Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка
Возле арки Хюго слез с велосипеда и, повернувшись к улице спиной, стал скручивать себе сигарету.
— Если ты посмотришь через мое левое плечо, то увидишь дом, — сказал он. — А если у тебя острое зрение, то, пожалуй, даже сможешь разобрать номер… сорок пятый. Цифры без «хвостика»…
— Что? — переспросила я, пристально всматриваясь в номер и все же так и не разобрав его.
— Цифры с «хвостиком»… это к счастью, — тихо, но зло ответил Хюго. — Мы должны постараться, Ханна, чтобы сегодня этот номер — именно сегодня — принес нам счастье.
Тут Хюго замолчал, как будто и так уже сказал слишком много. Мы сели на велосипеды, Хюго поддерживал правой рукой мой локоть, и мы проехали мимо дома, как влюбленная парочка. Теперь я увидела номер дома. Это здание, выходившее на улицу, гармонировало с городом Эймейден-Оост и его жителями, со всей неповторимой Голландией; не гармонировал с этим только живший в доме предатель, который выдавал гестапо своих соотечественников, лучших, чем он, людей. В конце улицы была такая же арка, как и в начале, и мы проехали под нею.
Хюго сказал:
— Время близится к двенадцати. К полудню он проспится после утреннего похмелья и выползет из своей берлоги. За сигаретами. Или за хлебом. Или за тем и другим. Талонов у него, конечно, хватает. Ты будешь у одной арки, я у другой, и мы оба станем следить за домом. Если человек покажется на твоем конце, тогда ты уложишь его. А если на другом, то я.
— Хюго — сказала я. — Я же не знаю, как он выглядит.
Хюго бросил окурок в сточную канавку.
— Он чуть выше меня. У него необычно маленькая голова. Когда он надевает фашистскую военную форму, то кажется, будто весь он ушел в сапоги. А когда он в штатском, то похож на горошинку на столбе. Ты его ни с кем не спутаешь.
Я смотрела вслед Хюго; ему надо было сделать большой крюк, чтобы оказаться на другом конце улицы. Сама я осталась около арки. Чтобы не привлекать к себе внимания, я подошла к мануфактурному магазину, в витринах которого четко отражалась вся арка. Сквозь это прозрачное отражение я рассматривала жалкие картонные коробки, где раньше, вероятно, лежали носовые платки, пожелтевший детский кружевной чепчик, который должен был придать витрине вид красоты и богатства, и несколько полотенец, похожих на половые тряпки; к ним были приколоты ярлычки с надписью «15 единиц». Кому придет в голову купить эти полотенца, я не представляла. Они были определенно из бумаги… Я пристально поглядела еще раз на отражение арки. Где-то недалеко прозвонил колокол. Двенадцать часов… По звону колокола, одновременно с которым завыли фабричные сирены, видимо, растворились двери школы. На несколько секунд воздух вокруг огласился буйными и восторженными детскими криками. Но это длилось недолго. Не было калорий и витаминов, необходимых для настоящего, продолжительного веселья и шалостей. Когда дети показались на моей улице, они были уже смирные. Двое или трое из них прошли под аркой. Я сделала вид, что засмотрелась на них, а сама снова бросила взгляд в сторону дома номер сорок пять и убедилась, что там все спокойно.
Потом я сделала небольшой круг на велосипеде, внимательно следя при этом, не покажется ли «горошинка на столбе». По-видимому, похмелье затянулось. Возможно, оно продлится весь понедельник и негодяй выйдет только к вечеру. Но тогда мы будем слишком долго мозолить людям глаза в этих тихих местах. Не успела я подумать об этом — а я как раз ехала по боковой уличке, чтобы взглянуть, нет ли чего нового возле арки, — как показалось несколько человек на дороге, ведущей от станции Каземброотстраат. Они вскоре разошлись в разные стороны, и только один человек шел в моем направлении. Он нес чемоданчик, а через руку перекинул дождевой плащ. У него была самая маленькая голова, какую мне когда-либо приходилось видеть; издали казалось, будто голова его утонула в шляпе.
Я постаралась скорее скрыться, чтобы он меня не увидел. Доехав до арки, я поставила велосипед и поглядела, не видно ли где Хюго. Его не было видно на другом конце улицы; вероятно, он тоже решил некоторое время не показываться. На улице играли дети, вернувшиеся из школы домой. Они прыгали на одной ножке, играли в классы или просто болтали, делясь впечатлениями. Я ждала; когда на улице появится человек с чемоданчиком и дождевым плащом. Пока он не подошел к арке, я должна была точно определить, действительно ли это Хеерт Квэйзел. Негодяй Квэйзел, как я однажды назвала его. Я была почти уверена, что шел именно он: это подсказывал мне особый инстинкт разведчика, значительно обострившийся за время работы в группе Сопротивления. Мы с Хюго заблуждались, думая, что Квэйзел в понедельник отсиживается дома после попойки. Он шел со станции. Значит, он куда-то ездил. По-видимому, снова побывал в Гарлеме. Снова ехал на площадке переполненного поезда, где стоят десятки людей, готовых излить свою ненависть к немцам, как только представится случай. Сколько преступлений мог совершить этот негодяй, пока мы с Хюго ехали на велосипедах в Эймейден? Эта мысль была невыносима. Убедившись, что «горошинка на столбе» действительно повернул за угол и приближается ко мне, я опустилась на колени возле велосипеда. Я расстегнула пряжку на ботинке и затем, пристально глядя в промежуток между коленом и локтем, чрезвычайно медленно начала застегивать пряжку. Я видела, как человек с маленькой головой перешел улицу. Вот он уже подходит к арке. Его лицо под полями шляпы было сморщено, как разрезанный лимон, полежавший дня два на кухонной полке. Кожа на лице была темная, от носа к уголкам рта шли глубокие складки, как будто кто-то углем провел черту, точно каинову печать поставил. Я поднялась с колен и взяла велосипед. Дети все еще играли на улице, но им было не до меня. Теперь навстречу Квэйзелу ехала на велосипеде я и спешило несколько женщин с сумками — по-видимому, они шли от булочника. Я поехала медленнее и перед самым носом негодяя, резко свернув в сторону, сказала вежливо, словно пораженная неожиданной встречей:
— А-а-а, господин Квэйзел!..
Он хотел, кажется, что-то ответить, но промолчал; однако поглядел на меня с крайним неудовольствием. Я понимала, что у него тоже выработался своего рода нюх и он явно почуял беду. Теперь я разглядела его глаза. Они прятались в тени под шляпой, но я увидела, как они забегали туда-сюда. Внезапно он торопливо переложил в другую руку чемоданчик и плащ. Ну и дурак! Я про себя усмехнулась: ужасный дурак — правая рука у него была занята. Быстро повернув, я проехала мимо него. Но, поворачивая, я вынула свой револьвер, который мы зарядили вместе с Хюго, и выстрелила — по совету Хюго — прямо в голову мерзавца. И пуля попала точно в голову. Квэйзел издал какой-то гортанный звук, как будто хотел подавить стон. Кажется, я была единственной, кто это слышал. Только глухой стук чемоданчика о мостовую еще мог быть услышан на расстоянии. Не останавливаясь и не слезая с велосипеда, я спрятала револьвер. На сухих неровных камнях мостовой я почти грациозно — я чувствовала это — сделала резкий поворот. Я взглянула на улицу с аркой. Дети ничего не заметили. Сильнее нажимая на педали, я быстро завернула за угол. Последнее, что я видела, были женщины с хлебом в руках. Они остановились и в немом удивлении глядели на человека, валявшегося, точно смятый бумажный кулек.
Я доехала до второй арки и увидела, что Хюго тоже тронулся в путь и едет впереди меня. Я направилась по боковой, параллельной дороге. Возле голого сквера, перед небольшим виадуком, я увидела группу фабричных рабочих. Это шла смена доменщиков. Лучше и быть не могло. Я направила велосипед прямо в середину, и один молодой рабочий с дочерна опаленным лицом крикнул мне что-то веселое и дерзкое, а я в ответ показала ему язык. Я оглянулась назад и подумала, что эта маленькая группа людей в куртках и пальто, из-под которых виднелись рабочие комбинезоны, сотрет мои следы. И все же я обрадовалась, когда заметила, что Хюго подъезжает с боковой тропинки. В одно мгновение он очутился рядом и махнул мне рукой: не останавливайся, мол. Немного погодя он положил руку мне на плечо.
— Ты видел, стало быть? — начала я разговор.
— Да, — ответил он. — Через арку; я только что вернулся, сделав небольшую прогулку. Поворот ты сделала замечательно, Ханна. И убила сразу, наповал?
— В голову, — сказала я.
Он ухмыльнулся и ничего не сказал. Его рука лежала у меня на плече. Я нервничала гораздо больше, чем хотела себе признаться. От Хюго исходило огромное, согревающее спокойствие. У него, казалось, были железные нервы, уверенно, не оглядываясь назад, он нажимал на педали. Лишь на другой стороне канала он начал поторапливаться. Но и тут он ничем не выдал себя — ни словом, ни настороженным взглядом в сторону немцев, которые проезжали мимо нас. Никогда еще не встречала я человека, у которого было бы столько самообладания, столько уверенности в себе и спокойного мужества. Ну конечно, подумала я, ведь он — коммунист.
