окраинные пустыри сторожевых овчарок.
Впрочем, ему вскоре удалось найти более или менее укромное местечко на одной из безлюдных улиц в районе складов ВИКДО [13].
Вероятно, он бы так и прокоротал время в тиши и покое специфического каменного строения — «Только для немцев», — вдыхая ароматы арийской мочи и развлекаясь чтением стереотипных солдатских острот, в изобилии представленных на стенах этого едва ли не единственного архитектурного приобретения города после перехода его под сень нордической культуры. Но какой-то нервный зондерфюрер из ВИКДО, ворвавшийся сюда по острой нужде, вызванной, должно быть, сильным впечатлением от бомбежки пакгаузов, уставился на Ленца с такой настороженностью, что тот, никоим образом не желая попасть в комендатуру по незаслуженному подозрению в сигнализации советским самолетам, почел за благо покинуть уютное убежище первым. И был за это немедленно обласкан судьбой, рука которой, что ни говорите, играет немалую роль в жизни разведчиков.
Когда облако дыма и щебня, укутавшее парадную, куда он успел юркнуть, развеялось, то стало очевидным, что нужник германских вооруженных сил прекратил свое существование.
Оставив на пепелище фотоаппарат (а вдруг поверят?), Ленц проблуждал остаток ночи на никем, к счастью, не охранявшейся мусорной свалке. Долгожданная заря заставила его, однако, пуститься на поиски менее освещенного места. Но не успел он пройти и сотни шагов, как вблизи омерзительно взвыла сирена полицейского «майбаха». Подобные встречи никак не входили в планы разведчика, ибо он вполне допускал, что его уже ищут. Со всей возможной при его комплекции быстротой он свернул за угол и энергично потряс язычок колокольчика, свисавший над эмалированной табличкой «Ферапонт Якимовский-Жуховец. Скупка вещей у населения. Разрешение городской управы № 703».
Из лавчонки выглянула лохматая полусонная голова.
— Господин Якимовский-Жуховец? Так, кажется? Обыск.
Хозяин был слишком хорошо знаком с «новым порядком», чтобы задавать излишние вопросы. Гадая, в чем он провинился перед столь почитаемой им властью, лавочник помогал сердитому представителю высшей расы перетряхивать сундуки и даже порывался вслед за ним простукивать собственные стены. Правда, несчастный Ферапонт все же немного удивился, когда «их фашистское благородие», не сделав и четверти работы, утомленно прилегло на его кровать и потребовало горячий завтрак Поразмыслив, коммерсант счел это за благоприятный признак и помчался жарить окуня. Действительно, отдохнув, поев и обнаружив у плиты стопку нот, служивших для растопки, немец промычал над ними до девяти утра, потом взглянул на часы, заторопился и ушел, бросив на прощанье загадочное: «Об обыске — молчать! Ждать вызова…»
Через полчаса Ленц был уже на «Зоннеаллее», у серой конструктивистской коробки бывшего Дома культуры железнодорожников, в котором теперь давал спектакли передвижной «Зольдатентеатр».
На широкой сцене шла подготовка к репетиции. Нескладный взъерошенный офицерик, должно быть, режиссер, визгливо кричал на нерасторопного осветителя: у того что-то не ладилось с подсветкой.
— Вам кого, зондерфюрер? — заметили в зале незнакомца.
— Позвольте представиться, я… — фамилию свою Ленц произнес весьма невнятно, но зато очень громко и важно объявил, что он архитектор по профессии и к тому же личный друг Шпеера [14]. Увидел по пути любопытное здание и, знаете ли, не утерпел, зашел поглядеть внутренние линии. Особенно остроумно решена система опор, вы не находите, господа? Впрочем, не обращайте на меня внимания, господа, я тихонько. — И он с таким сосредоточенным интересом задрал голову к ничем не примечательному потолку, что его оставили в покое, а вскоре и вообще перестали замечать.
Походив несколько минут по залу и за кулисами, Ленц прошел в подсобные помещения и отыскал за одной из дверей осветительный щиток.
Оглянулся — все заняты своим делом, суматоха, рядом никого.
Рванул вниз рубильники Выскочил в коридор. Спрятался за стенд с фотографиями артистов.
— Опять что-то со светом! — раздался вопль режиссера. — Где электрик?
— Электрик! Где Франц? Электрика! — торопили со сцены голоса.
К щитку подбежал коренастый солдат, удивленно выругался, увидев опущенные рубильники.
На сцене опять вспыхнул свет, голоса успокоились.
— Почему не приветствуете офицера? — вышел из-за стенда Ленц.
— Виноват, не заметил, господин зондерфюрер, — спокойно ответил белобрысый.
— Оправдываться? — зашипел на него Ленц. — Фамилия?
— Франц Зах. Воинский номер…
— Достаточно, — прервал разведчик и, понизив голос, быстро сказал. — Список вашей организации в руках СД. Немедленно уходите в лес, все, кто успеет. Запомните пароль…
Солдат молча смотрел ему в глаза, на его большом костистом лице типичного ольденбуржца резко обозначились мускулы.
— Кто вы? — задал он единственный вопрос.
— Скажете командиру отряда, что вас прислал «Хомо» [15]. Все.
— Спасибо, — крепко стиснул его руку солдат. И тихо добавил по-русски. — Товарьищ…
— Рот фронт, геноссе, — поднял к плечу сжатый кулак Ленц…
Через час, когда он шел уже окраинным парком, щурясь от бежавшего ему навстречу солнца, и зеленые фонтаны лип обрушивали на него пахучие прохладные струи тени, и почти перестало колоть в сердце, и впереди оставалась последняя городская застава, а дальше — попутная машина, поле, лес, и Шуринька, и самолет, и Москва… — через час его арестовали.
Оставь надежду всяк сюда входящий
Хриплое рычание маленького «оппель-кадета», пролетающие мимо дома, женские лица, небо, — последние для него дома, последние лица, последнее небо. Впереди бычья шея шофера, по бокам каменные профили гладковыбритых близнецов в черных мундирах — три угрюмых Харона, переправляющих его через Стикс [16].
А вежливые ему попались Хароны. Не выворачивали рук, а перетряхнув содержимое карманов, возвратили все и даже парабеллум, правда, вытащив из него патроны, позволили ехать без наручников. И сейчас не вытолкнули из машины, а бережно, как стеклянного, вывели под руки. Оттягивают удовольствие?
Знакомые белоснежные колонны Дворца пионеров, на флагштоке — штандарт новых хозяев с двумя молниями на черном поле. Широкая мраморная лестница. Длинный светлый коридор с бесконечной чередой пронумерованных дверей, аккуратные фанерные дощечки с латинским шрифтом «Старший следователь», «Криминал-лаборатория», «Шифровальный отдел». Между дверьми высятся бесчисленные шкафы, набитые сверху донизу папками-досье.
Буднично пахнет административным учреждением — этакой специфической смесью масляной краски, натертых полов и разведенной карболки.
А вот и знакомая круглая приемная. Что тут было раньше: «Уголок смеха», выставка изделий кружка «Умелые руки»?
Хароны передают его плечистым Церберам [17] и удаляются, стараясь не грохотать коваными подошвами.
Церберы с карминными, словно натертыми кирпичом, физиономиями оставляют его стоять посреди приемной и возвращаются на свои места у плотно прикрытой двустворчатой дубовой двери, лишенной какой бы то ни было таблички.
— Лез аппартаман де сан алтес… [18] — вызывающе подмигивает им Ленц
— Прекрасно! Везите их. Да, прямо к шефу, — торопливо сворачивает телефонный разговор сутулый однорукий офицер с огромными, как плавники, ушами.
