Канта Ибрагимов - Учитель истории
На Ану никто не обращает внимания. Самые опасные первые два этапа — конный и на воде, когда могут как угодно вывести из строя.
Мужчины сами по себе тяжелы, да еще нагружены для финального боя металлом, их коням нелегко нести эту тяжесть, и после короткого расстояния только в сторонке идущая Ана повела своего лихого красавца-скакуна к центру, чтобы сократить путь. Этот маневр заметили соперники, с гиканьем поспешили ей наперерез; такая борьба Ане ничего не сулила, и она вновь ушла в сторону. Понимая, что иной выгадывающей тактики, кроме скорости с небольшим крюком, нет, она прижалась к уже вспотевшей шее коня, в свисте ветра слилась с ним воедино, и что-то яростно крича, взбадривая, раззадоривая его и себя, пустила вскачь полным аллюром.
Когда Ана у моря осадила коня, до ближайших конкурентов было полстадии. Отдав слуге узды, скинув плащ, она с удовольствием нырнула в прохладное море, породненную стихию. Теперь у нее одна лишь тревога: не попасть на обратном пути в руки «помощников». И пошла бы она на дно морское, если бы Радамист не предупредил.
На втором этапе еще больше оторвалась Ана от соперников. Доплыла до скалы, как положено по правилам, отметилась у регистратора, тронулась обратно, огибая встречный поток пловцов, и уже полпути одолела — видит, не один, не два, а с десяток мужчин, полукруглым веером, заплывая, загоняют ее в свои «сети». Она бы и их могла обойти, да время тратить нельзя, и так все зигзагами ходит. Делать нечего, поплыла она в лоб. Видит: воины, обвешанные оружием мужчины, под этой тяжестью еле на воде держатся, да еще мечи и даже копья удержать в руках хотят, думают «пешим» порядком лидера поразить.
Совсем вплотную подплыла Ана, и может невольно, тому, что был напротив, издевательски морду скорчила; вспомнив, подобно дельфину, резко выпрыгнула из воды и, набрав воздуха, перевернувшись, ушла вглубь, наблюдая, как неуклюже барахтаются над ней искривленные толщей воды и помыслами людские тени. Двое-трое попытались за нею нырнуть, да их богатая амуниция только этого и ждала, с жадностью повлекла ко дну, и Ане даже повезло: совсем рядом острием вниз проскользнуло длинное копье.
Главное на воде — не сбить дыхание. Как можно дольше проплыв под водой, вынырнула Ана, огляделась, спешить не стала, полежала чуть на воде, восстановила дыхание и только после этого понеслась стрелой к берегу. А там очередная напасть — сморщенный, смуглый, как Басро, уже немолодой мужчина, слащаво улыбаясь сквозь густые усы, подает для утоления жажды увесистый кувшин. Только кинжал Аны с блеском коснулся обожженной глины, как белесая, жирная жидкость фонтанными брызгами окропила пляж, в мгновение ядовитыми паучками просочилась сквозь песок, исчезла. Ана взяла дальний кувшин, смочила руку, понюхала, попробовала на язык и лишь после этого отпила всего несколько глотков, слегка утолила жажду и тронулась дальше.
Подъем не крутой, но затяжной, до блеска и соскальзывания местами отшлифован тренирующимися марафонцами. Именно на этом, последнем перед финалом, этапе скидывается последнее, тяжелое оружие. Ане скидывать нечего — с самого начала налегке. Вот и ровная дорога к стадиону; наконец, и сам стадион, совсем рядом и заветная белая линия, за которой наступает самое страшное — скотская смерть или триумф бытия!
Только переступив линию, Ана чувствует, как она устала, ноги не держат, она упала, а стадион стонет, ревет, бушует яростней самой кошмарной бури. Она часто дышит, почти задыхается, конечности отяжелели, не подчиняются. А стадион заревел с новой силой, с новым импульсом — значит, уже показался на финишной прямой ее соперник, ее смертельный враг... А встать она никак не может, и главное, не хочет, хочет вот так вечно лежать.
— Ана Аланская-Аргунская! — певучим, раскатистым тенором трижды прокричали рядом с ней, зрители еще сильнее закричали, зарукоплескали и засвистели одновременно.
«Да это ведь я — Ана Аланская-Аргунская!» — током прошибло ее. — «Да что я лежу, на всеобщем обозрении, для всеобщего освистания, позора? Встать!» — приказала она сама себе. И вскочила. А вдалеке уже топчется ее враг, да не один, буквально наседают еще двое. То ли из-за пота, то ли от усталости — различить лиц бегущих она не может, да и не хочет — ей теперь все равно, она на арене, в центре внимания, достигла своего, и вместе с приливом сил входит в присущий женщинам врожденный артистический раж! У нее все запланировано, роль изучена досконально, пора приступать.
Став в центре круга, она изящными, несколько капризно-небрежными движениями рук развязала вначале шаль — пышные золотистые волны, получив простор, нимбом развеялись вокруг ее красивой головы, блеском обрамили плечи и грудь. Затем, как чуждое, она скинула с себя грубую черную тунику; маняще расправила девичью грудь — и с тонкой грацией, с поразительной изящностью предстала перед завороженной публикой в магически-невиданном, соблазнительно-вызывающем костюме амазонки.
— Ана! Ана! Ана! — скандировал стадион, и кто свистнул бы теперь — был бы раздавлен.
А Ана уже окончательно пришла в себя, и в отличие от большинства зрителей, любующихся только ею, она вглядывалась, кто бежит, точнее, еле-еле, шатаясь, плетется первым? Оказывается, она задала с самого начала такой темп, что навьюченные металлом мужчины — не выдержали. Ее счастье впереди: уже бросив все, кроме меча, на ходу с досадой срывая с тела защитную металлическую сетку, с трудом передвигая ноги, приближается — действительно, теперь желанный — тамгаш, победитель двух предыдущих олимпиад, еще кумир масс; а его вот-вот нагоняют еще двое, их Ана не знает, боится, она готовилась только к поединку с тамгашем.
В одной руке Аны появился кнут. Стадион дружно, раскатисто захохотал, а она как хлестанула звучным щелчком, будто по их спине, все разом затихли. Вот она, кульминация года! А Ана еще раз махнула кнутом и звонким, властным голосом приказала:
— Быстрее, тамгаш, еще быстрей! Вперед, скотина, мой раб!
Ноги тамгаша заплетаются, цепляются о землю, он уже не может их поднять, а меч по земле волочит. Его вот-вот нагонят, но преследователи ненамного свежее, да женщина в финале — для них победный бой.
— Быстрее, быстрее, мой раб! — кричит Ана, хлещет кнутом.
Уже падая, на корпус раньше повалился за белую линию тамгаш, то же самое, но на ногах, свершили его преследователи. По кивку арбитра вооруженная охрана моментально вытолкнула двух последних за круг.
По правилу, с момента пересечения белой линии вторым финалистом начинается бой. Но Ана не спешит, горделиво смотрит, как со смертельным страхом, глядя на нее исподлобья, стал на четвереньки тамгаш, чуть увереннее встал на ноги, выпрямляется, поднимает меч.
— А теперь на колени! На колени, раб! На колени, тамгаш! — повелительно закричала Ана. Но тамгаш, все больше надуваясь, раздвигая плечи, сделал вперед шаг, а в глазах тоска — и вдруг, сумасшедше захохотал, вознес меч.
— На колени! — свистнул кнут, и еще раз; большая голова тамгаша дернулась; у виска брызнула кровь, но он стоял, и при следующем свисте вялым взмахом меча защитился, срезал кончик кнута.
— На колени, на колени, раб! — повторяла Ана, второй кнут свистел в ее руке.
Меч уже не блестел в воздухе, он безвольно провис, уперся в землю, на него опирался всем весом тамгаш, а Ана в это время его заарканила, резко рванула — перелетая через меч, тамгаш повалился к ее ногам.
— Где Басро? Где должен сидеть Бейхами? — склонилась Ана к его уху. — Покажи глазами, покажи, мой раб! Не то голову отсеку.
Тамгаш с трудом поднял голову, повернул налево. Точно, в первом ряду, отвратительная взбешенная рожа Басро.
— Видишь, как он злится, — продолжает на ухо кричать Ана, а стадион и впрямь сошел с ума; такого не видели и не представляли; но Ане до этого сейчас дела нет, она ничего не слышит, поглощена другим. — Ты помнишь «соты Бейхами»? Он тебя снова посадит в них. Иди, беги, он рядом, снеси ему голову, я велю!
Как прирезанный бык зарычал тамгаш, тяжело поднялся; не только от уха, но и из носа и рта просочилась на его искаженное дикое лицо кровь. Он тупо посмотрел на меч, да не поднял, а растопырив толстые пальцы, выдавая какие-то гортанные, хриплые звуки, двинулся в сторону Басро.
Ана видела, как Басро даже на расстоянии струхнул, его огромные черные выпуклые глаза стали еще больше, полезли на лоб. До трибуны тамгаш дошел и полез было вверх, да копья охранников стадиона его поддели, пронзили, сбросили, потащили за арену, и о нем взбешенная толпа сразу же позабыла.
— Ана! Ана! Ана! — ревел стадион, ее имя носилось над Константинополем. А Ану интересовал Бейхами. Она тоже двинулась в ту же сторону, думая приблизиться и кинуть в Басро кинжал. Но Басро там уже не было, и народ расступился с этого места, озирается, сторонится. Толпа смяла охрану, хлынула на арену. Десятки рук вознесли Ану, и она с высоты увидела судорожно скорчившуюся физиономию Басро с перерезанным горлом, а рядом, как ни в чем не бывало, скрестив руки на груди, невозмутимый огромный негр Мниха, еще выше сквозь людские толпы продираются китаец и другой слуга. А самого Зембрию она найти не может. На руках ее выносят со стадиона на центральную улицу; народ ликует, впереди апофеоз праздника года и слава! Император лично будет чествовать нового чемпиона, небывалого кумира масс.
