Сара Марголис - Подруги
Так она и уснула в слезах, у стола, уронив на пол димкину рубашонку.
ПАРТБИЛЕТ
Большевики — народ, который умеет бороться, не щадя своей жизни.
С. М. Киров.В сумерки лесом на лыжах Артем возвращался из политотдела в свою часть. Было так тихо, что близость фронта казалась неправдоподобной, и воспоминание о вчерашнем бое удивляло его. Думалось, настал выходной день, и он бродит, как бывало, по знакомому загородному парку, разыскивая умчавшуюся куда-то жену. Сейчас она вынырнет к нему навстречу, вон из-за того поворота, разрумянившаяся, с синими до черноты глазами, в пламенно-красном костюме. Он поспешит к ней, обнимет с ходу, расцелует на морозе. Медленно, рядом, усталые и счастливые, побредут они домой…
Артем, хмурясь, старался отогнать эти воспоминания. Настороженно вглядываясь в кусты, он нащупывал время от времени кобуру у пояса. Ни лес молчал, небо молчало, и воспоминания вновь овладевали им. Вспомнился тот страшный день, когда товарищ, которого он встретил в штабе, рассказал о гибели его семьи, о том, как он хотел увезти с собой Зою и ребят, но кругом все горело, и к дому невозможно было приблизиться. Там погибло много народу…
Пошатываясь, точно пьяный, ушел Артем в лес. Он споткнулся в темноте о какой-то пенек и раскроил себе лоб. Сутки провалялся без сознания. Его хотели отправить в госпиталь, но он удрал в свою часть. Ребята из танка стали с тех пор самыми близкими людьми.
Вот и сегодня они встречали его у околицы.
Они стояли втроем, в обнимку, на синем снегу, чисто выбритые, румяные. Он приметил их, когда спускался с горы, и нахмурился. У него была такая привычка, — хмуриться, когда сердце улыбалось.
«Ишь, мальчишки, — с любовью подумал Артем, — какие нарядные…»
Командиру их экипажа, рослому, молчаливому сибиряку, Васе Кучумову было 23 года. Механик-водитель Миша Туркин, смуглый, с белыми волосами, колхозный тракторист; башенный стрелок Роман Островов, шахматист и философ, — были еще моложе. Все они гордились, что в их экипаже, вместе с ними воюет такой опытный, повидавший виды человек, как радист лейтенант Тарасенко.
Вот уже сколько месяцев носились они вчетвером по полям сражения в стальном брюхе своей послушной машины. Сколько раз вставала перед ними смерть — неумолимая, цепкая. А они либо хитростью увертывались, либо напролом шли, кромсали гусеницами ее старинную, выщербленную от долгого употребления косу.
…На фронте говорят так: если у тебя есть возможность поспать, не теряй ни одной минуты, ложись и спи до тех пор, пока это допустимо. Если есть возможность поесть, ешь немедленно, не дожидаясь, когда у тебя появится аппетит; если представился случай посидеть вечером с друзьями, распить бутылку коньяку — немедленно воспользуйся таким случаем. И они, конечно, воспользовались. Потому и поджидали с таким нетерпением своего старшего товарища.
В землянке было жарко натоплено. Миша чудесно испек на огне картошку.
Роман затянул любимую свою песню о бродяге, что брел с Камчатки через Сибирь. Остальные тихо подтягивали.
— А что, ребята, — оборвал вдруг Роман свою песню, — неужели есть где-то на свете большие юрода, большие дома, с кроватями, диванами и прочей чертовщиной, с чистыми простынями, с подушками, театры есть, нарядные женщины, а?
— А то как же! — ухмыльнулся Артем и задумался.
— Народ, а народ… — негромко сказал Миша Туркин и потеребил по привычке свой белый чуб. — А знаете, какое нам завтра дело предстоит? Скажите ваше слово, сыны комсомола!
— А на что оно, слово! — мечтательно отозвался Роман. Он сидел у печки, озаренный неярким пламенем. — Вот пойдем в дело, там скажем свое слово. Так военным людям полагается?
Артем молча обнял Романа за плечи.
…И вот мчит их огромная машина через воля и овраги, лесом и деревней, застывшей рекой и реденькой береговой рощей. Промчали большое, выгоревшее село. Танк остановился: у обгорелого сруба стояла виселица, — тонкая девичья фигурка в клетчатом платье, с опущенными плечами, светлыми косами качалась на ветру. Девушка смотрела на танкистов зелеными, смелыми и страдальческими, застывшими глазами. Ее маленькие ноги были покрыты язвами.
— Она не сдалась, — сказал Миша, ни к кому не обращаясь.
Они ворвались в городок неожиданными, страшными для врага гостями. В панике, полуодетые, метались немцы по улицам. А танк бил из пушки, из пулемета, давил их гусеницами — разъяренный, умный и ловкий.
Когда немцы немного опомнились, Кучумов был уже на окраине города. Танк поднимался в гору, к лесу. И тут его настиг удар противотанкового орудия. Туркин громко выругался, причем услышал свои крепкие слова лишь он сам. Машина стала.
Осмотрев мотор, Туркин облегченно вздохнул — повреждение можно было быстро исправить. В это время бронебойный снаряд зажег танк. Стукнувшись обо что-то головой, Миша бросился наверх. Командир перевязывал радиста. Гимнастерка и полушубок Артема лежали у него под головой. Глаза его были платно закрыты. Роман прильнул к пулемету, посылая очередь за очередью, он не подпускал врага к танку.
— Выноси раненого! — приказал Василий Роману. Сам он бросился к орудию и зарядил разрывным…
Гибнущий танк продолжал методично, спокойно уничтожать врага.
Островов, трудно дыша, вытащил из машины тяжелого Артема и медленно двинулся к лесу, неся на спине покрытого полушубком друга.
— Им погибать, а мне уйти, — горестно бормотал он. Но он исполнял приказ командира. Он пошел быстрее, с трудом пробираясь по слежавшемуся снегу. Вдруг Артем, застонав, рванулся и соскользнул со спины товарища.
Пули цокали о стволы, охали где-то невдалеке умирающие немцы, глянцевый снег отражал пламя горящего танка.
Артем стоял в снегу, на коленях, с полушубком на забинтованных голых плечах.
Роман видел, как прояснились его глаза, как налились вдруг гневом и тревогой. Артем судорожно ощупал рукою грудь и не нашел кармана. Медленно, пошатываясь, он поднялся на ноги.
— Гимнастерку! — хрипло сказал он Роману. — Где гимнастерка?
Роман понял и вприпрыжку бросился к горящему танку.
— Ложись! — крикнул Артем.
У него закружилась голова, слово дикой болью отдалось в груди. Падая, он увидел, что Роман лежит в снегу неподалеку от танка, нелепо подняв руку.
Он плохо соображал. Только одна мысль была очень четкой и яркой — достать гимнастерку.
Артем задыхался от боли; чертыхаясь и охая, он полз по снегу, таща за собой тонкий кровавый след. Он приказал себе не терять сознание и кусал руки, чтоб выполнить свое приказание. Снег набивался в рот и мешал дышать. Огромным, нечеловеческим усилием воли он все же добрался до танка и, обжигаясь о раскаленную броню, под пулями, залез в башню. Скомканная гимнастерка уже тлела… Рядом ничком лежал Миша Туркин, от него сильно пахло гарью, а полуживой Кучумов, с обвязанной мокрым полотенцем головой, все еще строчил из пулемета…
Артем достал из гимнастерки свой партийный билет, зоину фотографию, спрятал все это за тугой бинт, выплюнул кровь изо рта, ругнулся и свалился возле Миши Туркина. А Кучумов все стрелял, и одежда на нем тлела.
Когда к городу подоспели наши, они вытащили из горящего танка командира, водителя и радиста обгоревших, почти мертвых.
Дежурная сестра разрезала бинты на груди Артема, и на пол упал партийный билет с опаленными, вымазанными кровью страницами. Его передали комиссару. Карточку Зои тоже взял комиссар.
ЖЕНЩИНА ДЕЛАЕТ ОРУЖИЕ
Я с гордостью чувствую себя участницей великой Отечественной войны.
Из речи стахановки Замираловой на антифашистском митинге молодежи.Каждое заводское дело, даже самое незначительное, стало вскоре кровным делом наших подруг. «Мой завод, мой цех», — говорили они. Какой радостью было прочесть в газете хотя бы крошечную информацию о том, что завод, где директором товарищ Королев, досрочно выполнил месячную программу. Или еще что-нибудь в таком роде.
Но если Полину больше всего восторгало, что она — извечная так называемая домохозяйка — участница всех этих славных дел, о которых пишут газеты, то Зое наивысшую радость доставляло сознание того, что ее коллектив изо дня в день шлет фронтовикам надежнейшее средство для расправы с фашистами.
И Зоя тяжело переживала каждую заминку, каждую неполадку, которые подчас мешали цеху справляться с делом.
Хватало оборудования, хватало и металла, нехватало рук для того, чтобы делать оружие. И это мучило Зою. Как-то она встретила коменданта и разговорилась с ним, много ли в их доме женщин-домохозяек. Это было задолго до декрета о мобилизации женщин в промышленность. Комендант припомнил фамилий двадцать. Зоя попросила Полину познакомить ее с кем-нибудь из соседей-коммунистов. В ближайший свободный вечер она зашла к этому товарищу. Наступило воскресенье. Всех домохозяек пригласили в квартиру Соколовой. Наши токари с особой тщательностью убрали комнаты, кухню. Они собрали в самую большую из комнат все стулья, какие только были в квартире.
