Лёнька. Украденное детство - Астахов Павел Алексеевич

– Идиоты! Как можно было истребить за неделю больше сотни людей?! Тем более простых баб и детей! Я сейчас вас переодену в бабское тряпье, и завтра с биркой на шее поедете в Освенцим или еще какой-нибудь ближайший лагерь. Специально позвоню своим коллегам, чтоб оказали вам радушный прием. Обещаю лучшую камеру с видом на восход солнца. Камеру… газовую! И эту вашу дуру сейчас в строй поставлю. Вот уже на одну меньше. Где я вам достану еще двенадцать голов? А? Отвечайте! Болваны кровожадные!

– Позвольте, господин гауптштурмфюрер, у меня есть план, – выдержав поток брани и угроз, невозмутимо ответил крупный здоровенный фельдфебель.

– Какой еще у вас может быть план? Как истребить еще сотню? Ну, говорите, только четко! – раздраженно огрызнулся начальник.

– Мы с моими парнями сейчас можем пробежаться по городу. Например, на базар или по жилым домам и наберем недостающих. Всего-то надо тринадцать баб и детей. Это мы быстро сделаем! – потея от волнения и напряжения, быстро объяснял фельдфебель, подспудно думая, как оградить едва живую спасенную из карцера землячку. Сейчас она была ему дороже всех сотен и тысяч прошедших через их лагерь женщин. Одна-единственная, которую он втайне любил. Он был готов пригнать сюда все женское население городка, где располагался «переселенческий лагерь», лишь бы спасти и защитить свою господарицу [100].

– Вот же прямота славянская! Ай да союзники. Недооценил я вас. И вообще все мы не отдаем себе даже отчета, с кем работаем и вместе воюем. Молодец! Придумано оригинально. С учетом того, что здесь в основном проживают лояльные новому режиму прибалты и поляки, звучит все равно заманчиво. Так-так. Сколько вам понадобится времени, фельдфебель? – сперва несколько удивленно, а потом все более заинтересованно отреагировал немецкий начальник.

– Герр начальник, думаю, за пару часов мы управимся. Только прошу выдать нам оружие и транспорт! – бодро рапортовал красномордый. Его очень сильно унижало отсутствие оружия.

– Будет транспорт, и оружие выдадут. Не проблема… – Он на несколько секунд замолчал, размышляя, как побезопаснее обтяпать это сомнительное дельце по захвату мирных прогермански настроенных жителей и принудительной отправке их в рабство. В принципе, подумал он, если что, можно всегда списать на этих тупорылых дуболомов. А их и расстрелять, если что, совсем не жалко. Подавив последние колебания и сомнения, он наконец махнул рукой:

– Ладно! Действуйте. Только сразу же, как привезете их в лагерь, завезите всех со стороны рва. Поставьте их там на колени так, как будто к расстрелу приготовили, и заставьте всех раздеться. Там же перепишите и раздайте бирки и жетоны. После этого выдайте новою рабочую одежду. Да, и белье не забудьте! Сам проверю. И гоните всех оттуда в лагерь. Так будут сговорчивее и рады, что не расстреляли. Действуй, фельдфебель! За находчивость, если все пройдет гладко, получишь от меня лично премию и бутылку шнапса, – наконец улыбнулся хитрый немец. Все складывалось как нельзя лучше.

– Есть! Рад стараться, герр гауптштурмфюрер! Все сделаем в лучшем виде! – зарычал исполнительный надсмотрщик и выбежал из кабинета начальника, свирепо вращая маленькими глазками и захлебываясь жадной слюной. Он предчувствовал новое кровопролитие, и от этого все его низкое, хищное и подлое существо ликовало.

Немец проводил резвого усташа задумчивым взглядом и, потерев подбородок, резюмировал:

– Этот недоумок точно теперь расшибется в лепешку, но добудет мне еще людишек. Люблю исполнительных болванов. Их не жалко, если что, бросить в огонь истории. Так даже лучше. Пусть террор творится их руками, а мы снимем пенки.

Глава двадцать седьмая

Отправка

отличаться от использования военнопленных [101].

Наступил день отправки. Отобранные, переписанные, посчитанные и записанные во все книги и журналы пятьсот человек, включая новеньких, совершенно растерянных и подавленных поляков и прибалтов, пригнанных ночью из города, были готовы к очередному переезду. Теперь уже в саму Германию. Непосредственно перед выходом из лагеря возникла давка, так как всех заставили у ворот переобуться в деревянные башмаки – «пантоффели» [102], груда которых возвышалась на земле у колючего забора. Пока выбирали да подбирали размеры, охранники нетерпеливо помахивали дубинками, но бить не решались, побаиваясь угроз начальника, запретившего калечить и без того потрепанный товар. Инспектор из Берлина был радостен и доволен проделанной работой. Прощаясь с лагерфюрером, он вновь напомнил про данное обещание отметить его расторопность и точность перед начальством, а также воплотить его идеи:

– Благодарю, мой дорогой, я непременно замолвлю за вас словечко в Берлине. И эта ваша идея с клеймами просто бесподобна. Гениальная и простая! Буду докладывать рейхсфюреру. Обязательно.

Подполковник уезжал очень довольным, увозя с собой пятьсот новых рабов, а лагерфюрер оставался не менее довольным, так как выполнил приказ и никто не заметил подмены. Приятным бонусом было ожидание поощрения и даже возможного повышения по службе. Он закурил сигару и, задумчиво пуская дым, наблюдал, как столпившиеся женщины выбирают и примеривают уродливые «пантоффели». Разглядев, как они рассматривают и разбирают эти страшные куски дерева, обтянутые сверху брезентовой полоской, и просят друг друга «поглядеть со стороны», гауптштурмфюрер презрительно усмехнулся:

– Бабы и есть бабы. Даже здесь они умудряются модничать и выбирают пару обуви поприличнее. Прям как моя Агнет, когда собираемся в гости или театр. Вот они – порождения Евы. И все же нам никогда не понять этих славян. Одни безропотно, как скоты, идут на заклание, другие перед угрозой смерти выбирают из уродливых колодок те, что чуть менее уродливые. А тот фельдфебель-хорват вообще из-за своей потаскушки арестовал дюжину невиновных людишек и отправил в ад… вот уж загадочные «недочеловеки».

Закончив примерку, женщины разобрали деревянные башмаки, после чего, схватив детей за руки, выстроились в колонну по пять человек и двинулись в сторону железнодорожной станции. Выйдя на утоптанную дорогу, тысяча ног, обутых в «пантоффели», принялись издавать многоголосый барабанный бой, от которого через минуту задрожали ушные перепонки. Камнепад, град, работа отбойных молотков – все эти звуки слышались в этом марше матерей, ведущих своих детей в немецкое рабство. По колонне прошел слух, что всех их уже ждут «покупатели» на бирже труда и каждому определят хозяина и двор, где они смогут жить и трудиться. Люди воодушевились и готовились к новой жизни. Многим уже казалось, что, возможно, все их волнения, переживания и страхи теперь закончатся, а новые хозяева попадутся исключительно понимающие и добрые. Ведь тот, кто работает на земле, не может быть иным. Трудолюбивый человек, живущий своим хозяйством, должен быть приветливым и ценить чужой труд. Несмотря на то что их не только лишили элементарных человеческих условий жизни, но даже имен и фамилий, заменив их бирками с номерками, они продолжали упрямо верить в лучшее. А что им еще оставалось?

На вокзал шли пешком, выбивая деревянную дробь долблеными уродливыми башмаками. Когда ворота лагеря остались позади, настроение в колонне поднялось. Даже свирепые охранники с не менее свирепыми овчарками не пугали детей и женщин. Они дышали почти свободным воздухом, вокруг, несмотря на пасмурную погоду, пели птицы, а двери из колючей проволоки, казалось, оставили за собой все неприятности и ужасы проведенных там дней и ночей. Никто не грозил расстрелом и пытками. Даже мрачный могильный ров уже уходил в историю, оставаясь в прошлой «лагерной» жизни. Жаль было замученных, погибших, убитых, особенно веселую, находчивую и несчастную Люську, потерявшую мужа, сына, мать и свою жизнь в огне войны и всеобщего горя. И все же они уходили навсегда в вечность, растворяясь в памяти и истории.