Жозеф Кессель - Экипаж
Его глаза блуждали по комнате; накануне у него не было времени разглядеть ее хорошенько. Он даже вздрогнул: настоящий гроб, обтянутый черным, залатанный в том месте, где было окно, бледным шифоном тумана.
«Я не смогу так жить, – подумал он. – Необходимо сделать стены повеселее».
Это желание подсказало ему какую-то цель в предстоящие часы безделья, и он встал в менее грустном настроении.
Принеся большую чашку кофе, Матье спросил:
– Не желаете ли, господин лейтенант, сабо?
– Вот еще! Нет, конечно, – воскликнул Жан с отвращением, вспомнив неопрятную фигуру Марбо.
Однако в то же время он подумал: а для чего зашнуровывать ботинки? Грязное утро, удручающего вида комната вовсе не располагали к элегантности.
– А что, все их носят? – спросил он с сомнением в голосе.
– Почти все, господин лейтенант.
– Дайте мне одну пару, – сказал Эрбийон.
Он начал искать в своем чемоданчике гравюры и фотографии, чтобы несколькими светлыми пятнами украсить эти отвратительные стены, покрытые битумом, как вдруг в дверь тихонько постучали. Кто еще это мог быть, кроме ординарца, так что Жан даже не обернулся.
Однако голос, приятный тембр которого он узнал с первого же слова, спросил:
– Я вас не потревожу?
Вместо ответа Жан крепко пожал руку Бертье. На лейтенанте была кожаная козья накидка, надетая поверх пижамы из серой ткани.
– Вам, должно быть, скучно, – сказал он. – Первые дни всегда непростые.
– Это верно.
Ответ слетел с губ Эрбийона, и он даже не подумал его остановить. Однако, по его мнению, он все же проявил слабость, которую не выказал бы ни перед кем другим. Что же до Бертье, то, даже не будучи близко с ним знакомым, Эрбийон точно знал, что от него можно не прятать никаких чувств, если, конечно они искренние. Он почувствовал это с того самого момента, когда увидел его вылезающим из кабины.
– Вы уже готовы, – продолжил Бертье. – Сразу видно, что вы недавно прибыли. Вы быстро приобретете наши привычки быть немного ленивым. А сейчас пойдемте ко мне в комнату. Там мы будем лучше себя чувствовать.
Жан последовал за ним по коридору, где суетились ординарцы, и оказался в комнате, как две капли воды похожей на его собственную, за тем только исключением, что здесь керосиновая печка наполняла воздух своим едким и горячим дыханием. На стенах везде и в беспорядке висела одежда, на грубой работы столе, на плохо прибитых полках, на табуретах, даже на кровати лежали странные груды металла, дерева, железной проволоки, лоскутки ткани, болты, винты, треснувшие насосы.
Демонстрируя весь этот хаос, Бертье, как бы извиняясь, улыбнулся, словно человек, который просит прощения за свою манию, понимая, что она смехотворна, но ему очень дорога.
– Мой магазинчик, – сказал он. – Я тащу сюда все, что только нахожу на летном поле и, используя это, что-то конструирую, придумываю. – Затем, невольно оживившись, добавил: – Надо мной, естественно, подшучивают. Но вы только взгляните, вот – специальные гильзы для пулемета, их вся эскадрилья у меня скопировала. А как вам, например, эта комбинация раздвигающихся и сдвигающихся планшеток для карт; они считают, что она неудобна в обращении, но как только я ее усовершенствую, всем захочется иметь такую же. В кабине мне, разумеется, несколько тесновато со всем тем, что я в нее затаскиваю, но в конечном счете, уверяю вас, это очень практично.
Он засмеялся и сказал:
– Тели высмеивает меня беспощаднее всех.
– Но ведь он вам нравится? – спросил Эрбийон, тронутый нежностью, прозвучавшей в голосе Бертье, когда он произносил фамилию капитана.
– Нравится ли он мне! – воскликнул его товарищ. – Вы знаете, мой друг, здесь вы не найдете никого, кто бы не был готов отдать за него свою жизнь. Не знаю, как вам это объяснить. Этот двадцатичетырехлетний парень – наша душа, жизнь эскадрильи. Ее радость, ее отвага, ее молодость! Как наблюдатель он награжден крестом, как пилот – шестью нашивками в виде пальмовой ветви, и он никогда об этом не рассказывает. Если бы мы ему позволяли, он летал бы по десять часов в сутки. А какой он товарищ! Да вы и сами увидите!
Тут от смелого лица, с первого же взгляда понравившегося молодому человеку, подобно сияющему нимбу полился свет похвал в адрес капитана.
– А как остальные? – спросил он.
– Все – отличные ребята, – ответил Бертье, – но Тели – это что-то совсем особенное. И каждый из нас это знает.
Они беседовали довольно долго. Жан заочно познакомился со своими товарищами. Крестьянин Дешан сначала был зачислен в пехоту, но после полученных ранений списан со службы; затем он пошел в авиацию. После капотирования в вечерний туман, когда ему проломило бока, вырвало большой палец на руке и изуродовало лицо, его списали во второй раз, но он опять вернулся и с тех пор сбил три самолета; капитан Ройар, наблюдатель, перешел из команды обслуживания экипажей, старый солдат, наивный и раздражительный; Андре де Новий, высокомерный и отважный, очень холодный, жесткий, из всех наименее любимый, толстяк Марбо, бывший кадровый старшина, пришел в авиацию только ради надбавки за полеты, что позволяло ему поскорее жениться на одной фермерше из Нормандии, человек мирный, не любящий рисковать без нужды, но при необходимости – самый надежный и самый храбрый из наблюдателей.
Бертье обо всех рассказывал с непроизвольной, доверительной благожелательностью и с каждой минутой становился Эрбийону все ближе и дороже.
Звон колокола, приглашавший к обеду, прервал их беседу.
– Мне нужно поскорей одеться, – воскликнул Бертье. – Капитан не любит, когда опаздывают.
Входя в столовую, где собрались многие офицеры Эрбийон был встречен всеобщим возгласом:
– Офицер-стажер, в бар.
Поскольку он ничего не мог понять, ему объяснили что самому молодому поручается наливать напитки и получать за них деньги. Смущенный, оглушенный, счастливый от зарождающейся непринужденности в общении, он занял свое место за уставленным бутылками сооружением.
Много пили и громко разговаривали. Только что принесли газеты, и парижские новости вызвали спор, однако все потонуло в этом звонком и незамысловатом веселье, которое является привилегией школьников и солдат. Когда появился капитан, оно все еще не утихало.
– В добрый час, здесь уважают традиции, – сказал он, заметив Эрбийона у стойки. – Один вермут, новичок, и отпускайте старикам по полной мере.
В этот же самый момент у двери показался силуэт Марбо. Он был в свитере. Тели бросился к нему с криком:
– Здесь не для механиков!
Марбо, с трубкой чернильного цвета в зубах, вздохнул:
– Без куртки, так удобно.
– Штраф! – выкрикнул Дешан.
– Нет, – сказал толстый лейтенант с неподдельной тревогой в голосе. – Вы не можете со мной так поступить.
– Тогда оденься, бесстыдник, – изрек неумолимый Тели.
Когда Марбо вернулся, Дешан предложил:
– Капитан, надо бы показать новичку эскадрильную кадриль, а, как ты считаешь?
Внезапно Эрбийона подхватили сильные руки, подняли над стойкой бара и закружили в диком и примитивном ритме, и все это продолжалось вплоть до появления первого блюда.
За столом он продолжил обучение своей роли младшего. Ему пришлось прочесть меню, и Тели совершенно серьезно предупредил его, что в следующий раз он должен будет сделать это в стихотворной форме; какие только шуточки на него не сыпались, какими только нарядами вне очереди ему не угрожали! Под шквалом подтруниваний он чувствовал себя гордо и радостно, так зарождалась связь с этой группкой сплоченных людей, к которой ему так хотелось принадлежать.
К концу обеда Эрбийон настолько хорошо вжился в роль, что, когда затрещал телефон, он бросился снимать трубку. Из штаба армии вызывали начальника эскадрильи.
По знаку Тели все смолкли, и он взял трубку. Радость на всех лицах, обращенных к озабоченному капитану, сменилась тревожным вниманием. Вдруг Тели воскликнул:
– Но, господин полковник, ведь в таком тумане это сделать невозможно!
Вновь восстановилась тишина, в которой ощущалось, что по колдовской невидимой ниточке издалека надвигается решение о чьих-то судьбах. Тели добавил:
– Уверяю вас, господин полковник, это чистое безумие.
И еще:
– Мы попытаемся, господин полковник, но я ни за что не ручаюсь и пошлю только добровольцев. В противном случае мне потребуется приказ в письменном виде.
Он тяжело опустил трубку, и Жан услышал как по залу пробежал шепот, смысла которого он не улавливал.
– Разумеется, эти господа ни в чем не сомневаются!
– Штабные всегда так себя ведут!
– Вот бы им хоть один денек подержать рычаг управления у ног!
– Если бы у них хоть глаза были на месте!
Тем временем капитан подошел к окну и внимательно вгляделся в грязное небо. От гнева у него дрожали губы. Было видно, что он не решается заговорить. Наконец он шагнул к столу и коротко сказал:
