Артур Черный - Комендантский патруль
Когда среди всех этих желающих порулить нашим кораблем-титаником один все-таки произнес команду «Становись!», большая часть личного состава, который они так усердно тасовали и подсчитывали, бесследно исчезла. Хитрые чеченцы утекли через открытые ворота поодиночке, простодушные русские вышли целым группами. Но если русские в большинстве остались все же за воротами, то чеченов и след простыл.
Зачистка с заранее известным результатом — «Ноль!» — началась. Собрать такую огромную толпу, засветить ее с самого утра сначала в районном РОВД, а затем походом через весь город к «Динамо», еще и там тщательно выстроить все подразделения, — на это уходит около двух часов. Вместо положенных 08.00 зачистка и развод постов начинаются только после 10.00. Гениальный план этой зачистки, вероятно, тоже был разработан сразу семью няньками.
Но на «динамовском стоянии» я уже не присутствую. Под шум общей суматохи и неразберихи я прыгаю с БТРа перед 26-м блокпостом, где меня сегодня ждут неотложные дела.
В обед меня грызут слабые приступы совести. Спросят меня сегодня: где ты был? А ответить мне нечего. Ладно, если спросит Тайд, Рэгс или Безобразный, этим совру, не моргнув глазом. А вот уважаемых мною Тамерлана или Вождя не обманешь, да и неудобно как-то… Я решаю принять участие в зачистке, беру автомат и напяливаю на себя форму.
Постовой у ворот, расслабленный от жары, в расстегнутом кителе и крутобокой кепке, удивленно вскидывает бровь:
— Уже нагостился? Поди, уже спать больше не можешь?
— Да нет, могу. Думаю на зачистку сходить. Родина-мать зовет…
— Ну-ну… А где зачистка-то?
— Не знаю.
Наобум я иду в сторону Минутки.
В центре площади сбился в кучу немногочисленный пост. Я присматриваюсь. Свои. Проходят всего пять минут службы, и по рации уже дают «съем». Удачно совершенный мудрый поступок радует меня. Напустив на себя усталый и замученный вид, я прохожу через плац и уже бегом поднимаюсь на этаж общаги.
В самой середине дня в глухом своем кабинете поддатый Тайд кричит на своих заместителей и мелких начальников, а затем объявляет меня лучшим работником отдела за первое полугодие:
— Никто ни хрена не работает! Никто в отделе! Один Ангара работает! Один Ангара раскрывает!.. Всех уволю!!!..
В это время единственный работающий в отделе участковый, так бессовестно скрывшийся от зачистки и перехитривший ее, спит в одних трусах среди смятых простыней на кровати. Работает!
К чести моей сказать, Тайд опирается на действительный показатель раскрытых преступлений. А у меня их целых четыре, что неслыханно много для сотрудника чеченского отдела. Раскрыты они, конечно, не мною одним, а совместно с другими участковыми. Но счастливое везение мое таится в том, что присутствовал я один на раскрытии именно четырех. Посильный мой вклад в них безусловно вложен. Причем самый активный — задержание в первых рядах. Остальные присутствовали на одном, двух раскрытиях. Вот и получил я вымпел лучшего. Кроме того, Тайд не слеп. Он видит меня на каждой зачистке, в патруле или на блокпосту.
Весь город кишмя кишит вояками и милицией. Некоторые части подняты по тревоге. На окраине района формируют особую группу из спецподразделений армии и МВД. Пол-Грозного только и говорит, что вот-вот заявятся гости с высоких вершин, что так давно не появлялись на пороге войной разграбленного дома. В самом городе их уже около полутора тысяч, ожидается подход больших сил. Боевики собираются взять реванш.
Утром в Ленинском районе подорвали машину спецслужб. Смертельно ранен майор чеченского РУБОПа, взрывом ему оторвало ногу, вскоре офицер умер. В 2001 году в Политехническом институте Чечни боевики убили его сына.
25 июля 2004 года. Воскресенье
Утром Тайд строит отдел. Нас выводят из строя по пять-семь человек, сколачивают команды на заслоны, и до времени распихивают по углам плаца, где мелкое начальство выматывает душу бесчисленными наказаниями и наставлениями.
За нашими спинами перед очередной группой распаляется Безобразный:
— Да если бы у меня был автомат, я бы сутками стоял на посту! Да ни один боевик бы в город не проскочил! Только мертвым!
Кто-то предлагает исправить ошибку и обратиться к старшине за оружием. Но он изначально не прав в своем невежестве. И Рамзес прямо напоминает об этом:
— Я — начальник. Мне не положено.
Жаркая пыль дорог ждет нас в свои объятия.
Мне выпадает Минутка — голая площадь с ломаными горбами мятых многоэтажек. Громадные руины, оскалившиеся кривыми клыками пасти, таращат в небо пустые глазницы окон. Не передаваемая никаким пером, ни на какой бумаге уродливость Минутки!
Бесконечный поток машин. Летящие из-под десятков колес облака пыли забивают глаза, из них вытекают мутные грязные слезы. Пот катится по лицам, наплывает на растрескавшиеся от жары губы.
Я останавливаю каждую третью-четвертую машину. Подхожу к ней, заглядываю в багажник, просматриваю документы. Один из водителей, парень моего возраста, настойчиво и нагло пытается продать мне кизлярский кованый нож. Просит он за него, неказистый и потертый, непростительно много.
На всякий случай я направляю его к сотруднику чеченского ОСБ, что, толстый и бородатый, разбирается на обочине с задержанным «КамАЗом». Тот попросту вытаскивает из рук продавца нож и выворачивает наизнанку машину последнего.
День разгорается. Болят ноги и ноет под тяжестью автомата плечо. Проклятая вездесущая железка, без которой никуда!
По кругу площади, обмякшие и распахнутые, подперев руками головы, глядя вниз, сидят русские и чеченцы нашего отдела. Кроме гаишников, что варятся в середине Минутки, никто уже не останавливает машины.
Мы сидим на пустых пластиковых бутылках из-под минералки. Все бревна, скамейки и пни, которые могли быть здесь, сгорели много лет назад в железной утробе буржуек и отпылали в синем огне костров, что грели здесь наших товарищей холодными южными ночами. На уродливых обрубках деревьев нет места повеситься — все до последней ветви срезаны осколками и спилены пилами.
Каждый новый час отсчитывается по минутам, что приближают окончание этого невыносимого дня.
Отдел. Хмельной вечерний закат сгущается над нашим притихшим строем. Тайд ходит шаркающей походкой перед уставшими людьми и, заложив руки за спину, негромко рассказывает о каких-то грядущих трудностях, что вот-вот свалятся на наши головы. Никто не слушает старого полковника. Мы валимся с ног и хотим только одного — упасть на землю и уснуть.
Я заволакиваю в кубрик разгрузку, прислоняю к ней автомат и смыкаю глаза. Тут же меня поднимают: сутки дежурства на 26-м блокпосту. Личное указание Рэгса.
26 июля 2004 года. Понедельник
Отстояв ночь на блоке, я большую часть дня провожу на ПВД ОМОНа, где купаюсь под душем и набиваю вечно пустой от такой жизни живот. Оба отряда омоновцев играют между собой в баскетбол на ящик пива.
После часовой борьбы проигравшие курганцы вытаскивают из своего штаба шесть полуторалитровок веселящей жидкости. Распаренные, не отошедшие от игры, красноярцы жадно проглатывают наполненные коралловым светом кружки. Часовой свешивается с наблюдательной вышки и, небрежно ковыряя под ногами автоматом, окриком предупреждает товарищей о вреде спиртного. Те поднимают на пост большую полную пива кружку.
Я ухожу на блокпост.
Невыносимый зной терзает бетонные глыбы блока. От жары одолевает лень. Двое омоновцев приходят на блок. Они останавливают маршрутку и, прося привезти несколько литров пива, суют водителю деньги. В ожидании последнего мы заходим внутрь поста. Здоровый, бритый наголо боец отряда неторопливо рассуждает:
— Говорила мне жена: «Ну, что ты в эту Чечню поедешь? Тут у тебя диван, телевизор, кактусы твои любимые на окнах, холодильник с пивом… Летом пляж… Ну, чего еще надо-то?..» А я ей: «Да ну это все! Там интересней!» А сейчас смотрю на тебя, — он кивает в мою сторону, — да на этот блокпост, и… домой хочется. Кровати у тебя тут ржавые, матрасы отсыревшие, вонючие, тараканы ползают, богомолы на стенах висят, крысы по углам шныряют…
Он чему-то мгновенно радуется и тыкает меня локтем:
— Эх, ты! Как ты живешь-то здесь?
Я улыбаюсь:
— А я здесь не живу. Я все больше у вас в отряде… болтаюсь.
К вечеру подъезжают девавшиеся куда-то с блока чеченцы, наши пэпээсники. Они спрашивают, не приезжала ли проверка. Мне, просидевшему в ОМОНе почти весь день, и самому это неведомо. Встретив ночную смену, уже в темноте, мы возвращаемся в отдел.
27 июля 2004 года. Вторник
Утром начинается нахваленный вчера Тайдом строевой смотр. Около часа мы прыгаем на раскаленном асфальте, прижимаемся к короткой тени разбросанных у края плаца машин, втихаря курим и откровенно не понимаем, для чего нас собрали на такой жаре.
