Сара Марголис - Подруги
Порою Зоя отрывалась от станка и оглядывала цех. Она видела много женщин. Маленький паренек по-хозяйски орудовал у станка; поодаль работала девочка-подросток с забавными тугими косичками. Ей было лет пятнадцать на вид.
«Эге, — подумала Зоя, — неужели я глупее этих ребятишек?» Ей не верилось, что она сможет когда-нибудь разобраться во всем этом бесчисленном количестве рычажков, винтиков, колесиков, приборов.
Девушка с дружелюбной улыбкой поглядела на Зою.
— Подойдите поближе, — пригласила она. Зоя подошла, но тут же инстинктивно отстранилась: вода брызгала, и стружки прыгали, как живые.
— Как ваше имя? — спросила Зоя, чтобы скрыть свое смущение.
— Я — Галина, а вы?
Она остановила станок, чтобы наладить его для новой детали. В состоянии покоя станок был менее загадочен. Работая, Галина объясняла своей ученице его основные детали. Потом она позвала ее с собой точить резцы. Зоя повеселела. Когда Галина вновь пустила станок, ей казалось, она начинает уже кое-что понимать. Но рабочий день вскоре закончился. Зоя уходила с сожалением, будто ее оторвали от интересной книги.
Домой они шли втроем. Свежевыпавший снег искрился под мигающими на ветру фонарями…
— Ну, как? — спросила Зоя у Полины.
— Не знаю, я право не знаю, может быть, сумею, а может…
— Ерунда! — отрезала Александра Алексеевна. — Что ты дура, что ли? Привыкнешь. А мне до чего интересно, — обернулась она к Зое. — Стружка вьется, ровно пляшет, резец так и точит, так и точит. Быстро все, ладно, глядишь — готова игрушка, следующую давай. Очень увлекательно. Это не обед варить — трудилась, возилась, а съели, и лет.
У ворот их с нетерпением поджидали Дима и Сергунька — сын Александры Алексеевны.
— Ну, как мамуля? — подскочил Димка.
— Я еще не работала, сыночка, только смотрела, приглядывалась.
— Вот бы мне с тобой, — вздохнул Димка. — Ну, идем скорее, я картошку сварил, простынет.
Он так аппетитно сказал — картошка, что Зое сразу захотелось есть. Они наперегонки помчались вверх по лестнице.
Прошло дня два, и Зое уже не приходило в голову сравнивать себя с бараном, а станок с новыми воротами. Она начала постигать его повадки, училась затачивать резцы. Полина тоже начала точить резцы, но чересчур залюбовалась яркими брызгами искр, рука сорвалась и она сильно ободрала палец. Дома Полина дала волю слезам.
— Какой из меня токарь, — всхлипывала она…
— Ты не дури, — строго сказала Александра Алексеевна. — Совестно, право. Подумайте, пальчик ободрала. На фронте больнее ранит.
— Тебя бы так, — огрызнулась Полина.
На другой день Зоя неожиданно оказалась один-на-один со станком.
— Работайте, — коротко сказал Николай Поликарпович. Незаметно, со стороны, он пристально наблюдал за ученицей. Зоя принялась налаживать станок. Вскоре она так увлеклась работой, что видела только свой станок. «Пора приручить этого зверя, — подбадривала она себя. — Эти даже к лучшему, что Галина заболела…» Так рассуждая про себя, она сделала необходимые приготовления, заточила резцы, укрепила их, с силой подвела заднюю бабку. Крах. Резцы сломались. Она едва не заплакала от досады, но прикусила губу и снова побежала точить. Вскоре станок заработал, и Зоя восторжествовала. Но не надолго. Она неверно заточила резцы и сразу же запорола деталь. Зоя похолодела. Потом ей стало жарко. Дрожащими руками она отвела бабку и услышала шаги мастера.
«Ох, и разозлится, — подумала Зоя. — Шуточки, что натворила». Но она встретила дружелюбный, смеющийся взгляд.
— Запорола?
— Запорола, Николай Поликарпович.
Он внимательно осмотрел и станок, и деталь — так осматривает врач интересного пациента — и успокоил ученицу.
— Дело поправимое. Молодец, смело берешься.
Зоя расцвела от похвалы. Он объяснил кое-что, посоветовал настроить станок по уже готовой детали и снова ушел.
Она провозилась почти три часа, но теперь уже все сделала, как надо. Позже, когда на настройку стало уходить не больше десяти минут, она с улыбкой вспоминала этот день. Но тогда, ох, как она тогда измучилась. Зоя с ненавистью смотрела на свои неумелые, дрожащие пальцы. Ей удалось выточить всего пятнадцать деталей. А норма была сто! Да еще из этих пятнадцати половина оказалась браком. Однако Николай Поликарпович был доволен Зоей.
Прошел день, другой, и все пошло иначе. Руки не дрожали, станок был послушен. Она сделала тридцать штук, почти без брака. На пятый день Зоя выполнила норму и не дала ни одной штуки брака. Станок стал понятным, близким существом. И была одна страсть, одно желание — делать больше, как можно больше, обогнать подруг, обогнать всех в цехе. Это напоминало азарт спортсмена или охотника. Жить стало куда интересней.
Полина и Александра Алексеевна тоже работали самостоятельно и догоняли Зою. Дима и Сергунька каждый день спорили, чья мама сегодня сработает лучше, и чтоб скорее узнать, кто выиграл спор, заранее бежали к заводу.
Они работали обычно все в одной смене. Очень трудно было ночью, сон одолевал беспощадно.
По утрам, когда надо было итти в первую смену, Зою и Полину поднимала Александра Алексеевна.
— Барыни-засони, довольно нежиться, чайник убежал! — гремела она.
Александра Алексеевна, как и прежде, поражала Зою своей неутомимостью. Она вставала раньше всех и для всех кипятила чай. Она бегала за хлебом, за продуктами, на базар за картошкой. Бабушке оставалось только сварить обед. Высокая, худая, ловкая, Александра Алексеевна не знала и не хотела знать, что такое отдых. Зоя завидовала ей. Первые недели она с таким трудом подымалась по утрам с постели, тело ныло от вчерашней усталости, в комнате было холодно, за окном черно…
Гимнастика, испытанное лекарство от сонливости и хандры, действовала теперь особенно спасительно. Димка придумывал разные замысловатые упражнения — он был домашним инструктором физкультуры. Зоя, Сергунька и Лидочка подчинялись ему беспрекословно. Полина клялась, что летом она обязательно будет делать вместе с ними гимнастику и даже сошьет специальные трусики…
Чем больших успехов добивалась Зоя на заводе, тем менее достаточными они ей казались. Она попросила секретаря заводского комсомола Мирру хотя бы немного заняться с ней теорией. Мирра часто бывала в цехе, она работала в конструкторском бюро завода. Зоя изучала с ней технологию металла, заправку резцов, училась читать чертежи. Дома она рассказывала обо всем этом своим соседкам. Она все еще сильно уставала, но к ней пришел теперь хороший сон, она обрела свою обычную бодрость, и Полина восхищалась ею. Она не замечала, какие перемены претерпела сама. Не то ей пришлось бы восхищаться и собой, своими энергичными, уверенными движениями, своей новой, решительной походкой, похудевшей и поскладневшей фигурой. Она научилась работать, и даже Александра Алексеевна стала относиться к своей квартирной хозяйке с некоторым уважением.
Как-то Александра Алексеевна купила три билета в театр и пригласила Полину с Зоей. Зоя не пошла. Надо было починить белье, у Димки совершенно изодралась рубашонка. Она не сказала подругам истинной причины — ей нужно было побыть одной. Именно в тот вечер она ощущала огромную потребность в одиночестве. По радио должны были передавать новую симфонию известного композитора-ленинградца. Ей хотелось побыть наедине с большой, настоящей музыкой, омыть в ней изболевшуюся душу. Дима спал. Сидя у стола с работой в руках, она жадно слушала милую, светлую песню скрипок и вспоминала свою жизнь с Артемам, димкино раннее детство, забавные шалости Мишука… Резкие звуки барабана тревогой отдались в ее сердце. Она почуяла в мгновенно вскипевшей, забушевавшей музыке страшную тему войны. Бушевал оркестр, и бурей наполнилась комната. Зоя скомкала свое рукоделие. Широко раскрыв глаза, она подалась вперед, будто собралась бежать куда-то от этого ужаса, от этого налетевшего на сиявшую летним днем благоухающую землю, шквала войны, страшного хаоса, неумолимого, губительного…
Ей стало страшно, захотелось выключить репродуктор, но она замерла перед ним с поднятой рукой. Оркестр заиграл реквием. Он притих. Он говорил шопотом скрипок о великой, неутешной скорби. У Зон выступили на глазах слезы. Ей представились люди, молодые, светлые, что шли, что летели навстречу смерти, глядя ей прямо в глаза. Их нет больше. И ее Артема тоже нет. Осталась вот эта музыка — скорбная, прекрасная музыка…
Она в изнеможении опустилась на стул. Слезы лились но лицу. Она слышала, как рыдает фагот, и не замечала своих слез. Она плакала впервые за эти страшные, тяжкие полгода. И когда в оркестре вновь возникла мужественная песня жизни, Зоя легла головой на стол и разрыдалась еще сильнее, по-детски закрыв ладонями лицо.
Так она и уснула в слезах, у стола, уронив на пол димкину рубашонку.
