Аркадий Первенцев - Люди одного экипажа
Катер бился о стенки мола. Повинуясь приказу командира, на скользкие камни, покрытые синим мхом, выпрыгнул сигнальщик Кириченко. Он возник вверху при свете прожектора. Баштовой, отличный стрелок, приникнув к пулемету всем своим тяжелым телом, бил по прожектору. Сразу упала темнота такая, что не видно своих ладоней. И только быстрые взмахи фонарем, световые слова летят к своим: «Боковые заграждения прорваны. Путь открыт!»
С моря появляются корабли. Они проходят мимо, как тени. Впереди несутся торпедные катера. Город горит, и черная копоть пожарищ носится в воздухе.
— Торпеды! — кричит над ухом возбужденный Горигляд, увлеченный боем и опасностью.
Торпедные катера разрушают береговые укрепления, то что еще не подавлено артиллерией.
Кириченко прыгнул на палубу, подхваченный руками товарищей. Надо уходить. Командир стоял на мостике, все такой же огромный и наружно спокойный, как символ победы, как олицетворение силы воли и чего-то таинственного, что называется воинским счастьем.
Сильнее дрожал мостик, но катер не двигался. Оттолкнутый шестами от мола, он плясал на волнах. На мостике появился Губанов. Дубонос вплотную приник к нему:
— В чем дело?
— Что-то с винтом, товарищ командир. Очевидно, запутался... Проклятые тросы!
— Освободить винт, Губанов.
— Есть! — Он словно отвалился и пропал.
Быстро сбросив ботинки, исчезли за бортом два краснофлотца. Это Дзюба и Закопаев, здоровые и широкоплечие ребята, пришедшие на флот с началом войны из одного и того же приднепровского села.
Губанов, наклонившись через поручни так, что казалось, вот-вот туловище перетянет и он очутится тоже в воде, наблюдал, как в черной волне то появлялись, то снова ныряли чубатые головы Дзюбы и Закопаева.
— Что там? — спрашивал он.
— Трос намотало на винт.
— Лопасти погнуло, Закопаев?
— Вроде терпимо, товарищ механик! — отфыркиваясь, орал Закопаев.
— Скорее, ребята, — почти молил Губанов.
— Трудно...
Прожектор побежал по волнам. На его сильном луче появились и исчезли два мотобота, широкие и неуклюжие, потом луч вырвал из темноты быстрый торпедный катер, задержался, помогая бить артиллерии. Дотянув до них, луч остановился. Неподвижная цель точно приклеила этот липкий, подрагивающий свет. Неподвижная цель привлекла внимание противника. Со всех сторон на них полетели снаряды и мины.
— Сменить людей. Следующих! — скомандовал Дубонос.
Теперь видно, как за борт неуклюже переваливается грузное тело боцмана и ногами бросается в воду худой и сутулый командир отделения рулевых старшина второй статьи Тютчев. Мины визжали совсем недалеко. Только тем, что цель слишком заманчива и ясно видна, можно объяснить причину промахов. Но «вилка» сжималась.
Смерч, выпрыгнувший из-за кормы, обдал водой и осколками все их суденышко.
Через секунду руки Баштового, будто вымоченные кровью, судорожно вцепились в поручни. Его подхватили и перевалили на палубу, следом вытащили Тютчева.
— Ранены? — спросил Дубонос.
— Да, тяжело, — ответил Горигляд.
— Следующих! Надо спешить.
— Разрешите мне, товарищ командир.
— Нет, вы не пойдете, лейтенант. (Губанов стоял перед командиром, мокрый, измазанный чужой кровью.) Там нужны очень сильные руки.
Противник перенес огонь по катеру. На нем скрестились еще два прожектора. Бой разгорался. Корабли, отвалив от берега, уходили за новыми партиями морской пехоты.
Катер сбил с толку врагов. Они заподозрили какую-то новую хитрость и старались во что бы то ни стало утопить катер, повисший над портом, как привидение.
— Еще одного! — кричали Губанову снизу.
— Я пойду, товарищ командир, — вызвался Горигляд.
— Нет, — сказал Дубонос, — я сам... Мне не раз приходилось распутывать трос, черт возьми.
— Вы?! — воскликнул Горигляд.
— Да. Вы остаетесь за меня. Продолжайте огонь. Может, сумеете потушить эти проклятые свечи.
Дубонос спрыгнул с мостика. Он нагнулся, чтобы сбросить ботинки. К нему подскочил Ковтун.
— Не надо, — крикнул Ковтун, — не надо, товарищ командир!
— Что такое?
— Мы пойдем, мы...
— Ага! Понятно! — Дубонос остался в ботинках. — За мной! — приказал он Карабаке. — А вы, Ковтун, марш вниз. Чтобы, как скомандую, сразу полный вперед.
Ковтун скрылся в люке, а Дубонос и Карабака прыгнули в воду. Прошло несколько секунд, и эти несколько секунд люди катера запомнили навсегда.
И вот командир снова на палубе.
— Полный вперед! — скомандовал Дубонос.
Катер снова ожил. Палуба задрожала под ногами, и суденышко выскочило из лучей прожектора. Дубонос нагнулся над боцманом и тихо стонавшим Тютчевым и сказал им:
— Там не так-то легко было распутать эту чертову снасть.
Затем он поднялся на верхний мостик, мокрый и, казалось, дымный от испарений. С его кулаков, изрезанных о металл, сочилась кровь. Горигляд восхищенно глядел на своего командира; это было трудно заметить, но Дубонос чувствовал сердцем. Так в такие минуты всегда смотрел на него Милочкин, восторженный и храбрый юноша.
— Так нельзя, товарищ командир, — сказал лейтенант, — так никак нельзя...
— Почему?
— Команда может обидеться, товарищ командир.
— Я знаю... Но команда была занята у пушек, пулеметов, у машин. Они начали сгорать, очищая винт... Я не хотел сжигать людей, лейтенант. Они мне еще пригодятся... С сегодняшнего дня я расквитался со своей совестью. Вы должны понять почему. Милочкин понимал меня с полуслова, он понимал меня даже без слов.
— Я тоже понимаю вас, товарищ командир.
Катер приближался к базе. Он подчинялся строгому расписанию боя, который только начинался.
Люди экипажа видели, как с рассветом на мостике ясно обозначилась высокая фигура их командира.
