Владимир Карагодин - Пылающий горизонт Юго-Восточного фронта
Вскоре появились первые машины с мирными жителями. Остановив несколько машин и досмотрев их, я пришёл к выводу, что такая служба мне не по нраву. Ведь приходилось, досматривая багажники, говорить людям, чтобы они выкладывали из них всё содержимое. А они с испугом в глазах беспрекословно доставали свои сумки с продуктами, одеждой и прочими бытовыми принадлежностями, которые были необходимы для дальней дороги. Поэтому отправив Лёву на досмотр, я стал страховать его возле баррикады.
К обеду поток машин заметно увеличился, и, чтобы не создавать очередь, пришлось визуально осматривать багажник.
Когда я осматривал очередную машину, ко мне подошёл молодой парень из нашего отряда.
– Шустрый… – представился он, и встав посередине дороги, приготовился к досмотру машины. – Неправильно ты досмотр проводишь, а если у них под сидением «муха»? Следует всех выводить из машины во время досмотра.
– Да ладно тебе, а если в машине будут женщины и пожилые?
– Неделю назад на «укровском» блокпосту ехал дед на стареньком «Москвиче». Остановился метров за десять до блокпоста, поднял капот – типа сломался. «Укры» видят, что дед в движке ковыряется, ну и расслабились, а он багажник открыл, «муху» достал и по ним. А потом всех из автомата добил. Собрал оружие и к ополченцам на блокпост, а ты говоришь – пожилые.
– Шустрый, а тебя кого-то из нас поменять прислали?
– Нет, я сам… вам помочь.
Шустрому было двадцать пять, но выглядел он лет на двадцать, причём вёл себя также как в его годы ведут себя юноши, стремясь доказать всему миру свою правоту. Коренастый, маленького роста, но с крепкими мускулами. Он напоминал дворового хулигана, который являясь заводилой в компании, постоянно усложнял жизнь жильцам дома, которым от соседства с таким парнем ничего хорошего ждать не приходилось.
Свою первую машину он досматривал с пристрастием. Долго ходил вокруг неё, придирчивым взглядом рассматривая номера. Затем, попросив открыть капот, сравнивал цифры на кузове с цифрами указанными в документах на машину. Сверив цифры, он, прищурившись, старательно вертел документы на солнце, просматривая водяные знаки.
«Какой гаишник пропадает!»
Не доезжая до нас несколько метров, остановилась белая «копейка». Вспомнив историю Шустрого, я поспешил к мешкам, где у нас лежали «РПГ-7» и «муха». Вскинув «РПГ-7» на плечо, я крикнул Лёве:
– Иди к машине, я его подержу, только аккуратно подходи.
Навстречу Лёве уже шёл мужчина средних лет, в камуфляжных штанах и сером батнике.
Прислонив «РПГ-7» в угол, я направился к нему вслед за Лёвой.
– Ваши документы, – опередив Лёву, обратился я.
– Да нет у меня документов, – ответил он, и хотел еще что-то добавить, но когда его взгляд упал на лежавшую «семёрку», он, как будто не замечая нас, отправился к ней.
Положив руку на почерневший багажник, он не громко сказал:
– Я ведь её полгода назад купил, – новую взял, долго копил…
– А вы кто? – спросил я у него.
– Да местный я, мы на этом блок посту стояли – это моя машина.
– А-а-а, ну тогда сейчас старшего позовём, а то у нас правило: не пропускать без документов.
– Да я понимаю…
Я сделал жест Лёве, чтобы он отправился за Шарниром.
– Так, что же здесь произошло?
Неделю назад здесь несли службу пятнадцать человек. Внизу, в посадке, находятся блиндажи, палатки, схроны для хранения боеприпасов. Раньше до войны здесь была шашлычная, рядом с кафе был душ, проведено электричество, в общем, мы здесь несли службу со всеми удобствами. Три дня назад с той стороны, – он указал в сторону своей «копейки», – из-за перекрёстка выезжает «укровский» танк с белым флагом на антенне и по дороге направляется на блокпост. Стоявшие возле блоков ребята расслабились, тревогу не объявили, уже готовились «укров» в плен принимать. А танк за двадцать метров остановился и прямой наводкой стал их расстреливать. Это «укры» новую тактику придумали. Обратил внимание? – спросил он, указывая на разломанный пополам бетонный блок.
– В первую очередь…
– Это я за ним с «АГСа» по нему стрелял, всю «улитку» выпустил, а он в меня снарядом, вот только блок и спас. В тот день из пятнадцати человек, нас в живых осталось только трое. Мы в зелёнку отошли, а они здесь глумились, с зенитного пулемёта, по постройкам как в тире палили, шашлычную сожгли, столбы повалили, теперь здесь электричества нет.
Вскоре вместо Шарнира пришёл Малой, поздоровавшись, они направились в сторону кафе.
Спустя два часа, к нам подошли братья с позывными Старший и Младший. Старший относился к нам с подозрительностью, никогда не упускал шанса уколоть нас едким словечком, когда мы комментировали положение на передовой. Будто бы он в нас видел всего лишь туристов, приехавших на Донбасс ради любопытства. Также относились к нам многие бывалые бойцы в отряде. Особо бдительные разглядывали нас словно под лупой, и при каждом удобном случае напоминали нам:
– Вы из России, если что – уедете, а мы здесь останемся.
Некоторых из них можно было понять – их близкие оставались там, на оккупированных территориях: Славянск, Краматорск, Лисичанск. Семьи, чьи родные воевали на стороне ополчения, имели статус вне закона, им постоянно угрожали, и в любой момент их близких могли увезти в неизвестном направлении.
Большинство из них вели себя с нами холодно, и только, когда они оставались в кругу тех, с кем прошли первые тяжёлые месяцы гражданской войны, они позволяли себе быть обычными парнями.
Наша наивность, порой переходившая в легкомысленность, только раздражала их.
– Парни, идите к «Уралам» – обед привезли,– сказал мне Младший.
Проходя мимо них, я услышал, как Старший сетовал своему брату:
– Я в ополчение вступал не для того чтобы на блокпосту лицом торговать…
Придя к «Уралам», мы обнаружили, что все матрацы, разложенные в палисаднике, уже заняты, на них лежали бойцы либо сложенные вещи.
– Шершень, если что, ложись ко мне – в тесноте да не в обиде, – увидав моё озабоченное лицо, сказал Сосна.
– Спасибо, если что, буду иметь в виду.
Походная спальня находилась в узкой посадке лиственных деревьев, за которой снова начиналось пшеничное поле, тянувшееся до самого посёлка.
Сразу перед полем, на грунтовой дороге, экскаватором была выкопана траншея, которая прикрывала подход к спальне, хозяйственным постройкам и к сгоревшему кафе. Несмотря на то что траншея была без опалубки, в середине находился сложенный из бетонных плит «ДОТ». Вход и выход траншеи были обложены мешками с песком, представлявшими собой огневые точки.
В одном из строений за время нашего отсутствия уже оборудовали склад, в котором хранились консервы, крупы, несколько свёртков обмундирования и прочих нужных в быту вещей.
Должность кладовщика исполнял сорокалетний Грузин – это уже был второй ополченец на моей памяти, позывной которого определял его национальность.
Грузин, со свойственным ему кавказским гонором, критиковал руководство ДНР, а также, поражался разгильдяйству, которое царило в ополчении.
Выдавая шевроны, он рассказывал нам, что в молодости застал Афганистан, и при каждом удобном случае проводил сравнение с тем, что как бы ни ругали «совок», но такое безалаберное отношение к ведению боевых действий он увидел только здесь.
Возле склада росли четыре дерева, с прибитыми металлическими листами вместо стен, крышей для такой комнаты служила натянутая брезентовая ткань. Здесь находилась наша столовая. Посередине комнаты стоял стол и несколько стульев, возле одной из стен стоял старый советский сервант, в котором лежала посуда. Перед входом, синей краской из баллончика, на стене была надпись: «ДЛЯ ДНР».
К вечеру приехал Сосед с двумя бойцами в кузове, которые выгрузили сорокалитровую алюминиевую флягу с рыжеватыми подтёками возле крышки.
– Парни, будите всех кто спит, борщ привезли, – сказал Сосед и, запрыгнув в кабину, стал разворачивать «Урал».
Кто-то из бойцов положил на стол пару саек хлеба и несколько головок чеснока. После такого сытного ужина я отправился бродить по территории нашего лагеря, а заодно узнать, где находятся туалет. Оказалось, что два туалета сгорели, и теперь все пользовались руинами шашлычной.
Когда я подходил к столовой, меня встретил Пух.
– Шершень, сказали же не шариться по местности, парни ещё не всё проверили, ты где ходил?
– Возле кафе прогуливался.
– И что там?
– Не знаю, я внутрь не заходил, но с улицы понятно, что там всё заминировано.
– Заминировано? Это как же ты понял? Там что растяжки?
– Ты не так понял… загажено там всё.
– Шершень, это ты не так понял! Ты где? На войне или на лавочке! Впредь выражайся точно, без подтекста. Если там мины, значит говори – заминировано, если там дерьмо, значит…
– Что уже пошутить нельзя?..
– Приехали они сюда, шутники! Один уже нашутился… домой уезжает.
