Андрей Дугинец - Искры под пеплом
Обзор книги Андрей Дугинец - Искры под пеплом
Андрей Дугинец
Искры под пеплом
Пепелище было залито недавно прошедшим дождем, и Михаил никак не мог догадаться, когда здесь горел костер. Если дня два назад, то не осталось, конечно, никаких признаков жизни. А если вчера или сегодня утром, то, может быть, еще где-то под золой таится тлеющий уголек.
Подумав об этом, он копнул носком облупившегося кирзового сапога. Мокрая зола поддалась легко. Наружу выкатились крупные черные угольки.
Ясно! Дождь залил костер, когда еще был сильный огонь. Иначе угольки перегорели бы и зола стала бы мелкой, сыпучей.
Несмотря на смертельную усталость, Михаил не поленился присесть и сухой хворостинкой начал ковыряться в пепелище.
И вдруг из-под палочки пыхнула сухая зола. Михаил приложил руку, зола теплая. Скрюченными от холода пальцами он быстро, по-волчьи начал разгребать золу.
— Миша, чего ты там? — послышался слабый голос из кустарника, окружавшего большую развесистую березу. — Неужели надеешься найти картошку?
Михаил ничего не ответил, продолжая лихорадочно шарить по разворошенному пепелищу. И вдруг отдернул руку: нащупал горячий уголек. И тут же нашарил второй. Положил их рядом и, закрывшись плащ-палаткой, начал дуть. Между угольками в темноте сверкнула желтая искорка. Вторая… Загородив ладонями угольки, стал дуть сильнее.
— Товарищ командир! Живем! — в радостном волненье закричал Михаил, прикрывая драгоценную находку, уже обжигавшую ему и руки и лицо. — Березовой корочки бы! Отдерите, киньте, а то угаснет, если отойду.
— Неужели огонь? — удивленно спросил лежавший под березой худой, изможденный человек. — Я сейчас. Не отходи. Я притащу…
Он с огромным трудом повернулся на правый бок, ближе к дереву, и начал сдирать кору. Но, убедившись, что толстая кора уже немолодой березы не поддается его ослабевшим пальцам, он зубами прогрыз бороздку и начал одно за другим сдирать розовато-белые кольца бересты… Зажав свою добычу в кулаке, он пополз к очагу.
Идти он не мог. Михаил тащил его сюда на себе.
Командир полз с трудом, волоча совершенно беспомощную, разбухшую, как затонувшее бревно, правую ногу.
— Миша, вот! Сейчас еще хворосту насобираю. — Он сунул пучок бересты в протянутую руку товарища, который распластался над огнем, как наседка над цыплятами.
Командир снова уполз к березе и начал собирать сучки, которые обычно быстро сохнут и хорошо горят. Сучочки были маленькие, чуть толще спички. Но именно такие и нужны для растопки.
…Больше недели командир развеянного в неравной схватке с фашистами стрелкового полка Стародуб и младший лейтенант, которого командир звал просто Мишей, пробирались по глухому белорусскому лесу. Ни хлеба, ни лекарств. Командир был ранен осколком в бедро. Но даже воды нельзя было вскипятить, чтобы промыть рану, — оба оказались некурящими, и у них не было спичек.
Вот почему они так обрадовались возможности развести костер.
Набрав за пазуху сучков, зажав под мышкой большую сухую ветку, Стародуб опять подполз к очагу.
Михаил, полулежа, потихоньку и методически дул на угли, от которых уже тянулась сизая, необычайно веселая струйка дыма.
«Да, истинный сын степей! — тепло подумал Стародуб о своем спутнике, уроженце Калмыкии. — Городской человек и не глянул бы на это безнадежно залитое дождем пепелище. А он вернул его к жизни!»
Сняв с ремня командира котелок и больше не заботясь о костре, который пламени еще не дал, но дымил все сильней и сильней, Михаил быстро пошел к ручью, след которого отчетливо обозначался высокой сочно-зеленой осокой и рогозом у опушки леса. И только он отошел, дымок вдруг пожелтел, напыжился и ударил бойким голубоватым огоньком. Потом огонь стал красным и костер затрещал весело и победно.
Уже совсем стемнело, когда отмыли, обложили привяленным подорожником рану и снова забинтовали остатком рукава нижней рубашки.
Во тьме костер пылал жарче и уверенней. Он потрескивал, шипел, недовольно пофыркивал.
— Костер скулит, как мой желудок, — нашел в себе силы пошутить Михаил. — Брось кусок мяса, сразу успокоится.
— Не дразни! — сказал командир.
Бросить в голодающий костер было нечего. Картофельное поле они видели только издали, да и то еще позавчера. Дичи на пути не попадалось, не оказалось и рыбы в ручье, сколько Михаил ни бродил с гимнастеркой, завязанной на воротнике. А он отличный рыбак. Но это там, на родине. По тем же правилам он пытался ловить и здесь, не зная, что вьюн, главная рыба здешних ручейков и речушек, не плавает в воде, а прячется под корягами да зарывается в мягкую тину. И это не просто рыба, а второй после картошки дополнительный хлеб жителей этих мест.
— Товарищ командир, разрешите мне сходить в село, добыть еды, — попросился Михаил.
— В село опасно. Там могут быть немцы.
— Ну, на тот хутор, что обходили позавчера.
— Но это ж далеко.
— Вдвоем далеко. А один я за три часа доберусь.
— Да, это верно, — согласился Стародуб. — Тогда спи. Набирайся сил. А на зорьке я тебя разбужу.
Михаил почистил пистолет и подал было его Стародубу. Но тот отказался.
— Зачем он мне! Тебе он там может очень пригодиться. А мне ни к чему. Я тут заберусь в кусты и буду отсыпаться.
Михаил наносил большую кучу хвороста, в костер бросил головешку, чтоб тлело до самого утра, лег и уснул сразу, как по команде.
«И друг степей калмык…»
Почему-то стихами подумал Стародуб, глядя на уснувшего спутника. Потом он долго смотрел на багровочерное от пожаров небо в той стороне, куда с грохотом ушла война.
— Огонь! Бей! Бей! Гранаты! Вперед! — вдруг закричал во сне Михаил.
Стародуб, намочив пальцы в котелке с холодной водой, приложил руку ко лбу спящего. Тот облегченно застонал и успокоился.
Подбросив хвороста в притухающий костер, Стародуб начал вспоминать свой путь с этим юношей, которого месяц назад совершенно не знал.
…В колонне пленных он шел двое суток, но не запомнил ни одного лица. Да лиц там и не было. Там мельтешили бинты, повязки, пропитанные кровью и почерневшие от пыли, синяки и кровоподтеки. У одного была замотана вся голова, и глаза могли смотреть только вниз, под ноги. У другого завязаны глаз и ухо, а на шее болталось что-то черное, похожее на старый, засаленный хомут. У третьего сквозь тряпье чуть поблескивал один-единственный глаз. Один вид этих людей говорил о том, что в плен попали они в горячем бою, после тяжелого ранения. И только этот коренастый и черный, как обожженный зноем дубок, совсем еще юный калмык был цел и невредим. Он пытался вытащить с поля боя раненого незнакомого ему командира полка, и обоих схватили фашисты.
Много раз пленный полковник советовал Михаилу бежать.
Но тот отвечал всегда одно и то же:
— Бежать только вместе!
А как мог убежать Стародуб, если он и шагом-то шел с огромным трудом!
Широкая, выложенная булыжником дорога вошла в старый смешанный лес, который так и манил в свою густую зеленую прохладу. Сразу же немцы приказали пленным сомкнуться, взяться за руки я никого не выпускать из широкой, в восемь человек, шеренги. Если из шеренги убежит один, будет расстреляна вся шеренга.
Страшный, неумолимый приказ. И все же, только втянулись в лес, из колонны то там, то тут начали убегать. После первого расстрела заложников азарт побега охватил всех.
Свежий, прохладный лесной ветерок казался дыханием самой свободы, которое обновляло силы и окрыляло, несмотря на беспощадную расправу конвоиров.
Вот из шеренги впереди Стародуба вырвался высокий парень с обвислой рукой и забинтованной головой. Он пронесся прямо за спиной конвоира. Немец, услышав его топот, обернулся, вскинул винтовку. Но было уже поздно — густая темно-зеленая листва ольшаника сомкнулась за плечами беглеца, словно злорадствуя, громко зашелестела и будто засмеялась в лицо чужеземцу. Но мало того, что немец не попал в убежавшего. Пока он расстреливал патроны вслед ему, вся обреченная на жестокую расправу семерка бросилась в лес. За нею в полном составе последовала и еще одна восьмерка.
— Шестнадцать человек спаслись! — радостно воскликнул Стародуб и толкнул Михаила. — Беги в другую сторону. Беги!
— Только вместе! — холодно возразил Михаил.
— Беги, дурень! Мне все равно погибать, а ты на воле еще убьешь не одного фашиста! Беги! Я тебе приказываю!
— Мы оба убежим. Я чувствую. Понимаете? Всем телом чувствую, что сегодня убежим. Такое ощущение у меня было всегда, когда я перед спектаклем входил в роль. И оно никогда меня не обманывало!
— Фантазер! — сказал со злобой, словно выругался, Стародуб. — Это тебе не театр! Здесь другие законы…
Но тут внимание обоих привлекла трагедия, разыгравшаяся на пути к лесу, трагедия, которая многим запала в душу на всю жизнь. Печальная, постыдная трагедия нищего духом…
