Олег Ермаков - Арифметика войны
Дядя Каджир не ожидал такой горы цифр – такой горы лепешек! Он смущенно посмотрел на книгу, потрогал цепочку часов, свешивающуюся из жилетного кармана. На прогулках по Кабулу он делал это постоянно, проверяя, на месте ли подарок Кокуджана, ведь кабульцы известные плуты: говорят, украли осла из-под человека, заменив его мешком соломы, а тот и не заметил. Оставлять часы дома или хотя бы спрятать цепочку – у дяди не было сил. Цепочка роскошно играла на солнце, а когда он извлекал плоские овальные часы и щелкал массивной крышкой, казалось, что в его руках вспыхивал слиток серебра. Наверное, это прикосновение к цепочке напомнило ему присказку о кабульцах, и дядя упрямо покачал головой. Но, уважаемый, сказал он, прищуривая выпуклые, близко посаженные глаза, ведь это же не та самая книга? Ха-ха-ха, засмеялся торговец, показывая прокуренные редкие зубы. Довод дяди был весом, и торговец оттягивал время, собираясь с мыслями; он доставал сигарету, вертел ее в желтоватых от табака пальцах, усмехался, растягивая ниточку усов… Прикуривать не стал, из уважения к покупателям, лишь поднес сигарету к толстому носу, понюхал и убрал в пачку. Да, согласился он. Но знаете ли вы, сколько стоила бы та же самая книга? Зайдите в любую антикварную лавку в Новом городе, полюбопытствуйте, сколько стоит старый нож кочевника – и сколько такой же, но выкованный час назад в мастерской за углом. Хотя – только понимающий человек может отличить один от другого. И понимающий человек скажет, что подлинному старому, как луна на убыли, ножу кочевника цены нет, и он лежит в музее в Дар уль-Амане. Не бывали там? Своди своего племянника.
Дядя Каджир вздохнул. Уф, уважаемый, вы чем торгуете, ножами или книгами? Или лунами на убыли? Торговец рассмеялся. Есть книги, которые режут как нож! воскликнул он. А нож мы можем купить и в другом месте, сказал дядя. Торговец повел рукой, показывая, что совсем не задерживает их, и, достав сигарету, щелкнул зажигалкой.
Джанад, недоумевая, поспешал за дядей. То т шагал, прихрамывая, и озабоченно смотрел на часы. Как будто они куда-то торопились! Джанад от огорчения и удивления не мог выговорить и слова. Дядя взглянул на него и отвернулся. Купим книгу в другом месте, сказал он. Джанад молчал.
Эти кабульцы слишком заносчивы, проворчал дядя.
Мимо шли заносчивые кабульцы, проезжали желтые, синие, красные автомобили, зеленые джипы с военными, трусили ослики с поклажей. Посреди тротуара стоял мальчишка с ведром и кружкой. Кто-то из прохожих сунул ему монетку, и мальчишка зачерпнул что-то в ведре и подал кружку ему, тот жадно выпил и пошел своей дорогой. Когда они поравнялись с мальчишкой, Джанад заглянул в ведро… Ведро до дна было просвечено солнцем. Вода! А сколько ее в кяризах у Шамса!
В тенечке под деревом перед дуканом, так сиявшим боками металлических чайников, что этот дукан казался стоянкой тысячи солнц, на коврике за шахматной доской сидели двое; один из них курил, и табачный дымок вился, словно зыбкие призрачные мысли курильщика и его крутолобого соперника в сдвинутом на затылок колахе дорогого нежно-золотистого отлива. Джанад хотел сказать об этом дяде, но в этот миг раздался пронзительный сигнал – Джанад с дядей вздрогнули и, оглянувшись, увидели яркий и прекрасный, празднично разрисованный и разукрашенный бумажными цветами обычный рейсовый автобус с запыленными стеклами и боками – на таком же сюда приехали и они сами.
В окнах виднелись пассажиры. С подножки свешивался лихой помощник водителя – келинар, а сам водитель восседал за рулем, как падишах под балдахином, и автобус трубил, повинуясь мановению его руки, как слон. И к его голосу присоединился келинар, закричавший худому, пропеченному солнцем человеку в потрепанной рубахе до колен, в коротких измызганных шароварах, в сандалиях из веревки и чего-то упруго-толстого (как потом Джанад узнал – из резины автомобильной покрышки, отличная прочная обувь!), силящемуся вытолкнуть громадную двухколесную тележку, груженную мешками, из колдобины, – а напротив как раз стоял грузовик, тоже весь разрисованный, с надстроенными бортами, его водитель в солдатском кепи что-то увлеченно ел из миски, сидя за рулем, и никак не реагировал на дорожный затор.
Порождение шакала и гиены! шайтан! парша собачья! прочь с дороги! вопил келинар. И человек дико косился, выворачивая белки, налегал на тележку, амулет на черном шнурке раскачивался на его шее с вздувшимися жилами, из-под грязной тюбетейки бежали ручейки, но колесо не поддавалось. Джанад удивленно взглянул на дядю, но тот взял его за плечо. Келинар разразился новыми залпами ругани. И вдруг откуда-то вывернулись двое: с непокрытыми головами, в клетчатых рубашках и штанах, туго обтягивающих бедра, но внизу широких, как шаровары пакистанцев, похожие на каких-то дервишей из-за длинных волос и цепочек, но кто видел белокурых и белолицых дервишей? Келинар сразу замолчал. Падишах-водитель перестал давить на сигнал. Шофер грузовика наконец оторвался от миски и воззрился на этих прохожих, помогающих карачивалу[22]. Все заняло не больше минуты, и тележка покатилась дальше, прижавшись к обочине, а двое пошли своей дорогой – карачивал даже не успел их поблагодарить, и автобус проехал мимо.
Завернем сюда, отдохнем, проговорил дядя, я натрудил ногу.
И мы вошли в чайхану, заняли пустой столик, застеленный липкой клеенкой. Уф, вздохнул дядя, оглядывая стены, расписанные изречениями Корана, с двумя цветными фотографиями каких-то святых мест. Парень в белой рубахе и белых штанах принес чая, лепешек и каймак[23]. Так-то лучше, бормотал дядя, отламывая кусок лепешки и обмакивая его в сливки. А то, что же, побывать в Кабуле и не посидеть в чайхане? Ведь наш дуканщик Акбар обязательно спросит, чем сейчас потчуют в кабульских чайханах? о чем там говорят? Но в чайхане больше никого не было, и никто ни о чем не говорил, кроме нас.
Я спросил, почему дядя не разрешил мне помочь тому грузчику с тележкой? Это хазареец, ответил дядя невозмутимо. Пусть сам справляется. А эти двое – инглизы? Наверное. Почему же они ему помогли? Уф, вздохнул дядя и туманно улыбнулся. Пей чай, мой мальчик. Инглизы слишком глупы. Они не знают, что карачивалы в Кабуле – хазарейцы. А помогать хазарейцу – все равно что целовать собаку. Ангелы даже не заглядывают в дом, где есть собака, сказал пророк, да благословит его Аллах и да приветствует. Но он же ничего не сказал о хазарейцах, проговорил я, прихлебывая чай, кремовый от сливок, приятно подсоленный, с легкой кислинкой от добавленной соды. А для инглизов, продолжал дядя, не слушая меня, все здесь на одно лицо, мой мальчик: что хазареец, что туркмен, пуштун, узбек, джамшид, цыган, пенджабец или… уйгур, гуджур, чар-аймак… Они летают на своих самолетах, будто джинны, отринутые Аллахом, и нигде не находят того, что ищут. А что они ищут? спросил я. Дядя навел на меня свои крупные, близко посаженные, мерцающие глаза, потом оглянулся на хозяина в небрежно намотанной белой чалме, похожей на взбитые сливки. Уважаемый, обратился он к нему, может, вы ответите моему любознательному племяннику, что тут ищут инглизы? Он сегодня увидел их первый раз в жизни. Хозяин и его длинный работник рассмеялись, у работника были испорченные зубы. Я насупился.
О, тут их полным-полно, ответил хозяин. И не только инглизов, но и всяких, вставил работник. А что они ищут? переспросил хозяин и развел руками – в левой покачивались четки с украшенными бисером кисточками. Хороший чарс[24], снова встрял работник, скаля гнилые зубы. Хозяин посмотрел на него, и работник стушевался и, отойдя в сторону, принялся смахивать серой тряпкой пыль со стола. Хозяин же сказал, что больше всего их привлекают антикфоруши[25]. И чем стариннее вещь, монета, кинжал, украшение, тем дороже они платят. А, нам об этом уже говорил торговец книгами, сказал дядя Каджир. Они любят всякие древности, потому что у них за это дают еще больше, сказал хозяин.
Об инглизах зашел разговор и за вечерним чаем у Кокуджана. Часовщик усмехнулся, выслушав мнение чайханы. А я думаю, заявил дядя Каджир, что половина из них – шпионы. И все эти древние кинжалы – пыль в глаза. Они зарятся на наши копи Панджшера и Бадахшана. Инглизам мало Майванда[26]! Часовщик покачал головой и сказал, что они в поисках древностей и к нему заходят. И с некоторыми, знающими пушту или дари[27], у него завязываются беседы… Змарак Кокуджан откинулся на подушки. Ну и что же, по-твоему, они ищут? не вытерпел дядя Каджир, как будто Змарак уже возражал ему, ему и чайхане. Змарак Кокуджан молчал, его лазуритовый глаз становился все глубже и чернее, а в другом что-то просверкивало, как будто перекатывалось светлое зернышко. За стенкой слышалось тиканье многих часов, перебивающих друг друга, словно там кто-то устраивал то ли соревнование музыкантов, то ли скачки.
