Михаил Аношкин - Прорыв. Боевое задание
— Смотри, приятель выискался, — улыбнулся Ишакин. — Ты с какого года?
— С девятнадцатого.
Встрял в разговор Мишка:
— Здешний?
Григорий вспомнил первую встречу в этом лесу: «Таракан запечный, хохол здешний».
— Не, — покрутил головой шофер. — Застрял в сорок первом. С самой границы топал, пятки до дыр стер.
Андреев встрепенулся. Ага, свой брат, кадровик. Сорок первый многих прибрал к рукам. Одни погибли, другие оказались в плену, третьи осели в лесах.
Потом ехали молча. Шоферу молчание было невмоготу, принялся дотошно расспрашивать про Большую землю — как там люди живут, много ли в деревнях мужиков. Сначала отвечал Васенев, но постепенно разговор взял в свои руки Качанов.
— Какие мужики? — усмехнулся Мишка. — Бабы да старики. Еще калеки. У вас тут один на деревяшке прыгает — такие.
— Акимыч? Он здорового за пояс заткнет.
— Выпросил у меня сначала на одну закрутку, потом еще на две и успокоил: ты, говорит, не расстраивайся, видит бог, верну, за мной никогда не пропадало.
— Вернет, это точно.
— Где же он меня найдет?
— Чего ж тебя не найти, если жив-здоров будешь? Везу я тебя в отряд Давыдова, а кто этот отряд не знает? Акимыч у нас главный аэродромный начальник, и к рации у него доступ есть.
— Старик с должностью — чайничек-начальничек, — усмехнулся Ишакин.
— С должностью, — подтвердил шофер, резко свернул влево, в кустарник, и остановился. — Перекурим. Видите поганая повисла?
В чистом безоблачном небе медленно плыла «рама» — немецкий разведчик. Самолет действительно напоминал раму — фюзеляж состоял из двух параллельных плоскостей, между которыми была пустота.
— Над Акимычем не смейся, — повернулся шофер к Ишакину, без спроса запуская в его кисет руку. — Боевой дядька!
— Ну-ну! — живо откликнулся Мишка Качанов. — Давай про Акимыча.
— Однажды в плен его взяли. Про Старика слышали? Знаменитый такой партизанский разведчик есть. Ну вот, Старик послал Акимыча в разведку. Пошкандыбал наш Акимыч в деревню, где стояли фашисты. Бредет по улице безногий человек, никому и в голову не царапнуло, что это партизанский разведчик. Идет беспрепятственно, все замечает и на ус мотает, как и велел Старик. А тут беда из-за угла: знакомый полицай, из одной деревни. «Эге! Попался ты мне, Акимыч, я тебя знаю и знаю, кому ты служишь!» А тот ему: «Правда твоя, земляки мы с тобой, о чем душевно жалею. Я-то служу народу, а вот ты, прихвостень, фашистам». Ну, схватили дядьку, второпях забыли обшарить, подумали, какое у хромого оружие? Бились, бились с ним, а он простачком отговаривается — и баста. Видят, ничего безногий не знает, но отпустить с миром — такого у них нету. Уж коли попал в лапы — прощайся с жизнью. Ну и Акимыча хотели пустить в расход. Вывели во двор. Дело зимой было, поставили к сараюшке и двое полицаев на него винтовки наводят. Выхватил Акимыч из-за пазухи гранату-лимонку и как шарахнет в полицаев — наповал. Сам скок к забору, а тут офицер. Акимыч хватил его по голове кулаком, выхватил пистолет — и через забор. А там на счастье подвода стояла, а в ней полицай. Акимыч пристрелил полицая, схватил вожжи и айда. Ему вдогонку стреляли, но он ушел.
— Молодец, — улыбнулся Качанов. — Я тоже люблю загибать, но ты загибаешь с масштабом.
— Иди-ка ты! — рассердился шофер. — Сам ты трепло.
— Свой брат — шофер, — вставил Ишакин. — Язычки у них привязаны будь здоров!
— Про этот случай кого хошь спроси, все знают, один ты темный. Продолжать, что ли?
— Давай..
— Приехал Акимыч к своим, доложил Старику честь по чести, лошадь в обоз отдал. А по деревне слух пошел — одноногий партизан фрицев кучу поубивал, насочиняли чего и не было. Дошли те слухи и до Старика. Позвал Акимыча и приказывает доложить в точности, как было. Акимыч ничего не утаил. «Что ж ты молчал?» — спросил Старик. — «А чего хвастать? Что было, то сплыло». Однако пора. Улетела. Все время летает, высматривает. Давыдов ругаться будет: где, скажет, пропадал?
Васенев молчал. На сержанта и не смотрел. Григорий понял — сердится на что-то, отозвал лейтенанта в сторону и спросил без обиняков:
— На меня, что ли, обиделся?
У Васенева запрыгали желваки, до булавочных головок сузились темно-серые зрачки.
— Откуда взял?
— По тебе видно.
— При рядовых такое сморозил: стрелять будешь все равно пойду. Знаешь, что за такое бывает?
— Ладно, я виноват, погорячился. Но ты мог меня спросить? Мог или нет?
— Мог.
— Почему не спросил? А меня ждала маленькая девчушка, опухшая от голода, я обещал принести ей сухарь.
— Хорошо, не будем об этом.
— Нет, будем. Нужно договориться раз и навсегда. Нельзя, чтоб такое повторялось, нельзя, чтоб мы разговаривали на разных языках и не понимали друг друга. Неужели ты считаешь, что у меня нет других забот, как насолить тебе или обвести вокруг пальца?
— Я так не считаю.
— Почему ж тогда цепляешься за любую малость? Чего добиваешься?
— Эгей, товарищи командиры, поехали! — крикнул шофер. — Ехать далеко, а Давыдов не любит, когда опаздывают.
Васенев направился к машине, не ответив на вопрос сержанта. Он сердился на Андреева за его резкий ответ там, на вырубке, и на себя, потому что чувствовал свою неправоту. Конечно, нужно было спросить, куда хотел идти сержант, тогда не было бы размолвки. А вот не мог сдержаться никак, помимо воли получалось как-то. А Андреев камня за пазухой держать не умеет, говорит напрямик. Это хорошо. И как бы ни больно было Васеневу, но сержанту он был благодарен за это.
Пикап, подпрыгивая на неровностях, продолжал путь.
Вскоре дорога нырнула в темный бор, в самой гущине его шофер свернул на еле приметную тележную дорогу. Колеи заросли ярко-зеленой травой, кое-где в особо глубоких выбоинах поблескивала вода от недавних дождей. Но ехать по этой дороге было все-таки удобнее — не так трясло.
Вдруг на пути вырос человек богатырского сложения, в синих галифе, в фуражке с зеленым околышем. Он стоял, заложив руки за спину, и на груди у него тускло поблескивала Золотая Звезда Героя.
— Давыдов, — тепло проговорил шофер и, остановив машину, выпрыгнул на землю.
— Опаздываешь, Леня, опаздываешь, — мягко укорил его Давыдов. — Не похоже на тебя.
— «Рама» помешала, товарищ комбриг.
— Это с каких пор ты стал бояться «рамы»?
— Я — что! Со мной товарищи с Большой земли.
— Обижаешь их. Это же гвардейцы, что им «рама»?
Васенев попытался было доложить по форме о прибытии, но Давыдов остановил:
— Вижу, что прибыли. Значит, пятый так и заблудился?
— Так точно, товарищ командир!
— Загадочная история, — произнес Давыдов. — Ну, что же, располагайтесь в нашем доме. О делах поговорим потом, — и комбриг широким жестом хлебосольного хозяина пригласил гвардейцев в лес.
«Хороший дом, без крыши, без дверей», — усмехнулся Андреев. Мишка шепнул ему на ухо, глазами показывая на партизанского командира:
— Силе-ен!
«Драндулет» лихо развернулся и умчался обратно, обдав солдат горьким бензиновым дымком.
...Прежде всего нужно привести себя в порядок. Утром позавтракать не удалось — надо перекусить. Перемотать хорошенько портянки и всласть покурить. Надо, наконец, познакомиться с партизанами, установить, так сказать, дипломатические отношения. Ведь отныне хозяева этих лесов и гвардейцы будут связаны одной нелегкой судьбой.
Андреев чувствовал себя в новой обстановке свободно. Сколько раз приходилось ему начинать жить в новом коллективе: его несколько раз переводили из одной части в другую. Привык. Правда, с партизанами не приходилось иметь дело, но разве это другие люди? А если другие, то, пожалуй, поинтереснее будет!
А вот Васенев оробел. Еще в батальоне, принимая взвод, знал — он командир, остальные его подчиненные. Отсюда вытекали отношения. Но какие у него должны быть отношения с партизанами? Что это за люди? Какая у них дисциплина? Партизаны уже два года ходят по острию ножа, много натерпелись и много навидались. Они, должно быть, суровые и нелюдимые, могут его, необстрелянного лейтенанта, и не признать. Комбриг ушел и не сказал, с кем держать связь и за какие дела приняться. У Васенева уже перекипела злость на Андреева. Тронул его за плечо и спросил:
— Что будем делать, сержант?
Андреев чутко уловил незнакомую, мягкую нотку в голосе взводного, понял его состояние и ответил:
— Завтракать, а потом знакомиться. Вот идут парламентеры, встречать надо.
И в самом деле, к гвардейцам приближалась группа партизан, человек шесть или семь, во главе с кряжистым, маленького роста политруком, у которого на левом рукаве гимнастерки виднелась красная матерчатая звездочка. На Большой земле таких уже не носили.
