Елена Подкатик - Точка
– Что ж, спасибо за чай с печеньем, за разговор. Пойду я. Темнеет, по магазинам ещё пройтись надо.
– И тебе спасибо, Милочка! Когда вот так встретимся – всё бежим, торопимся куда-то. Так жизнь и проходит. Утром на работу, вечером с работы – ужин, телевизор и спать. А поговорить-то некогда. Беги, милая, беги. Дождь уже прекратился.
Секундное двоеточие электронных часов безвозвратно делит время на прошлое и будущее. А в настоящем моя бессонница выворачивает наизнанку бархатное нутро ночи. К четырём часам утра я поняла, что если не встану и не сделаю что-нибудь, зарядку или пробежку вокруг стола, то будущий день определённо не удастся. Срочная необходимость действовать вылилась, наконец, в перелистывание страниц. Помучив с полчаса прикроватный дамский роман, со вздохом отложила в сторону очередные страсти донны Марии и сеньора Кальвадоса.
Не помогает.
Бессмысленно включая и выключая ночной светильник, я пыталась думать о чём-нибудь хорошем.
Начнём, пожалуй.
Итак, новая блузка из натурального шёлка расписана яркими гвоздиками.
«Мария с гвоздиками» Дюрера.
Дюрер в доме на Раковской.
Нет, не так.
Голубое небо на рассвете.
Красивые пейзажи, солнце встаёт, ангелы поют утренние песни.
Пыльные ангелы в доме на Раковской.
Пыльный ангел, преломлённый светом.
Не помогает.
О чём бы я ни думала, мысли упорно возвращались в загадочный дом на Раковской.
Из кресла в дальнем углу комнаты на меня укоризненно смотрел зелёный портфель переписчика. Поворчав на саму себя и накинув тёплый халат, я открыла портфель и достала переписной лист Мирры Львовны Андреевой.
Как странно. Многочисленные разделы, графы, цифры сжимают жизнь человека в прокрустово ложе безликой статистики. «Да», «нет», «был», «не был», «когда», «как», «сколько» – всё можно узнать, кроме того, что у человека в душе. Это не поддаётся измерению.
А вот и то, что не давало покоя: «Раздел 3. Жилищные условия домохозяйства. Пункт 1. В чьей собственности находится жилое помещение?»
Вздохнув, я отметила жирным крестиком: «В частной собственности юридических лиц негосударственной формы собственности».
Что ж, господин Июльский, вам придётся иметь дело со мной.
Через полчаса благодатный Морфей окутал цветными снами мою усталую душу.
* * *16 октября 1941 года. Берлин. Управление L, личный штаб рейхсфюрера СС[19]
«Генриху Гиммлеру. Секретно.
По Вашему распоряжению сформированы десять групп выбракованных детей, признанных непригодными для решения основных пунктов программы “Лебенсборн”. Каждая группа состоит из сорока детей обоего пола в возрасте от пяти до десяти лет. Определены четыре экспериментальные площадки – Германия, Польша, Норвегия, Белорутения, где, в соответствии с инструкцией, с 1 ноября человеческий материал будет принимать участие в серии секретных экспериментов. По окончании экспериментов использованный биоматериал необходимо уничтожить.
Оберфюрер СС Грегор Эбнер».
Глава 5
17 октября 2009 года. Минск
– Проходи, – Мирра Львовна открыла входную дверь в тот самый момент, когда я протянула руку к засиженной мухами синей кнопке звонка. – Я ждала тебя.
Сегодня она выглядела явно взволнованной. Серое штапельное платье, обвиваясь вокруг тощих лодыжек, обвисшим пузырём спешило за каждым шагом хозяйки. Руки-ветви искали себе занятие и, не находя, обнимали высохшее тело, пытались согреть.
– Мирра Львовна, меня зовут Людмила, я пришла к вам, чтобы занести ваши данные в переписные листы. Вчера обстоятельства сложились так, что мне нужно было уйти (обманывать нехорошо, Мила, ты снова испугалась). У нас в стране проходит переписная кампания, вы что-нибудь слышали об этом?
Она внезапно остановилась напротив меня.
– Деточка, к счастью или к сожалению, я не страдаю слабоумием. Мы познакомились вчера. Я помню, как тебя зовут. Хочешь меня куда-то занести? Так скоро уже, недолго осталось. Передай этому холёному: пусть подождёт немного. Не задержу, – нетерпеливым жестом она пригласила меня присесть к столу, сама взволнованно ходила от окна к двери.
– Извините, не имею ничего общего с тем мужчиной, который приходил к вам в прошлый раз. Мы случайно встретились у вас в квартире, – я достала из портфеля необходимые документы. – Ответьте на некоторые вопросы. Вы можете говорить?
Хозяйка остановилась, прислушалась и посмотрела куда-то выше меня, кивнув головой в знак согласия.
– Очень хорошо. Начнём. Итак. «Характеристика жилого помещения. Наименование улицы, номер дома». Записываю: улица Раковская, дом номер…
– Ты видишь? – Мирра Львовна, кривясь от только ей знакомой боли, подошла к окну. – Это они.
Выцветшие глаза её вглядывались в наступающие октябрьские сумерки с застывшим вниманием человека, увидевшего Катастрофу.
– Сегодня именно тот день. Видишь? Бегут. Толпа. Много людей – это толпа. Много людей. Много смертей. Их убили. Всех. Мама, отец, сёстры. Все, кого любила… – женщина как-то по-детски всхлипнула и закрыла рот тощей рукой. – А я живу. Живу и живу. Все ушли. Оставили меня. Ненавижу октябрь!
Шариковая ручка скатилась со скатерти на пол, я отложила в сторону переписной лист.
У одиночества много лиц: тоскливо-тягучее или ностальгически плаксивое, траурное или бравурное – оно вбирает, всасывает в себя, не оставляя ни единого шанса на спасение.
Сейчас пустыми глазницами времени смотрело на меня отчаявшееся одиночество – абсолютное, безнадёжное, монотонное, сводящее с ума, лишающее опоры. Одиночество у последней черты.
– Ты слышала о гетто? Минском гетто? – женщина снова затряслась всем телом. – Ненавижу октябрь! Он отобрал у меня жизнь! Убил всех, кто любил меня! Он убил и меня! Ненавижу октябрь! То, что делали фашистские выродки со мной, моей семьёй, моей страной – Катастрофа. Многоликая, смердящая трупами замученных, зарезанных, сожжённых и убитых человеческих тел! Мученическая в героизме обескровленных детей!
– Мирра Львовна, присядьте. Вам нельзя так волноваться! (Как пусты твои слова, Мила!)
– Смотри, – она протянула мне смятый газетный лист.
«28 июня 1941 года, на шестой день с начала нападения фашистской Германии на Советский Союз и начала Великой Отечественной войны, солдаты вермахта захватили и оккупировали Минск. Город находился в оккупации 1100 дней и ночей. За время оккупации нацисты уничтожили в Минске и его окрестностях более чем 400 тысяч человек, из них более 70 тысяч минчан».
– Паника. Страх. Бомбёжки. Неизвестность. Многие успели уехать, но ещё больше людей осталось. Нам некуда было бежать. Мы верили, что воевать с мирными горожанами не станут. Мой бедный папа! Как же он ошибался! – Мирра Львовна остановилась у окна.
Кошки, как по команде, закружились у ног хозяйки, готовясь к вечерней вахте, и стали запрыгивать на устланный старыми газетами подоконник. Запахло керосином.
– В первые дни войны Минск бомбили так, что казалось, весь город лежит в руинах. Наши дома чудом уцелели. Хотя, кто знает. Может быть, если бы мы тогда погибли – все сразу, – было бы легче. Всем нам было бы легче. На небесах легко. А на земле…
Сначала из нашего дома фашисты выгнали Анну Ивановну с внучками, Лиду, Фёдора – всех, кто по документам был русским. Нас оставили. Отгородили колючей проволокой часть улицы. Потом стали сгонять евреев со всего Минска. В доме поселили более двухсот человек[20]. Ад. Но мы терпели. Надеялись, что пока все вместе, ничего не случится. Пусть даже в нашей квартире жили пятьдесят человек – мы терпели. Папу, меня и маму выгоняли на принудительные работы, младшие оставались дома. Сначала солдаты отбирали у нас всё ценное, потом стали морить голодом, а потом… стали убивать. Облавы совершались молниеносно. Фашисты хватали всех, кого видели. Пришлось в подвале сделать специальный схрон для детей. Через лаз в полу они запрыгивали в специальный деревянный ящик и так сидели целый день. Можно было выходить только ночью. Так прошло полгода. А может год. Скорее, вечность. Однажды утром мы ушли на работу, а когда вернулись, Иды и Элоизы не было. Их убили 17 октября. Сегодня. Прямо на улице. Вот здесь, под этими окнами. Они лежали рядом, на камнях мостовой. Их убили просто так. Понимаешь, убили двадцатилетних просто так! – она обняла себя за костлявые плечи. – А я хожу по этим камням! Шестьдесят лет хожу! И их вижу. Они красивые были до войны. Это потом уже, когда баланда из селёдочного рассола раздувала людей, как бочки, они стали похожи на кукольных старух. Но, знаешь, я ведь отомстила за них. Смотри! – Мирра Львовна подошла к шифоньеру из красного дерева и, почти не глядя, стремительно открыла правую дверцу, достала чёрную коробку. Видно было, что делает она это часто: так точны и выверены были движения тонких рук.
