Олег Татарченков - Высоко над уровнем моря
— Карандышев, — наставлял неофита Картуз (я отказался общаться с обладателем фамилии персонажа Островского после того, как он выполним мои приказы с точностью наоборот), — Карандышев, придурок ты вафельный, забери посуду в шестой и девятой палатах. А потом вот этот графин с сиропом отнеси в одиннадцатую…
Боец отнес этот графин в девятую, долго искал посуду в одиннадцатой, в шестой же терся с глупым видом до тех пор, пока его оттуда не выгнали.
Картуз, в котором вдруг проснулись таланты воспитателя-садиста, долго и с наслаждением гонял по кухне тупицу, охаживая его мокрым полотенцем с узлом на конце. Однако в следующий раз результат был такой же плачевный. И вновь в ход шло полотенце, пинки и «пробитие фанеры»…
Через три дня я пришел к выводу, что таким образом эту жертву неудачного аборта ник чему позитивному не приведешь.
Вспоминалось стихотворение помещика Некрасова про несчастную лошадь, которую безрезультатно лупил поленом мужик. Карандышев был похож на ту бессловесную скотину своей тупостью и никчемностью. Ты хоть шкуру с него сдери, на барабан ее натяни — не взбунтуется и даже не задаст вопрос: «За что?!» За время службы не раз приходилось видеть таких субъектов. Армия для них становилась сплошной камерой пыток.
Увы, солдатами не рождаются. И каждый из нас, прежде чем стать ловким, умелым, наглым и умеющим выживать в любых условиях, проходил жестокую школу обучения. Там с новобранцами не церемонились. Они и понятно: армия — не детсад. Зато в итоге у нас просыпался естественный инстинкт самосохранения и мы становились теми, что есть сейчас, забыв как сказочный сон гражданку с мамиными вкусными обедами, ласковыми словами и стремлением людей понять тебя как личность, а не живой придаточный механизм к механизму основному под названием «танк», «БМП» и «автомат Калашникова».
Но находились те, кто никак не мог принять всерьез окружающую действительность. В глубине души они верили, что все это — сон, и стоит спрятаться с головой под одеяло, и кошмар пройдет. Они и прятались: уходили в себя, замыкались, превращаясь в «тормозов» с пустыми глазами и замызганном обмундировании, делавшими самую грязную и примитивную работу. Гибли они чаще других, успев прихватить с собой еще парочку товарищей по роте, сунувшихся их спасать.
При виде этих несчастных у большинства даже вполне нормальных людей взыгрывали злость и всплески садизма — за дискредитацию человеческого рода. И хотелось показать эти человеческие развалины, теряющие последние остатки достоинства тем ослам в военкоматах, поставивших в их личных делах штамп «годен»…
К чему эдакое чудо в перьях годно?! К выполнению плана призыва, когда сыновья блатных родителей предпочитают отлеживаться в палатах психиатрических клиник, или остаются просто «не замеченными» военкоматами во время очередного «забривания лбов».
К роли мальчика для битья, когда скученный на небольшом пятачке пространства казармы, огороженной заборами, уставами, приказами и минными полями мужской коллектив делится на иерархические кланы, выбивая кулаками, вырывая зубами, пробивая умом (у кого чем лучше получается) авторитет среди товарищей. В полном соответствии с поведением «большого» общества.
К чему он готов? К закланию на алтарь истории (не Отечества, нет!) в виде бессловесного пушечного мяса, которое своим присутствием не приносит армии ни победы, ни авторитета. Забитый даун в грязной гимнастерке не может выиграть войну и послужить Родине. Как он ее защитит, если себя не может?
Но именно они, замызганные, задроченные «тормоза» все больше наводняют ряды некогда победоносной армии, определяют ее лицо. Они, а не парадно-показательные хлопцы кремлевского полка, чеканящие шаг на парадах и встречающие важные правительственные делегации. Последних никогда не отправят в окопы.
Пошлют этих. И они тихо и бессловесно лягут под снарядами и пулями или сбегут в плен. А мир будет показывать на нас пальцами и ужасаться. Или хохотать, малюя карикатуры, как в свое время делали Кукриниксы, высмеивая немцев в Отечественную…
В довершение ко всему у Карандышева оказались больными практически все зубы. Работать с таким кариесом в «пищевой отрасли» нельзя и его убрали. Слава Богу, а то я сам собирался просить об этом капитана: мне все больше и больше не нравился входящий во вкус садизма Мишка, но прекращать «избиение младенцев» уже порядком надоело, да и у самого начинали чесаться руки.
Вместо обладателя чиновничьей фамилии я попросил к себе в помощники у начальника отделения Туркмена. Однако тот не дал шустрого малого, мотивировав свой отказ тем, что он толковые ребята везде нужны, а не только в столовке. Вместо него начальник вручил «подарок» в виде еще одного «молодого», призванного из Новосибирска.
Этот малый был выше меня ростом сантиметров на пять, хотя я на низкорослость никогда не жаловался, был еще тощее, чем свой предыдущий коллега, и обладал такими хронически запуганными глазами контуженного кролика, что хотелось хохотать с утра и до вечера.
Первый раз приступ смеха напал на меня с Мишкой, когда мы отправили Димку (так звали новенького) за солью. Для этого нужно было пролезть через узенькое окошко из общего помещения столовой в «раздатку». Конечно, можно было пройти и через дверь, но для этого требовалось сделать лишних двадцать шагов. Нам же, уже сидящим за обеденным столом и обнаружившим несоленый борщ, ждать не хотелось.
Тощий Димкин зад мелькнул в проеме окошка. За ним медленно, как туловище удава, на два месяца вперед наглотавшегося кролей, вползли мосластые конечности, увенчанные тапочками. В темной «раздатке» загремела посуда.
— Если этот гад разобьет хоть одну тарелку, я его сам в «хирургию» отправлю долечиваться, — пообещал Картуз.
Возня в темноте стихла.
— Ты чо там, гад, соль не можешь найти?! — заорал Мишка, — Она в шкафу!
— В каком? — глухо донеслось до нас, — Тут темно…
— Вот «тормоз»! — хмыкнул Картузов, — Да ты свет включи, чмо!
За стеной опять что-то загремело, и через секунду в проеме окошка появилась физиономия Димки.
Высунувшаяся из кромешной темноты, с глазами, в которых застыл вечный испуг, и улыбающимся ртом, она напомнила мне, что где-то на свете существует театр эстрады, а перед нами — один из сбежавших из него артистов.
— Нашел! — торжествующе выкрикнул молодой, поднимая в качестве подтверждения солонку. И тут же поперхнулся.
А мы, позабыв про соль, хватались руками за животы, были озабочены другой проблемой: как бы не свалиться со стульев от смеха.
— Вы чего? — удивленно уставился на нас неофит.
— Ладно… — простонал Мишка, — Лезь обратно. Клоун…
Но сев с нами за стол, Дмитрий вдруг внимательно посмотрел на Картузова:
— Может, я и клоун, но не чмо.
— Чо? Чо ты сказал?! — вскинулся мой помощник, — Да ты у меня знаешь, кем будешь?!
— Отвянь, — дернул я его за руку, — Он на самом деле не чмо, — Нормальный парень. Ты лучше нам, Димон, про Новосибирск расскажи. Никогда не был в Сибири…
Прошло еще несколько дней, и черная полоса опять дала знать о себе. Теперь уже Мишка Картузов стал собирать манатки: кэп его застукал перелезающим через забор с ведром пива.
— Лучше бы я тифом заболел, — бросил он мне на прощание, — Подумаешь, несколько метров кишок вырезали… И с этим люди живут. Не хочу обратно в дурдом стройбатовский. Жалею, что до армии таким фраером был, с блатными связался. Попал бы сейчас в нормальные части…
Ты веришь, что в нормальных частях дурдома нет? — спросил я его.
— Я чо, на дурака похож? Просто… — покряхтел Михаил, — Здесь я с нормальными пацанами познакомился, понял, что есть они в других частях. А потом, там хоть служишь, дело нужное делаешь. А у нас… Пашем, как рабы, а для чего — непонятно. Я бы сейчас лучше в Афган пошел, чем снова «мама — анархия, папа — стакан портвейна»…
Я промолчал. К чему разочаровывать людей? Пусть у них сохранится впечатление, что где-то есть места, в которых все как надо. Афганский Китеж — град…
…-Держи, — Миша протянул мне магнитофонную кассету, — На память. Это Виктор Цой. Конечно, ты приверженец классического искусства, но это тоже в своем роде классика. Так что расширяй свой культурный кругозор.
— Чо? Чо ты сказал?
— А ты думал, что один такой умный?
Из дневника старшей медицинской сестры Светланы Горбуновой. Эпилог.Вечером состоялся решающий разговор с Сергеем. К счастью, мы обошлись без ненужных сцен и выяснения отношений на повышенных тонах. Его самолюбие уязвлено. Впрочем, эти чувства испытывает каждый нормальный мужик, когда его бросают.
«Нормальный«…Потому что ненормальные валяются в ногах и пытаются вернуть то, что невозможно. Уважение, веру в него, единый настрой душ… Словом, все, что зовется любовью. Глупые, они не понимают, что такими попытками еще больше отдаляют от себя. И если раньше было просто отчуждение, то теперь оно перерастает в презрение…
![Тамара Малышева - Будь моим одиночесвтом [СИ]](/uploads/posts/books/5239/5239.jpg)