Юлиан Шульмейстер - Служители ада
— Как только Семен Бирман прибыл во Львов — указал на Гринберга, — сообщает товарищам Шудрих. — И еще вы должны знать, что товарищ Семен в КПЗУ с 1924 года. Есть вопросы?
— Нет вопросов! — отвечает за всех Дави Грузберг. — Надо решить, где и как казнить Гринберга.
— Гринберг хитер, давно ждет расплаты за кровавую службу фашистам. Взять его будет очень и очень непросто, и все же взять можно и нужно. Это должен выполнить ты, Фалек Краммер — доктор права. Сумеешь вызвать доверие Гринберга — покупай у него арийские документы, предложи за спасение жизни свои «огромные ценности», Гринберг клюнет: жадный, за золото убьет родного отца. Поведешь «домой», мы его встретим.
В любой демократической стране суд присяжных осудил бы Гринберга за совершенные злодеяния к смертной казни. А что будет значить для гетто казнь Гринберга? И тут восторжествует справедливость, преступления предателя не останутся безнаказанными. Узнают фашисты о казни Гринберга — что за этим последует?! Хуже не будет, останется Гринберг жить — это не принесет спасения» То, что последует за казнью, может произойти и без нее. Надо действовать.
— Я приведу Гринберга! — заверяет товарищей Краммер.
Когда зимние сумерки сгустились, Фалек Краммер подкараулил Гринберга около его домика. Подошел, почтительно поклонился:
— Пан доктор и пан начальник службы порядка, разрешите к вам обратиться?
— Слушаю! — удивленно разглядывает Гринберг незнакомца. За долгую и бурную жизнь приходилось представляться по-всякому, но никто никогда не называл «паном доктором».
— Давно вас узнал, но стеснялся подойти, — радостно сообщает Краммер. — Мы ведь вместе учились на правовом факультете университета имени короля Казимира. Если не ошибаюсь, вы были курсом старше.
«Спутал или подкатывается? — не поймет Гринберг. — У доходяги вид ученого простака, видно, и впрямь перепутал. Что ж, реклама вполне подходящая, пусть треплется в гетто».
— Очень рад, что меня опознали! — одобрительно похлопал по плечу доходягу. — Надо было давно подойти.
— Конечно, надо было! — еще раз почтительно поклонился Фалек. — Так ведь не всякому начальству нравится, когда напоминают о старом знакомстве.
Гринберг совсем размягчился. Приятно, когда тебе кланяется доктор наук, более того — признает тебя доктором. Разговорились, Краммер вспоминает забавные случаи из университетской учебы, Гринберг хохочет, поддакивает, делает вид, что и ему вспоминаются.
Краммер заинтересовал Гринберга: этого парня не следует упускать, может пригодиться.
— Что пан доктор делает в гетто?
— Рабочий фабрики «Пух и перо», — грустно представляется Краммер.
— Разве это работа для октора права? — ужасается Гринберг.
— Еще очень хорошая, — не соглашается Краммер. — Вы же знаете, куда идут безработные!
— Знаю! — важно и многозначительно говорит Гринберг. — Но пану давно надо было устроиться по специальности, в службе порядка.
— Надо было! — мечтательно соглашается Краммер. — Как-то не получилось, постеснялся напрашиваться.
— Что значит «напрашиваться»? — возмущается Гринберг. — Каждый должен зубами вырывать свой кусок жизни, других отгонять кулаками, пинать ногами.
— Нет для этого сил, может, помогут деньги? — полушутя произносит Краммер.
— Деньги всегда пробивают дорогу к хорошему месту, — разглядывает собеседника Гринберг. «Доходяга не такой чудак, каким показался сначала».
— Мои деньги дурные, до сих пор не нашли дорогу к хорошему месту, — печально констатирует Краммер.
— Значит, это не настоящие деньги, а паршивые злотые, годящиеся только для задницы, — начинает разведку Гринберг.
— Злотые! — Краммер презрительно отвергает такое предположение, вынимает из кармана две золотые десятки, отчеканенные в царствование Николая II.
Вырвал Гринберг золотые монеты, зажег зажигалку, взглянул и погасил фитилек.
— И много у вас таких красавчиков?
— Я не Ротшильд!
Доходяга ведет себя правильно, в такое время только идиоты козыряют богатством. Но зачем-то показал десятки, значит, что-то требуется, не зря навязался в знакомые. Надо с ним говорить напрямик.
— Что требуется от меня и чем можете заплатить за услугу?
— Для начала требуется место в службе порядка, — Краммер ведет деловой разговор, отбросил показную любезность. — Это не главное — нужны надежные арийские документы. За эти услуги уплачу сто золотых десяток.
— Сто? — переспрашивает Гринберг, еще не веря в возможность такого дурного и такого большого богатства.
— Сто! — подтверждает Краммер. — Половину готов дать немедленно, остальные — после получения документов.
Золото! Имеется у Гринберга золото, требуется еще больше, намного больше. После Равы-Русской не может никак успокоиться, ничто не радует, потерял аппетит и сон. Не потому, что выдал многих людей, привык этот мусор расходовать без счета. Совершенное в Раве-Русской — обычная агентурная служба, привычная с довоенного времени. Дело не в ней, в Раве-Русской увидел судьбу львовского гетто. Немецкие власти очищают генерал-губернаторство от еврейского населения, для Львова не будет исключения. Стали немцы терпеть поражение — еще быстрее уничтожают евреев. Спешат, будто боятся не успеть убить всех до последнего. Может, и не успеют, русские разбили немцев под Москвой, уничтожили целую армию под Сталинградом. Пусть и дальше бьют немцев, пусть наступают. Деньги помогут укрыться во Львове, с ними дождется прихода русских. Будет удача, подпольный миллионер перепрыгнет в Соединенные Штаты — за все пережитое воздастся шикарная жизнь. Главное — золото! Совершенно ненужное никчемному доходяге, у него заберет первый встречный: не помогут арийские документы. Лучше сам выпотрошит и отправит туда, где ему подготовлено место.
— Эх, коллега, коллега! — обнимает Краммера Гринберг. — Неужели два доктора права не сварганят одно хитрое дельце? Только по-честному, деньги на бочку.
— Сразу вручу, а как с документом о работе в службе порядка?
— Назначаю помощником! — торжественно сообщает Гринберг. Только бы дорваться до золота этого тщедушного типа! С ним не будет много возни. — Пойдем за авансом, а оттуда в мой домик. Там и вручу документ.
Идут рядом, оживленно беседуют.
— Ненадежное время, приходится вести крысиную жизнь, — Краммер заводит Гринберга в браму. — Не взыщите, надо спуститься в подвал. Живу в тайнике.
— Очень разумно, очень разумно! — хвалит своего спутника Гринберг, спускаясь за ним вниз по ступенькам.
Вошли в подвал, оглядывается Гринберг — нет никакой обстановки, одни заплесневелые стены.
— Где же ваше убежище?
— За этой фальшивой стеной, — раздался позади голос. Два пария заломили руки Гринбергу за спину, третий приставил к сердцу кинжал. Улыбнулся вежливо Краммер.
— Спокойно, пан доктор, иначе можете не дойти до убежища, и тогда не достанется мое золото.
Так опростоволоситься! Его, начальника полиции гетто, заманили, как мальчишку, в ловушку. Рванулся — острив кинжала впивается в грудь, невыносимая боль свела руки.
Парень с кинжалом предупреждает:
— Для меня огромное удовольствие прикончить такого подонка.
Страх пронзил тело — каждую жилочку, но нельзя подать вида — в этом единственный шанс на спасение. Превозмогая ужасную резь в животе, Гринберг с показным презрением цедит:
— Дурачье! За мою смерть всех вас изжарят на медленном огне. Без охраны никогда не хожу, знают, куда я пошел.
— Не узнают, куда вошел «пан доктор», — ласково говорит парень с кинжалом. — Вход в нашу крепость прошел экзамены, искали не раз.
Медленно ушла в сторону часть подвальной стены, завели Гринберга на небольшую площадку. Так же бесшумно тайная дверь заняла свое прежнее место, снова возвышается сплошная стена — без щелочки, без какой-либо трещинки. По крутой винтовой лестнице Гринберга свели в штаб подполья.
Табачный дым, перемешанный с сырым спертым воздухом, заполняет угрюмый подвал, еле различимы серые бетонные стены.
За столом в освещении тусклого света, керосиновой лампы сидят трое. Председательствующий торжественно объявляет:
— Суд львовского гетто в составе Якова Шудриха — скорняка и поэта, Натана Горовица — журналиста и Хаима Тышлера — бывшего рабочего фабрики «Аида» будет рассматривать дело начальника службы порядка Рафаила Гринберга. Обвиняется в уничтожении узников львовского и рава-русского гетто.
2.Никогда не забыть Фире день казармирования львовского гетто: вернулась с фабрики и не застала детей. Утрата своих сыновей — незаживающая рана. Может, поэтому приемные сыновья стали так же дороги, вросли в Фирину жизнь. Неистребима потребность материнского сердца о ком-то заботиться, кому-то отдавать свою теплоту. Когда приемные дети превратились в родных, увидела в них цель своей жизни, фашисты опять расстреляли любовь материнскую. Как пережила? Такова повседневная действительность гетто: в каждой комнате каждого дома «А»- и «Б»-гетто теряют жен, мужей и детей. Жизнь еще «счастливых» родителей заполняют неразрешимые трудности: как спрятать детей от убийц, как их накормить?
