Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря
Я, в свою очередь, мечтал, чтобы меня поскорее отправили в полк. Реабилитационный период подходил к концу, оставалось все пара недель. И не особо верилось, что моей печени станет легче оттого, что она примет удар кислой капусты в солдатской столовке на четырнадцать дней позже.
Госпитальная атмосфера надоела до чертиков. Если бы я был на месте моих более молодых по сроку службы друзей, которых в ротах ждал обычный дурдом, я бы тоже постарался зависнуть здесь подольше. Но через три месяца домой, и бы с большим удовольствие провел их в роте, в неспешных заботах подготовки к дембелю. Ко всему прочему, не хватало еще подцепить тифозную заразу перед самым финишем.
Но начальник отделения придерживался другой политики. Рабочие команды были необходимы, и выписывать их кэп не спешил. Я ухе начинал сожалеть, что записался на эту чертову кухню.
От скуки спасало присутствие моих уркаганов. Они уже привыкли к несвежему видику наших тифозников. Последних в отделении набралось около сорока человек, и если целый день вращаешься среди этой веселой публики, или сбежишь, или притерпишься. Мои притерпелись.
Они вовсю таскали по палатам еду, травили анекдоты, воспитывали в «духе преданности» ходячих, а в промежутках между этим драили с хлоркой посуду и глушили пиво под завывание группы «Кино».
— Виктор Цой — это ништяк! — закатывал глаза Мишка и подпевал, — «Группа крови на рукаве, мой порядковый номер — на рукаве…» Слышь, Андрюх, а почему на рукаве?
— У американских вояк группа крови нашивается на обмунидирование.
— А причем здесь американцы?
— У них война во Вьетнаме была.
— На хрен сдался мне ихний Вьетнам! У нас тут Афган еще не кончился.
— Это он поет из конспирации, чтобы его куда надо не потащили за пацифистские песни.
— А что такое «пацифистские песни»? — никак не мог угомониться Картуз.
— Которые агитируют против войны. — терпеливо объясняю любознательному бойцу, — И против службы в армии.
— Ну, я тоже против войны. Слава Богу, что в Афган не попал. А причем здесь служба в армии? Каждый нормальный пацан должен ее пройти. Школа жизни как-никак.
— Ты так считаешь, потому что уже проходишь. Те, кто еще на гражданке, ьтак не думают.
— Ну и козлы они в таком случае! Андрюх, а Цой в армии служил?
— Не знаю, по-моему, нет.
— Нда-а-а… — Озадаченно чешет затылок Мишка, — Но песни у него все равно классные. «Группа крови на рукаве…» Андрюх, а у тебя где порядковый номер?
— Задолбал! Отвянь. Лучше парашу вытащи на помойку и найди каккую-нибудь приличную кассету. А то у меня от твоего Цоя кишки на уши заворачиваются.
— Это запись такая — у бачей на базаре купил. Писанная — перезаписанная, — защищал своего кумира Картуз, — Ты бы в нормальной записи послушал — закачаешься!
— Я придерживаюсь традиционного подхода к искусству и литературе. В том числе и в стихосложении.
— Чо? — озадаченно вылупился на меня Мишаня, — Ты сам-то понял, что сказал?
— Я-то понял, а если ты не кончишь базарить, мофона лишу! Иди организуй вынос параши!
Магнитофон я взял на прокат в соседнем терапевтическом отделении. Поэтому чувствую себя полным хозяином над местными иеломанами. Мишка решает не испытывает судьбу и исчезает за дверью.
Через минуту на кухне появляется лопоухий тип с гнилыми зубами по фамилии Карандышев. За ним с грозным видом стоит Картуз.
— Сколько раз я тебе, гниде педальной, напоминал, что нужно каждый день вытаскивать парашу! — свою тираду он подкрепляет затрещиной, — Чтобы мухой на помойку и обратно.
Потом Мишка поворачивается ко мне:
— На кассету. Достал. Держи. Группа называется «Ласковый май»… Тебе что, песня «Белые розы» не нравится? — он замечает, как мое лицо начинает меняться явно не в сторону просветления, — Протас, на тебя не угодишь!
— Щас я тебе эту кассету в одно место забью! Ты что, Высоцкого найти не мог?
— «Высоцкий» у офицеров. Тоже любят. Чувствую, заездят кассету.
— У них две кассеты. Попроси горный цикл.
Мишка выскакивает за порог.
Я же перематываю кассету «Кино» и вслушиваюсь сквозь шип и свист заезженной пленки в слова, сведенные в жестком ритме.
Теплое место. На улице ждут
Отпечатков наших ног.
Звездная пыль на сапогах.
Мягкое кресло, клетчатый плед
И не нажатый вовремя курок.
Солнечный день
В ослепительных снах…
Да, нас ждали в этом Афганистане. Ждали отпечатков наших солдатских сапог в жирной пыли сонных кишлаков. Одни — с надеждой: учителя, врачи, сорбозы и царандой, местные партийцы — все те, кто связал свою жизнь с новой властью. Другие — со злобой и холодной решительностью, взводящими затворы их ДШК.
Для неверных может быть только один подарок — пуля. И они настигнут шурави, когда те ступят на не разогретый еще песок на подходе к погруженному в утренний сон селению.
Мы знали это. И то, и другое. И шли.
Звезды тихо таяли в стремительно голубеющем небе.
Роса, как слезы матерей, что потеряют в этом бою сыновей, сбивалась с жесткой травы сапогами.
Кому-то повезет увидеть потом, как она высохнет под палящими лучами вставшего солнца. Кому-то — нет. Но мы все равно будем идти к кишлаку, где притаилась бандгруппа, напавшая на колонну накануне и не успевшая уйти в горы.
Идти, неся в своих эрдэшках грязные портянки, сухпай, гранаты и — жезл маршала. Черт возьми, Наполеон был прав: мы ощутим свое ничтожество и свое величие. Звездную пыль на сапогах…
И будет Алексей Рустамов, на секунду замешкавшийся перед низким дувалом. Лешке покажется, что за ним мелькнула стройная девичья фигура, и поэтому он не пошлет туда вовремя автоматную очередь.
И разорвется за рустамовской спиной граната, перелетевшая через этот самый дувал. И три осколка, повредившие позвоночник, навсегда подарят Алексею мягкое кресло, клетчатый плед и в ослепительных снах белый афганский кишлак, залитый солнцем нарождающегося дня. Последнего, когда гвардии младший сержант Алексей Рустамов из города Оржоникидзе стоял на своих двоих.
…Курю у окна. Магнитофон уже выключен. Мысли постепенно уходят от недавнего прошлого и возвращаются на самое что ни на есть настоящее, которое волнует больше всего.
Светлана. Наш ночной спор породил ощущение недосказанности. Если это просто досада на то, что тебя нет поняли, то почему так ноет душа?
Хочу в Россию. Азия осточертела. Все равно какая — наша, их…Все те же бабаи в халатах, орущие базары и чумазые бачи. К черту! Домой. Но, может, душа у меня болит не из-за тоски пор дому? Отчего же?
Светлана. Свет ланит твоих, как свет в окне средь этой черной ночи. Я уже не хочу домой?!
Дудки, конечно, хочу. Даже не домой, просто в Россию. Уехать отсюда хоть к черту на кулички, но с родными лицами и пейзажем вместо этих гор. И Светку с собой увести.
Разница в возрасте? Плевать. О чем я буду разговаривать со своими сверстницами — о тряпках, о последнем виденном кинофильме или с умным видом рассуждать о литературе?
За последние два года перед моими глазами прошли такие трагедии, что Шекспир от зависти бы отравился. А от невозможности наблюдать человеческие характеры самых различных замесов, что приходилось видеть тем, кто служил в армии, Бальзак бы залез в петлю.
У меня задача сложнее, чем у признанных классиков: не запомнить все это, а забыть. Вытравить в себе проклятую бациллу неверия, порожденную войной. Для этого инфекционное отделение покруче этого потребуется. Это может сделать любовь? Что это, в конце концов такое — любовь…
Когда в тебя просто верят и не требуют ничего взамен. И тогда начинаешь верить в себя другого, лучшего. И в благодарность даришь человеку тот же свет. Любовь, это удивительное чувство, которое приходит неизвестно откуда, и также неизвестно куда девается потом. Наверное, она действительно выше нас самих, с нашими житейскими радостями и горестями. А нам остается только констатировать факт: она есть. И главным становится не предать это чувство, не испугаться его.
И уходит она также внезапно, как пришла. И с этим тоже ничего не поделаешь. Все попытки вернуть будут или трагичны, или смешны, но равной степени нелепы. «Ты молча уйдешь, я останусь один — несвежий покойник на похоронах. Не в силах обряд этот чем-то исправить»…
— Картина Репина «Приплыли»… — Сашка Кулешов сидел передо мной в задумчивой позе и ковырял в зубах остатки очередных вечерних гренок.
«Очередных» потому, что уже третий день мой команде приходилось скармливать все прибывающим больным свои порции. Новый список пищеблок, ведающий выдачей продуктов для всего госпиталя, еще не переварил. Пачки сахара, заначенные за месяц нашей сладкой жизни тоже стремительно уменьшались: сладкое выдавали по старой норме, поить же тифозников требовалось регулярно, поэтому мы потрошили запрятанные в вентиляционных нишах наш НЗ.
![Тамара Малышева - Будь моим одиночесвтом [СИ]](/uploads/posts/books/5239/5239.jpg)