А. Дугинец - Боевой топорик Яношика
Вдруг в голове Гриши точно молния сверкнула. Он подбежал к роялю, на пюпитре стояли ноты вальса «Дунайские волны».
— Умирать, так с музыкой!
Раскрыв рояль, Гриша сел на стул, взял аккорд и сам удивился, когда пальцы привычно и жадно побежали по клавишам.
Высокая, светлая комната наполнилась звуками.
Дверь распахнулась. За спиной юноши раздалась грязная немецкая брань. К нему бежали хозяйка и сын. В руках гитлеровца чернел пистолет.
Схватив стул, Гриша двумя прыжками забежал за спину немки. Теперь гитлер-югенд не мог стрелять. Из-за живого прикрытия Гриша изловчился и ударил стулом по руке, державшей пистолет. Раздался выстрел. Пистолет полетел под рояль. Свалив с ног гитлер-югенда, Гриша схватил пистолет и через сад умчался в лес.
Вспомнив об этом случае, Гриша решил, что и на этот раз выход должен быть найден. Только надо думать и верить.
Повеяло прохладой ночи. Бача накинул на плечи старый дождевик.
Гриша и Ёжо, полулежа на траве, ели пшенную кашу из большой деревянной миски.
Старик положил ложку и для себя. Но к еде не притронулся. Достав из-за голенища полуметровую черную трубку, он не спеша раскурил ее и, окутанный сизым дымом, глубоко задумался.
— Обидно это, очень обидно… — словно продолжая давно начатую беседу, промолвил бача и вздохнул так тяжело, будто в душе его были собраны все человеческие скорби и страдания. — Сколько тюрем прошел человек, сколько потрудился, а светлого дня не дождался!
Гриша понял, что бача говорит о Яне Коваче.
Трубка дымилась. Струйка дыма, обволакивая руку и лицо его, уходила вверх вместе с тяжелыми думами. Мудрые темно-серые глаза бачи смотрели из-под колючих за рослей бровей куда-то далеко-далеко. Казалось, взор этот обнимает землю и видит все, что делается на ней.
— Тише, хлопцы! — Старик поднял руку. — Кто-то идет на гору. Не бойтесь — один, и небольшой ростом.
— Это он по шагам узнает, — шепнул Ёжо, зачарованно глядя на бачу.
Залаял пес.
— Спрячьтесь за салашом, — сказал бача и, когда гости скрылись, подбросил хворосту в костер.
Гриша и Ёжо присели между двумя березами, росшими за шалашом. Ярко вспыхнувший костер осветил склоны горы, и стало отчетливо видно мелькающее вдали белое платье.
— Опять Божка! — прошептал Ёжо и пояснил: — Сестра моя.
— За тобой?
— Откуда ей знать, что я тут!
— Что-то случилось в деревне?..
— Не в деревне, — возразил Ёжо, — она в Старых Горах живет. Это местечко, от нас три километра. Тут через речку рукой подать. Только очень крутые склоны. Да она у нас как коза…
— Хлопцы, тихо! — предупредил бача и подозвал пса.
Божена вприпрыжку подлетела к огню и заглянула в шалаш.
— Вы одни?
— Один.
— Никого-никого?.. — Божена нетерпеливо переступала с ноги на ногу. — Дедушка Франтишек! Уже все знают, что парашютисты пошли сюда, к вам. Вся полиция на ногах. Скоро будут здесь. Я их обогнала. Они через село, а я…
— Да погоди ты! Строчишь, как швейная машина. Расскажи все толком.
— Ну вот… Я слышала, как пан комендант из дому приказывал по телефону собрать всех полицаев. Вооружиться и… — Божена начала говорить медленно, а потом все быстрее и быстрее: — Я слышала… Мыла посуду на кухне и слышала, как пани уговаривала пана вызвать подкрепление из Банска Быстрицы, потому что нельзя же с двадцатью гардистами выступать против сорока парашютистов. А он ей: «Ты дура! Не понимаешь, что на этом можно построить карьеру. Я выступлю, а дежурный даст телеграмму. Пока пришлют помощь, мы окружим Крижну и завяжем бой с парашютистами. А потом уж пусть нам помогают: все равно вся слава достанется мне». Потом пан комендант…
— Погоди, Божена! Ясно, — остановил бача. — Когда ты это слышала?
— Час назад. Я до Крижны летела на мотоцикле, а тут напрямик, по скалам…
— Ну и девка! — Старик покачал головой и спокойно налил чашку жинчицы. — Выпей жинчички за то, что быстро примчалась. Только старалась ты зря: никаких парашютистов тут не было.
— Как же так? А кто убил трех гардистов? С ними даже наш Ёжо ушел. — И уже сердито Божена добавила: — Ему всегда везет, потому что бездельничает за моей спиной.
— Ничего я об этом не знаю. А вот за тебя боюсь: спросит хозяин, куда на мотоцикле ездила.
— Не спросит. Я часто катаюсь по вечерам. Да и мотоцикл не его, а хозяйки.
— Беги, Божка, беги! На вот тебе ощепок.[7] — Старик вынес из шалаша маленького, словно отлитого из янтаря игрушечного зайца.
Поблагодарив, Божена умчалась.
— Отправляйтесь в надежное место… — сказал бача своим гостям и пригасил костер. — Ёжо, помнишь старую ель возле водопада, я тебе показывал весной?
— Помню.
— Денек—другой пересидите там, пока немного утихнет. Послезавтра я приду к водопаду.
— Дедушка, — прошептал Гриша, когда бача вышел из шалаша с двумя рюкзаками, — мне надо поговорить с вами по очень серьезному делу.
— Поговорим, человьече, поговорим, — поспешно ответил бача, — только не сейчас…
Гриша не настаивал, понимая, что нельзя в такой спешке решать столь важный вопрос…
Дав каждому по рюкзаку с продуктами, бача довел ребят до Камня Яношика; пригнувшись, вошел в большую пещеру и отвалил камень.
— Спускайтесь. Вот фонарик. Здесь под землей ход к реке. А дальше Ёжо знает путь.
Гриша и Ёжо спустились в яму. Камень прикрыл за ними лаз. Гриша включил электрический фонарик и первым двинулся по туннелю. Шли минут двадцать. Выход из туннеля был также завален камнем. Вдвоем вытолкнули его и оказались возле бурной, шумящей реки.
* * *Горы с северной стороны Крижны выше, чем с южной, леса гуще. На десятки верст вокруг ни деревушки. Куда ни глянь — леса и леса. Хмурые, величавые и молчаливые, они по самой своей природе являются убежищем для всех, кому нет места в городах и селах.
Ёжо вел без тропинок. Дорогу он знал отлично. Когда поднялись на перевал, Ёжо показал в сторону широкой лесистой долины, которая под косыми лучами луны горела тусклым фиолетовым огнем.
— В этих лесах жил когда-то Яношик! Все так говорят… Мы пойдем вон к тому дереву…
Недалеко, под склоном горы, Гриша увидел глубокую впадину, поросшую елями. На самой ее середине возвышалась многовековая мохнатая ель. Она была так высока, что окружающие ее столетние ели казались совсем маленькими. Сейчас, при луне, они напоминали русалок: словно оделись в зеленый наряд, взялись за руки и ждут музыки, чтобы пуститься в пляс. Только кто же тут заиграет: кругом суровая, дремучая тишь.
Спустились во впадину. Елки вокруг мохнатой старухи росли негусто и потому были зелеными от макушек донизу. Ветви их, как старомодные платья словачек, пышно распускались до самой земли. А старая мохнатая ель оказалась настолько надежным прикрытием, что ничего лучшего и не придумаешь: во все стороны ощетинились колючие лапы тяжелых ветвей. Приподняв одну ветку за пучок темно-зеленых иголок, Ёжо гостеприимно промолвил:
— Входите…
Под покров ветвей вошли, как в шалаш. Ветка опустилась и закрыла вход. Со стороны ни за что не догадаешься, что под деревом прячутся люди.
Самые нижние ветви начинались на высоте двух метров, и коромыслами опускались к земле. Над веером этого ряда ветвей шел второй, над ним — третий, н так чуть не сотня этажей поднималась к макушке.
— Сюда и дождь не попадет, — заметил Гриша, расстилая плащ-палатку на пухлом слое хвои. — Вода тут далеко?
— Рядом ручеек. А внизу, в ущелье, целая речка с водопадом, — шепотом ответил Ёжо.
Оба они, находясь здесь почти в полной безопасности, продолжали говорить вполголоса — такая стояла вокруг тишина.
Спать устроились почти как дома.
Но долго лежали молча, не смыкая глаз. Теперь уже Гриша больше не терзался догадками, кому доверить свою тайну.
По дороге он твердо решил все рассказать баче. Он даже винил себя, что не сделал этого сразу же. Ну, да один день в таком деле ничего не решает.
И Гриша крепко уснул.
ПОЗДНО ХВАТИЛСЯ
Тяжелым каскадом с высокого утеса падала быстрая, шумная речка. На дне мрачного холодного ущелья вода собиралась в огромный котел, в котором словно кипели и варились огромные серые камни.
Почти у самого водопада, на зеленой полянке, спрятанной в густом березняке, жарко горел небольшой костер. Дыма от него нет: Гриша — мастер держать костер без дыма.
— Ёжо, а ты ничего не перепутал? Бача обещал прийти к этому водопаду? Не к другому? А может, он ищет нас возле ели? Хотя нет, я сам слышал про водопад.
Ёжо сидел у костра на камне и, нацелившись ложкой, ждал, когда надо будет помешивать кофе. За три дня ожиданий Ёжо уже не раз слышал этот вопрос и потому ответил неохотно. Он и сам тревожился за старика, да боялся говорить об этом: вдруг Гриша уйдет. Ёжо уверен, что Гриша недолго тут пробудет, еще день-два и отправится к фронту, а ты оставайся как знаешь.