Артур Черный - Комендантский патруль
Другой дом по той же улице — жалкая часть не разобранной до конца трехэтажки. Я захожу в первый подъезд. Стены его вынесены артиллерией, и прямо с порога начинается квартира. В белой бетонной крошке, среди человеческих испражнений валяется тряпичная детская кукла с оторванными ногами и рукой. Посредине комнаты открыта большая крышка подвала, вниз от которой ведет сломанная деревянная лестница. Вокруг все завалено бумагой и мусором. Из подвала вылетает черное облако мух и с отвратительным жужжанием рассеивается в тусклом свете квартиры. Мухи скапливаются в подвале на земле, от которой несет сырым, противно-сладким запахом мертвецов. Этот запах мечется под пробитым насквозь потолком, сгущается в щелях наваленных друг на друга стен, стекает с них обратно на землю к своим неопознанным, наспех засыпанным без памяти и без слез трупам. Я ухожу.
Автобус наш, дрожа латаными-перелатаными жестяными боками, везет всю группу к следующему пункту нашего маршрута — на площадь Минутку. Но и на Минутке сегодня никого нет, и мы беспечно бродим по захламленным, исковерканным дворам. Мы неторопливо бросаем камешки в пробоины стен и аукаем в открытые пустоты окон. Набив полные карманы зелеными сливами, мелкими группами возвращаемся к машине.
Вечером Рэгс отправляет в комендантский патруль две группы по десять человек. Все вместе мы медленно подходим к рынку, набираем там воды, пива, семечек, и кривыми, напрочь вымершими улочками выходим на школьный двор, из которого хорошо просматривается освещенная электричеством территория отдела. Нас не видно. Мы сидим на мягкой зеленой траве, потихоньку травим анекдоты, пьем кто воду, а кто пиво.
Душистый летний вечер окутывает мир. Теплый воздух, как волны рваного густого тумана, течет мимо нас. Огромная золотая луна медленно поднимается над черными кронами широких деревьев. Необыкновенная ее красота завораживает нас. Наши камуфляжи, заштопанные, испачканные грязью дорог, наши боевые, оглохшие от стрельбы автоматы, аккуратно сложенные у ног, слабо напоминают о необратимости минувших дней…
В 23.00 мы по одному, скрытно, чтобы не попасть на глаза дежурному Кипитану-Кипежу, обязательно бы запихавшему нас на ночные посты, возвращаемся в отдел, местные разъезжаются по домам. Общий уговор: патруль был до 02.00.
31 июля 2004 года. Суббота
С утра я заступаю в СОГ.
После обеда Тайд заставляет строиться весь отдел в любимой его «милицейской форме», после чего отправляет личный состав на беспутные КПП, которые все равно не дают никаких результатов. Так как на построение я не собираюсь, за мной заходит лично Безобразный. Тяжелый, удушливый смрад этого потного животного вползает в горячий, нагретый солнцем кубрик. Пока я надеваю форму, Безобразный умудряется вылить на себя почти половину флакона одеколона Сквозняка.
Перед строем Тайд тычет в меня пальцем:
— Я же говорил, что он там спит.
— Да не спал, а паспорт на свой участок заполнял, — вру я, глядя ему в его глаза.
На самом деле никакой паспорт я в руки не брал уже месяц, а сейчас занимался тем, что сочинял матерные стишки о похождениях Безобразного, рождение которых он благополучно и прервал своим появлением.
Личный состав отдела разъезжается по КПП, а я в составе СОГ еду на обнаруженный солдатами комендатуры у одного из избирательных участков района фугас-самоделку. За нами приезжает и Тайд, который тут же начинает орать на солдат, что те сами только что заложили фугас, и обещает вывести их на чистую воду. Тайд идет далеко, вызывает даже коменданта района. Но тот не приезжает. Наш начальник, тряся огромным животом, отдает распоряжение снять отпечатки пальцев с фугаса, и дактилоскопировать по этому же поводу военнослужащих комендатуры, а после сверить результаты.
Дождавшись, пока уедет грозный командир, мы популярно и доходчиво объясняем хлопающим глазами воякам о запрете без их согласия проводить эту процедуру. Те, естественно, «запрещают» нам себя дактилоскопировать. Мы разъезжаемся.
Вечером меня пытается затащить в свои лживые сети Неуловимый. Он пьян и подавлен. Тайд объявил ему очередной выговор. Неуловимый клянется свести начальника в могилу и, между делом, пытается занять у меня денег на открытие небольшого бизнеса. Выпучив глаза и шипя задавленным голосом, он обещает скорую прибыль, а если что-то не получится, вернуть деньги. Бизнес этот мне давно известен — литровая бутылка водки. Но мне скучно и хочется развеселиться. В подтверждение своей догадки, я проделываю такой трюк: достаю из кармана деньги, разворачиваю их веером в руке и интересуюсь:
— А тебе сколько надо?
Неуловимый теряется и тут же выводит себя на чистую воду:
— Да пока рублей триста хватит…
Мы расходимся.
Последний день месяца подводит под прожитым жирную черту. Отошел долгий жаркий июль. Горькое чеченское лето вступило на финишную прямую, ведущую к осени.
Вчера из одной воинской части, прихватив с собой оружие, сбежали двое солдат. По пути своего следования расстреляли троих чеченцев, мирных жителей.
Вчера в дагестанском Кизляре силы МВД и Армии штурмовали квартиру одного из многоэтажных домов, выкуривая засевших там пятерых боевиков чеченского джамаата. Во время штурма погибли три сотрудника МВД и уничтожено трое бандитов, двое взяты в плен.
В нашем районе чеченский ОМОН уничтожил двух боевиков, одного взял в плен.
1 августа 2004 года. Воскресенье
В 08.00 едем в расположение чеченского ОМОНа собирать бумажки по поводу вчерашней перестрелки с бандитами. Тайд, стремящийся к безусловному контролю над территорией района, лично провожает нас от ворот.
В ОМОНе, как то и предполагалось, нам дают от ворот поворот, и радостные таким оборотом дела, что не надо собирать никаких бумажек, мы принимаем решение с возвращением в отдел повременить, а отсидеться в одном из кафе, пока в 09.00 не заступит новая смена.
Скорчив недовольную гримасу, мы отчитываемся перед дежурным отдела. Коренастый, широкоплечий майор-чеченец — тертый калач, его на мякине не проведешь. Выслушав заключительную речь о том, как нас послали в ОМОНе, он с ухмылкой кивает:
— Ну, ну… Что-то больно долго там вас посылали. Дело-то нехитрое. Могли бы и побыстрее послать. Ладно. Давайте в распоряжение своего начальства…
На входе в общежитие стоит пэпээсник со строгим указанием Тайда «не пропускать на второй этаж ни одну сволочь до 22.00 часов». Этим решением начальник решил подорвать незыблемые основы жизнедеятельности и процветания русских контрактников, которые, по его мнению, ничего не делают, только спят, жрут да водку пьют. И все это безобразие Тайду в убыток, так как деньгами ни один контрактник делиться с ним не хочет. Если местные, скрепя сердце, но все же сдают с каждой зарплаты по пятьсот, по тысяче рублей на многочисленные поборы на нужды отдела, то русские с молчаливым упрямством не желают, как выразился однажды Тайд, «скорейшего окончания войны».
Что-то соврав, я прохожу мимо пэпээсника и, позавтракав, на попутках уезжаю на 26-й блокпост. Добрасывающий меня от Минутки на своей побитой «Волге» старый чеченец, сначала увидев мое лицо, а затем услышав русскую речь, цокает языком и говорит:
— Ты смелый парень. Но тебя быстро убьют.
— Работа у меня такая. Участковый я здесь. А пока еще не убили.
В ОМОНе, наевшись до отвала, я валяюсь у телевизора и смотрю разные глупые передачи, которыми так богаты наши телеканалы. В обед той же дорогой возвращаюсь в отдел, где на 12.00 Рэгс и Безобразный назначили построение службы МОБ.
Многомудрые те начальники еще с самого утра разогнали всю эту службу по постам на улицах района. По обычаю, проинструктированы сотрудники были безобразно, по постам расставлены как попало и где попало. Им даже не удосужились вменить в обязанности проверку на этих постах тех же машин и документов проезжающих. Рэгс ограничился одной всеобъемлющей фразой: «Ловите боевиков!» Которую каждый понял по-своему.
А в обед начальством было решено устроить контрольное построение, на котором можно будет спросить за работу и дать новую. Однако на него никто даже не явился. Более того, уже в 10.00 ни одного из постов, выставленных с утра, не было обнаружено ни на одном перекрестке. Все как в воду канули. Отдел просто разбежался проводить выходной по собственному плану.
Не зная, чем себя занять в пустом РОВД, я выхожу за забор и сажусь на старую, видевшую ужас обеих войн скамейку. Здесь не так давно был заложен фугас, который, взорвавшись, ранил осколком в ногу Плюса.
Серая тень склонившегося над скамейкой тополя погружает меня в свою прохладу, окутывает густой печалью воспоминаний. Я неторопливо считаю дни, оставшиеся до возвращения домой, их еще очень много, более полутора сотен. Как мертво смотрится сейчас все, что меня окружает: и этот тополь, и скамейка, и вывороченные из земли трамвайные шпалы, гнутые сизые рельсы, сваренные ржавые «ежи», торчащие у боковых ворот отдела, мятый, простреленный шлагбаум… Там, на той земле, что так далека сейчас, по таким же рельсам, не боясь и не прячась, грохочут трамваи, там под такими же деревьями бродят люди, не обвешанные оружием, не закутанные с головы до ног в пестрые камуфляжи, на таких же скамейках сидят влюбленные и не влюбленные пары. Там дом.
