Олег Ермаков - Арифметика войны
Но солдаты не вернулись.
В результате этих событий халифа Вализар заполучил крепкое железное ведро, а Шамс был избавлен от упреков и новых затрещин… но не от судьбы колодезного халифы. Он завидовал мне.
Вообще-то родители хотели устроить меня куда-нибудь поближе, в Газни, где жил мой дед, торговец пустинами[17], но дядя переубедил их. Кем станет Джанад после медресе? спрашивал он. Муллой или учителем в сельской школе? Одна птица, как говорится, облетает землю с Востока до Запада, а другая бегает от куста до куста – хотят ли родители, чтобы наш мальчик, наш хафиз[18], был этой жалкой птахой?! Вспомните хотя бы нашего земляка Нур Мухаммеда из племени тараки – он босой ушел в Кандагар, а потом оказался в Индии каким-то писцом и уехал в Америку государственным человеком, а сейчас – в Кабуле, и думаете, ему не во что обуться? Сын пастуха – а как высоко взлетел, пасет буквы, уважаемый человек.
Где он там будет жить? Как где?! У Змарака Кокуджана! Я ему сейчас же напишу письмо! воскликнул дядя, забыв, что даже подписывается, глядя на перстень с инициалами.
Но письмо под его диктовку было написано мною и отправлено по адресу: Кабул, Шер-Дарваз, дом часовщика Змарака Кокуджана.
Долина тонула в золотистой дымке горячего песчаного ветра, и сквозь эту завесу проступали силуэты бесчисленных домов, каких-то строений, труб, куполов, минаретов, мачт, рощ, каменистых склонов, исполинских стен и башен – открывшееся пространство казалось столь плотным и опасным, что автобус при попытке въехать в него должен был, издав последний чих-вздох, развалиться, и тогда бы Джанад, подхватив свой мешок, кинулся опрометью назад в спасительный ласковый простор родной степи, где ты загодя видишь, что там тебя поджидает через час, с кем ты столкнешься полчаса спустя и куда придешь; даже запутанные и мрачные кяризы Шамса там понятнее. А что ему делать здесь? Какой смысл в этом скопище домов?
Цель-то была: дом часовщика Змарака Кокуджана… Но Джанаду казалось, что действительно уж легче в осенней степи среди верблюжьей колючки обнаружить куст с золотыми иглами. Но и дом, в общем, мало чем отличающийся от таких же домов в их кишлаке, одноэтажный, саманный, только с застекленным большим окном справа от входа и надписью, гласящей, что здесь живет лучший часовой мастер, – этот дом был найден у подножия горы, по склону которой вверх уходили серые дома; и Джанад предстал перед Змараком Кокуджаном, безусым, но с клочкастой, казавшейся приклеенной бородой, вставным истершимся серебряным зубом и разноцветными глазами: один был черен и глубок, как лазурит вечером, другой коричневато-зелен; дядя Каджир расхваливал племянника, одаривал друга и его жену, желтолицую Мирман-Розию, скромными гостинцами; ужасался количеству всевозможных часов – от больших и увесистых, словно панцирь черепахи, до крошечных, величиной с виноградинку особенного сладкого мелкого сорта, стучавших, тикавших на стенах и прилавке мастерской (здесь можно было по сходной цене и купить подержанные часы); за чаем вспоминал дни молодости, службу и работу в Бадахшане, рассказывал о том, как пытался разбить большой фруктовый сад, потом заняться охотой… А, кстати, нельзя ли здесь продать его «Ли-Энфильд» подороже? Мирман-Розия, вносившая очередную порцию зеленого чая, пожелтела еще сильнее, услышав об оружии. Я чиню часы, степенно проговорил Змарак Кокуджан. Сейчас легко прослыть повстанцем, встряла Мирман-Розия. А мне жаль нашего короля, заявил дядя Каджир. Змарак Кокуджан ответил, что его время прошло. А стало ли лучше? спросил дядя Каджир. Вот хлеб – сколько стоит в Кабуле? Пять афгани! выпалила Мирман-Розия. Рис? Двенадцать! Сахар? Пятнадцать! Масло? Сорок два! Мирман-Розию было не остановить. Я уж не спрашиваю про дрова, сказал дядя. Восемьдесят афгани сейр[19], охотно отвечала женщина. Уф, отозвался дядя, я бы уж лучше ходил греться в чайхану за такие деньги. Хорошо еще, что наш дом не на самой горе, сказала женщина, а то бы водоносу пришлось платить вдвое… Змарак Кокуджан со стуком опустил свою пиалу, и женщина осеклась, быстро взглянула на него и вышла. Змарак Кокуджан огладил бороду и сказал, что рано еще давать оценки. Президент Дауд обещает улучшения. А ему обещают помощь немцы, и американцы, и русские. Они все помогали и королю, перебил его дядя. А президенту будут помогать охотнее, ответил Змарак Кокуджан. Это почему? спросил дядя. Помогать королю – кормить прошлое, убежденно сказал Змарак Кокуджан. Во всем мире нет уже королей. А в Иране? напомнил дядя. Трон под ним шатается, ответил Кокуджан. Дядя Каджир взглянул на Джанада, мол, видишь, что значит жить в Кабуле, мой мальчик? А Джанад со страхом думал, что скоро он здесь останется один, без дяди Каджира, без надежды на быстрое возвращение в кишлак на выжженном солнцем плоскогорье. Но дядя в своей нарядной жилетке, новой чалме, новой рубашке брата, то есть отца Джанада, пока был рядом.
И еще несколько дней дядя Каджир оставался в Кабуле и водил племянника по улицам. Хотя неизвестно, кто кого водил. Дядя Каджир плохо ориентировался в толчее и переплетениях улиц; Джанад лучше запоминал различные приметы: два сцепившихся дерева, двухэтажный, почти весь из стекла магазин, одного и того же горбоносого полицейского на перекрестке, торговца старыми книгами под выгоревшим, когда-то разноцветным большим зонтом; дядя Каджир бодрился, напускал на себя независимый вид и напевал, но видно было, что ему не по себе и тоже хочется побыстрее улизнуть; он собирался купить племяннику что-нибудь, какую-нибудь вещицу в подарок, и Джанад упросил его подойти к торговцу под зонтом, разложившему множество книг на каменном парапете.
Книги были потрепанные, с растрескавшимися, облупленными обложками: учебники, стихи, сказки, англо-афганский словарь; еще календари, красочные журналы, открытки. Джанад стоял, не смея ни к чему прикоснуться. Безбородый сутулый торговец с распухшим носом и ниточкой усов, в колахе[20]и европейском пиджаке сделал приглашающий жест и сказал: бери, что хочешь? И тут на глаза Джанаду попалась обложка с утопленной в синеве птицей. Рисунок птицы был похож на какую-то печать. Он осторожно протянул руку. Бери, бери, смотри, очень интересно, одобрил торговец. Это не сказки, а наиподлиннейшие истории. О чем, уважаемый? осведомился дядя Каджир. А это ясно из названия, сказал торговец. Дядя задумчиво потер латунный перстень, будто оттуда, как из лампы Аладдина, мог выскочить джинн-грамотей, но тщетно, тщательно отполированная перед поездкой сюда поверхность явила ему лишь собственные инициалы, а ведь дядя не собирался что-либо подписывать, и он оторвался от перстня и искоса взглянул на племянника. И Джанад с наслаждением и легкостью отодвинул этот камень перед входом в пещеру сокровищ – «Чудеса Индии», прочел он вязь букв, открыв книгу. А, откликнулся дядя и кивнул, словно он уже не раз читал это или даже сам бывал в Индии. Торговец с силой втянул воздух, выражая свое восхищение и Индией, и выбором гостей Кабула. Джанад прочел, что эти истории принадлежат перу славного персидского капитана Базурга ибн Шахрийара, бороздившего южные моря и тихоокеанские воды в третьем веке хиджры[21]. Джанад с воодушевлением взглянул на продавца – и ему померещилось, что это и есть капитан, отошедший от дел и удалившийся в сухопутнейшую страну на свете – торговать книгами в древнем городе среди гор под небом того же цвета, что и превосходная обложка с печатью птицы. Торговец улыбнулся. Джанад посмотрел на дядю. Дядя протянул руку. Взяв книгу, начал ее листать. Торговец зорко следил за ним. И что же это за птичка, уважаемый? спросил дядя. Птица, поправил его торговец, – морская. Индийская? уточнил дядя. Может быть, и китайская, авторитетно заявил торговец. Мм, откликнулся дядя. И… сколько же она стоит? Птица? спросил торговец. Дядя кивнул с широкой улыбкой. Торговец улыбнулся еще шире. Э-э, совсем ничего. Как? насторожился дядя. Это не цена для такой книги, сказал торговец, пустяк, а не деньги. Сколько же? Торговец указал на книгу и спросил: вот эта книга? Ну да, ответил дядя. Для твоего сына? Это сынок моего брата, сказал дядя, он приехал в Кабул учиться. У Абдул Вахида ему уже нечему научиться, не мальчик, а Сулейман, не удержался от восхвалений дядя. Абдул Вахид? переспросил с тонкой улыбкой торговец. Да, наш учитель, подтвердил дядя. Спору нет, он почтенный человек, но старый верблюд однажды начинает спотыкаться и тормозит весь караван. И тогда впереди ставят молодого. Торговец цокнул, показывая, что оценил восхитительный слог гостя, и предложил уважаемым покупателям обратить внимание и на другие книги, например «Калила и Димна» или «Повесть о семи везирах». Или вот «Восходы лун на стоянках веселья», хорошая книга. Э, нет, уважаемый, энергично покрутив головой, возразил дядя Каджир, сынок моего брата приехал сюда учиться, а не веселиться, не нужны нам твои луны, пусть его жизнь здесь будет проста и ясна, как день! Торговец цокнул. Хорошо, берите «Чудеса Индии», эта книга научит плыть в море дней. И я бы осмелился еще посоветовать незаменимую книгу «Диковинное во всех родах изящного». Дядя нахмурился. Это… о чем? Торговец развел руками, как бы пытаясь обнять видимый мир, и ответил: обо всем, клянусь родней! Нет, сказал дядя, лучше знать все о чем-то одном. Торговец усмехнулся. Так сколько, уважаемый, ты хочешь за «Индию»? Я? Торговец прижал руки к груди. Джанад с удивлением взглянул на него. Да, а кто же? Я, ответил торговец, дарил бы книги, будь моя воля! Нет, зачем, возразил дядя, назовите цену. Наступила пауза… Пять афгани, наконец вяло изрек торговец, смахивая пылинку с рукава пиджака. Дядя изумленно поднял брови. Пять афгани?! Это же… это же цена целого килограмма лепешек! Торговец взглянул на него и с достоинством кивнул. А как вы думаете, уважаемый, сколько капитан Базург ибн Шахрийар, да благословит его Аллах и да приветствует, съел лепешек, пока свершал свой благородный труд? Дядя пожал плечами. Он съел их десять тысяч штук, клянусь, не меньше! И еще десять тысяч, пока странствовал по морям! Он трудился, не покладая рук, не зная отдыха, чтобы через тысячу лет вы, уважаемый, усомнились в деле его жизни – стоит ли, мол, оно двух-трех лепешек.
