Сара Марголис - Подруги
— Так и уедешь, — улыбнулась Зоя. — А лотом я приеду и тогда… Я хочу, чтобы это было прекрасно, понимаешь, Артем?
С дороги он написал:
«Если бы рассказать об этих днях моим товарищам-мужчинам, они назвали б меня идиотом. Но я благодарен тебе. Вся дрянь, что налипла за годы бродячей жизни на мою мужскую душу, ушла, сгорела. Знала бы ты, как я тебя жду…»
Поздней весной следующего года в деревянную калитку зеленого дворика вошла девушка в белом платье с маленьким чемоданчиком в руке.
— Здесь живет Артем Тарасенко? — спросила она.
— Здесь, — ответила загорелая хозяйка. — А вы кто ему будете, сестра?
— Невеста, — просто сказала Зоя.
ЦЕХ № 4
В дни счастья никто не превосходил ее веселостью и любезностью, как никто не превзошел ее мужеством и спокойствием в дни испытаний…
Стендаль.Артем не поверил бы прежде, что можно так сильно привязаться к женщине. Жизнь с Зоей обогатила его внутренний мир. Он часто задумывался над такими вещими, которые раньше и в голову не приходили. Зоя много читала, и ему интересно было знакомится с ее книгами, его увлекал ход ее мыслей, хотя порой они казались ему наивными. Но когда Зоя подходила к роялю, она сразу неизмеримо вырастала в его глазах. Он готов был часами слушать ее игру, наблюдать за стремительными тонкими пальцами.
Он был радистом, как и все радисты, влюбленным в свое дело, и Зоя разделяла его увлечение. Конфликты между ними бывали редко. Но бывали. Однажды, поспорив о чем-то с Артемом, Зоя заплакала. Он посмотрел на нее так, будто вместо жены перед ним вдруг оказалось какое-то неведомое существо. Она не услышала слов утешения, раскаяния. Он помрачнел.
— А я думал, ты не такая, как другие женщины. Ты ж мое чудо, я тебя в море нашел.
Зоя, всхлипывая, улыбнулась.
— Ото же лучше, — смягчился Артем. — Не плачь никогда. Ненавижу я слезы. Разлюблю тебя. А мне тебя разлюбить — все равно, что помереть…
Зоя никогда не была плаксой, и она скоро научилась обходиться без слез.
Да и плакать не было серьезных причин. Большое, настоящее горе, тяжкие слезы ищут уединения. А женщине, в сущности счастливой, нравится порыдать иногда у мужа на плече… Зоя подумала обо всем этом и решила, что Артем прав. Он всегда говорил ей правду, порою резкую и тяжелую для нее. И это закаляло ее еще несложившийся характер. Артем был старше, опытнее. Он обладал душою, сочетавшей большую лиричность с суровостью, и суровость эта граничила порою с грубостью. Он не выносил нытья, слабости — работа на Севере этого не терпит. Против грубости Зоя решительно восставала. Все остальное было для нее приемлемо.
Оставив в горящем доме свое счастье, зарыв в лесу маленькое тело сына, почти потеряв надежду найти мужа, Зоя отчаянно боролась с душившей ее невероятнейшей тоскою. Спасение было мыслимо только в работе, а рука заживала слишком медленно. Но чем больше одолевала Зою тоска, тем деятельнее она становилась. Она ухитрялась одной рукою мыть пол, взбиралась на лесенку, чтоб убрать паутину с потолка и пыль со стен, бегала за продуктами, стряпала обед. Полина наблюдала за ней с ужасом и восхищением. «Я б, наверно, повесилась на ее месте», — думала она. Зоя ощущала огромную потребность поговорить о муже, но обязательно с человеком, который хорошо знал его. Казалось, это в какой-то мере восполнит отсутствие Артема. Но она жила в чужом городе, где ни ее, ни Артема никто не знал. И она общалась тогда только с соседками: Полиной и Александрой Алексеевной.
Мечтательная Полина могла целыми днями сидеть на диване, либо читая, либо размышляя вслух или про себя. В ней, дочери рабочего, жило неведомо откуда пришедшее сибаритство. Настроение ее всегда оставалось минорным. Если причины грустить не было, Полина старалась отыскать ее. С приездом Зои она часто плакала о судьбе подруги. Она страдала от разлуки с мужем и часто говорила об этом. А если долго не было писем, ходила жалкая, растерянная, с распухшим от слез лицом. Она читала умные, сложные книги и глубоко задумывалась над прочитанным. Пианино молчало — Полина не прикасалась к нему с отъезда мужа. Зое мешала больная рука. Она с наслаждением поимпровизировала бы часок, другой.
Александра Алексеевна с любопытством наблюдала жизнь этих двух женщин. Она приехала с мужем и двумя детьми из Ленинграда, когда эвакуировался энский завод. Муж, поглощенный работой, почти не бывал дома. А если и бывал, то узнать об этом удавалось только, слушая, как покрикивает на него жена. В душе она глубоко уважала и крепко любила своего Петрушу, но, считая, что проявить эти чувства было бы непростительной слабостью, прикрывала их нарочито грубыми словами. Она любила спорить по каждому пустяку, хотя бы ей приходилось доказывать, что черное это белое и наоборот. Она ревновала мужа к парторгу (муж был начальником цеха) — веселой миловидной женщине; тщательно следила за своей внешностью, часто ходила в парикмахерскую.
Зои вполне поняла ее характер. На грубости она огрызалась, не избегала, подобно Полине, общества соседки, спорила с ней и часто переубеждала, чему немало удивлялась сама Александра Алексеевна.
Ее большие жилистые руки не знали отдыха. Дети — девочка пяти лет и мальчик семи — были чистенькими и довольно благонравными. Но она вечно либо ворчала, либо кричала на них. Больше всего она беспокоилась, чтобы мужу понравился обед, и если он не хвалил ее стряпни, украдкой плакала.
Ворчала она и на Зою — за пропавшую тряпку, или за то, что Димка намусорил на кухне, или за то, что Зои отказалась поесть ее супу. Ворчала просто по привычке. Мужество, с которым переживала Зоя свои горести, покорило эту простую женщину.
Зоя твердо решила — как только заживет рука, она пойдет на завод, туда, где делают оружие. И еще она решила, что пойдет не одна, а вместе с соседками.
Когда Софья Григорьевна сняла с ее руки повязку и сказала, что все в порядке, Зоя впервые за долгие месяцы почувствовала себя счастливой.
Вечером она долго беседовала с Александрой Алексеевной. Они сидели в темноте. Дети и бабушка — мать Александры Алексеевны — давно уснули. Спала и Полина.
— Детям худо будет, — спорила Александра Алексеевна, — мне самой дома сидеть опротивело, только бабка старая стала, не управится.
— Управится, — твердо обещала за бабку Зоя, — она вчера мне говорила, что отпустит тебя. У тебя, Алексеевна, руки золотые, ты сразу стахановкой станешь.
Женщина задумалась.
— Ох, скорее бы эта проклятая война окончилась, — с сердцем сказала она.
— Вот и окончится скорее, если все работать будем, ты пойми — оружие делать — руки нужны, а мы дома сидим. Эх, ты…
Презрение Зои было для Александры Алексеевны тяжким грузом.
Через несколько дней она сама затеяла прерванный разговор.
— Лидушку в ясли взяли бы, тогда мне спокойней будет. Как думаешь, возьмут?
— Возьмут, — пообещала Зоя.
— Мой тоже так говорит, — призналась Александра Алексеевна.
Полину Зоя и не думала агитировать. Просто она сказала:
— Завтра идем на завод с Александрой Алексеевной. Надеюсь, и ты перестанешь киснуть, делом займешься. Твой муж будет очень рад.
Полина и сама тяготилась бездельем. Нехватало воли преодолеть себя. Привычка к безделию — страшная привычка. Но Зоина решительность ее заразила.
В отдел кадров завода они явились втроем, серьезные, немного торжественные из-за волнения. Ни одна из них еще никогда не переступала заводского порога.
И вот они переступили его. В карманах лежат пропуска. Получены спецовки. Начинается новая жизнь.
Зоя прислонилась к стене. Ей казалось, кругом все вращается, и станки вот-вот сорвутся со своих мест. Шум моторов, лязганье железа, пронзительный визг не желающего покориться резцу металла — все это разом оглушило ее. Она посмотрела на подруг: Полина побледнела от волнения и растерянности, Александра Алексеевна оглядывалась со спокойным любопытством.
— Одни бабы в нашем цехе! — восхищенно кричала она Зое на ухо. — Управляются, а? Дот это бабы!
— Вон и мужчина идет, — возразила Полина, верная квартирной традиции поспорить с соседкой.
Плотный, седой человек приветливо поздоровался с ними.
— Ваш мастер — Николай Поликарпович, — сказал начальник цеха и скрылся в своей конторке.
«Теперь я хорошо понимаю, как чувствует себя баран перед новыми воротами», — подумала Зоя, когда Николай Поликарпович привел ее к станку, у которого работала длинноногая девушка с яркими, точно напомаженными губами, и велел присматриваться.
Голова у Зои кружилась, в ушах шумело. Но она старалась быть внимательной. Девушка спокойно дотрагивалась до каких-то рычажков, колесиков; станок подчинялся ей. Он, видимо, делал именно то, что заставляла его делать эта девушка.
