Аркадий Первенцев - Люди одного экипажа
Рокот авиационных моторов сменился свистом. Навстречу свисту понеслись тонкие светлые линии, и свист сразу погас. Теперь были непрерывно слышны стук и гул своих орудий и пулеметные очереди, точно чьи-то нервные руки раздирали над морем огромные куски плотной парусины.
«Декабрист» тоже стрелял...
Дубонос отдавал команды. У пушек и пулеметов работали так же уверенно и спокойно, как внизу в моторных отсеках, как у румпеля. Выскакивали дымящиеся гильзы, поблескивали отполированные ребра казны, и у носового орудия мелькали треугольниками сгибы брезентовых рукавов номеров, подающих снаряды. Атака была принята огнем...
Потом море ответило грохотом: высоко взметнулись столбы, будто на пути кораблей вскипели подводные гейзеры. Дубонос услышал визг осколков, и, хотя он отвык от этого визга и непроизвольно захотелось пригнуться, он не пригнулся. Орудие выбросило последний стакан, подхваченный замковым. Светящаяся пыльца опускалась в море, и о борт ударили крупные волны. «Декабрист» шел измененным курсом. Бушприт торчал, как клюв какой-то гигантской старой птицы, не способной уже взлететь с поверхности моря. Тральщик шел опять мористее, катер Черепанова снова нырял впереди. С тральщика сигналили: «Поздравляю с успехом». На мостик пришел Горигляд, взволнованно радостный, с оцарапанным носом, по которому катились алые капельки крови.
— Сбили их с двух заходов! У нас потерь нет, товарищ командир! — кричал он, и этот странный крик был вполне понятен Дубоносу: лейтенанта оглушила стрельба.
— Приказано подобрать летчиков, товарищ командир! — продолжал сигнальщик.
— Два самолета сшибли! — снова кричал Горигляд. — Вот только неясно кто? Наши расчеты уверяют, что они...
На воде плавал только один человек. Резиновый пояс, окружавший туловище вражеского летчика, очевидно, мешал ему и не давал возможности работать руками. Когда катер подошел ближе, стало заметнее испуганное лицо летчика, слипшиеся волосы, бледный лоб. Ему не спеша бросили конец. Боцман, руководивший операцией по спасению, не торопился. Краснофлотцы, схватившись за поручни, что-то кричали летчику и сучили кулаками.
Летчик быстрее заработал руками, замелькали его ладони. Ухватившись за канат, он притянул его ближе к груди. Краснофлотцы, подтащив его метра на два от борта, перенесли канат к корме. Он раскрыл рот, блеснули зубы, он что-то закричал, но вот голова его окунулась в гривастую струю; выпрыгнув почти наполовину из воды, он закричал и снова исчез.
Баштовой был сейчас похож на одного из персонажей репинской картины запорожцев, пишущих письмо султану.
— Вытаскивайте его! — приказал Дубонос.
— Будете говорить с ним? — спросил Горигляд.
— Зачем он мне?
— Куда его?
— В таранный отсек.
— Есть, в таранный отсек!
Лейтенант весело спустился по трапу.
Дальше путь проходил спокойно. Над кораблями барражировали истребители. Обнаженные скалистые берега проплывали перед глазами. Губанов сидел в кают-компании и ел вареную свеклу, круто посыпая ее солью. Пальцы его окрасились.
— Можно? — спросил Дубонос, нацеливаясь в тарелку.
— Пожалуйста, Петр Николаевич...
— Помогает от желудка? — спросил Дубонос.
— Точно не знаю... Просто люблю. Мне всегда кок варит свеклу.
— На тральщике меня угощал командир апельсинами королек. Тоже темно-красный, такой же, — сказал Дубонос, с аппетитом раскусывая бурак.
— А я апельсины не люблю, — сказал Губанов, — они кислят.
— А я не люблю халву. — Дубонос засмеялся. — Помню, в детстве еще, в Николаеве, я на спор съел коробку халвы, и после того так опротивела...
— Теперь халвы нет, — серьезно заметил Губанов, — а ореховую халву я любил.
Они съели тарелку свеклы, вытерли руки и поднялись на палубу, ни слова не сказав о недавно проведенном бое, о своих впечатлениях. Только когда Губанов взялся за поручни, чтобы снова нырнуть вниз, так как опытное его ухо уловило какие-то чужие звуки в правом моторе, Дубонос спросил:
— Как во время этого приключения, — он покрутил пальцем, — вели себя мои критиканы?
— Гетман и Ковтун? — догадался механик.
— Да.
— Как нужно вели себя — работали, — сказал механик и скрылся в люке.
— Как будто всю жизнь воевал наш механик, — сказал Дубонос Баштовому.
— Воевать не страшно, товарищ командир, — приподнимая круглые свои брови, точно нарисованные углем на красном лбу, ответил боцман, — не страшно, когда с пользой. Вот в первом году было трудно воевать, горько. А теперь веселее. Идем к прежним крымским базам. К родному Севастополю. Наверное, скоро начнем немцев со всего водоплеска вытряхивать, товарищ командир.
— Почему так думаешь, Баштовой?
— Все потащили к фронту. Вчера ночью над берегом десятка три лайб и баркасов прошли. В устьях стояли до этого... Ночами идут...
...Катер мчался вперед. Виднелись очертания знакомых берегов прифронтовья. Поднимались на пурпурном закате мыс и далекий шпиль часовни на противоположной стороне бухты. Докатился отдаленный рокот орудийного выстрела береговой батареи. Низко над водой возвращался морской ближний разведчик, свесив поплавки и поблескивая мотором.
— Вот и дошли, — сказал Дубонос Горигляду.
— Первый ваш рейс после ранения прошел благополучно, товарищ командир.
— Вы налет не считаете?
— Заурядная вещь, товарищ командир.
— Вы молодец, Милоч... простите, Горигляд.
Караван вытягивался строго в кильватер Черепанову, который без помощи лоцмана знал проходы в минных полях. «Декабриста» ожидали автомашины, приткнувшиеся для маскировки под стенами домов, под деревьями. У стоянки дивизиона сторожевые катера конвоя встречали представители разведки, чтобы принять пленного немецкого летчика, о котором было сообщено радиограммой-шифровкой.
Дубонос приставал к борту другого катера, ошвартованного рядом из-за тесноты пирса. Таким образом, чтобы попасть на берег, нужно было пройти палубы двух сторожевиков. Команды ошвартованных катеров, зная о поимке летчика, были на палубах. Пленного вытащили из таранного отсека, помещения довольно неудобного и узкого, и передали в руки прибывших в порт представителей нашей разведки. Его усадили в машину и повезли в штаб.
Вечером командир дивизиона, старый приятель Дубоноса по торговому флоту, говорил ему:
— Ты, кажется, попадешь вовремя к нам. Кое-что предстоит.
За окном комнаты на малом газу урчала машина, быстро разгружали хлеб и ящики с продовольствием. На веранде кто-то играл на гармонике популярную песенку «В землянке», и ему негромко подпевали два-три мужских голоса. Ветер, усилившийся к ночи, загибал край чистенькой занавески и шевелил раму. Вестовой, широкоплечий малый с размашистыми движениями и добрым лицом, накрыл письменный стол скатертью, быстро исчез и появился с подносом, уставленным тарелками с салатом из помидоров, консервированной колбасой и холодной кефалью.
— Ты знаешь, Петро, — сказал командир дивизиона, — вот за этим столом, помню, мы не одну ночь просидели с Цезарем Куниковым, когда он готовился к десантной операции на Мысхако. Вот был человек! Все должен был вызнать, все расспросить, все вынюхать. Рисковал обдуманно. Любил людей Куников, зря не хотел сжигать...
Дубонос насупился. Эти слова, может быть и не обращенные непосредственно к нему, прошли холодком по его спине. Снова пришли воспоминания о погибшем экипаже, о друзьях, унесенных морем. Командир дивизиона был достаточно умным человеком, чтобы догадаться о причине перемены настроения своего друга.
— На себя не принимай, Дубонос. Ты в этом случае не виноват. Ты сам знаешь, у моряков все дела видны, как дробинка на блюде. Ни горок тебе, ни щелей, ни блиндажей. Знай, тебя никто не обвиняет, и не полоскай себе больше мозги глупыми мыслями. — Он посмотрел на приятеля, в черных его глазах заблистал молодой и искренний смех. — Ботинки-то опять спасал, Петро? Чертова кукла!
— Опять. — Дубонос отмахнулся своей крупной рукой. — Намокли, потом ссохлись, насилу натянул.
— Ну и чудак! Хочешь, я тебе подарю ботинки. У меня помощник где-то добыл. Прямо скажу, с витрины...
— Таких, как мне нужно, не достанешь. Обязательно на номер меньше.
— Ну тогда давай заправляться, дружище. Вот запеленгуем-ка эту кефальку... А потом потолкуем по-серьезному.
5
На катере Дубонос заметил теперь, после первого боевого эпизода, особо подчеркнутую подтянутость и стремительное исполнение приказаний. Команда явно старалась угодить своему командиру. Дел было опять много. Готовились к крупной операции, где должны были участвовать все мелкие корабли базы.
Напряженное ожидание заметно было в наземных частях и у моряков. Готовилось большое дело. Севастопольцы чаще посматривали на далекие горизонты, моряки из Николаева запели новую песню про свой город, дунайцы вспоминали свой выход к Одессе и Херсону. Ожидание как-то еще больше объединило всех, так как в это время вспомнилось все прожитое — и героическое и трагическое.
