Юрий Бондарев - Мгновения. Рассказы (сборник)
– Не чересчур ли? – заметила Вероника Викторовна, ее влажные от растаявшего инея брови смешливо подрагивали. – Неужели для одной гостьи вы устраиваете такой роскошный пир? Смотрите, Павел Алексеевич, не хватит чем расплатиться, наберетесь позора перед всем миром.
– Нам не страшен серый волк, – беспечно сказал Павел и, должно быть вступая в крупную игру, превесело обратился к официанту, невозмутимо чиркающему карандашиком в блокноте: – Поправку, дружок, на ходу сделай. Три бутылки коньяку. И десять бутылок шампанского. И все тащи сразу, чтоб стоял боезапас на страх врагам и русский глаз радовал. Считай, что в твоем ресторане мы свадьбу играем. А друзья, они, может, еще подойдут. Давай работай, кореш, да на полусогнутых, чтоб скорость была, как в полковой разведке перед поиском! Ясно? Повторять не надо?
Павел отдал это приказание с выработанной военной четкостью, исключая тоном голоса всякую лишнюю шутку, и я отметил, что он умеет отлично владеть собой. И, подумав об этом, увидел уже знакомое выражение вопросительной насмешки в глазах Вероники Викторовны. Она спросила:
– Скажите, Павел, кто вы такой? Купец-миллионер? Мот? Сочинитель научно-фантастических романов?
– Вопрос ваш понял. Даю настройку: раз, два, три. Прием, – перешел на иронию Павел и, наклонясь к ней, заговорил с непринужденностью: – Кто я такой? Отвечаю по пунктам анкеты. В Гражданской войне не участвовал. В оппозиции не был. Участвовал, однако, в Отечественной. Бывший полковой разведчик, взявший тринадцать «языков». Звание – гвардии лейтенант. Трижды ранен. Войну кончил на Одере. Двадцать шесть лет. Место жительства – Красноярский край. Холост. Ищу подругу жизни. Такую же красивую, как вы. С такими же глазами «дикой серны», как в песне поется, с такой же фигурой, в таком же сером свитере, как у вас.
– Да-да, – проговорила Вероника Викторовна, изображая гримаской шутливую грусть. – Застенчивость вам не угрожает. Впрочем, тринадцать «языков»… Тринадцать – несчастливая цифра.
– Ерунда! – жарко возразил Павел. – Тринадцать – моя любимая цифра, и служил я в тринадцатой дивизии. Кому как, а мне эта цифра вроде счастья. А что? – заговорил Павел с нарочитым вызовом. – Я парень, в общем-то, везучий, серьезный, смелый, идите за меня замуж, Вероника, не пожалеете! Уж я-то вас никому в обиду не дам! Как у господина Христа за пазухой… Будем жить хорошо, детей нарожаем штук шесть, нянчить вместе будем. До самой смерти не изменю…
– О, силы небесные! – воскликнула Вероника Викторовна и сложила молитвенно ладони под подбородком. – Вы предлагаете мне руку и сердце?
– А почему не верите? – нестеснительно-дерзко выговорил Павел.
– И я вам нарожаю детей шесть штук и буду стирать пеленки и печь пироги? – продолжала Вероника Викторовна оживленно и потянула бледно накрашенными ногтями папиросу из коробки Павла. – И так мы будем жить с вами счастливо, радостно, патриархально? Изо дня в день?
– Я беречь и жалеть вас буду, – сказал Павел и предупредительно чиркнул зажигалкой. – Я парень хороший. Вам спокойно со мной будет. Только вот, – он помедлил, добавил неодобрительно: – Только вот курить вам не разрешил бы. Не женское ведь дело. Не люблю, когда женщины курят.
– Это, пожалуй, надобно учесть. – Она опустила глаза, прикуривая от зажигалки Павла, ее, казалось, невинно-нежные земляничные губы выпустили дым и изогнулись в не сдержанной ею улыбке. – Значит, так: пеленки, агусеньки, шесть штук малюток, которых надо вместе с вами нянчить в полной любви и радости. Какая чудесная идиллия, Павел Алексеевич, дорогой мой нежданный жених!
– Почему смеетесь? – насторожился Павел и замолчал, строго следя за официантом, который с перегруженным подносом, неслышно ступая, возник перед столом, не совсем уверенно расставляя закуски, бутылки коньяка и бутылки шампанского. – Ну, что застеснялся, друг? Жестикулируй, как положено! – поторопил Павел командирским голосом. – Сколько тебе заказывали шампанского? Десять бутылок? Принеси тринадцать! Учел? Чертову дюжину, на счастье. Одну нам на стол, остальные вон туда – на соседний, все расставь, чтобы красиво было! Почему смеетесь? – повторил он, поворачиваясь к Веронике Викторовне. – Какая еще такая идиллия?
Она закинула ногу на ногу, отклонилась на стуле, ее грудь так полновесно обозначилась под свитером, что скулы Павла покрылись смуглым румянцем.
– Слушайте, Павел, сколько вы получаете, если не секрет?
– До семисот рублей, – ответил он и с беззаботным ухарством заговорил: – А что? Не хватит? Заработать всегда можно! В Сибири да не прокормиться? Со мной ничего бояться не надо! Я ведь парень-ежик!..
Она вздохнула с печальным сожалением.
– Какой вы все-таки наивняк, парень-ежик, в голенище ножик. Так, кажется, в частушке? Я ничуть не сомневаюсь, что вы прекрасный охотник и рыболов. Но я работаю в геологическом управлении и получаю в два раза больше, чем вы. Кто же в семье будет править? Вы? Нет, не вы. Поймите, Павел, женщина всегда должна чувствовать превосходство мужчины во всем. Представьте, как будет задето ваше самолюбие с непослушной женой, которая и детей народить вам не захочет.
– А вы командуйте, рад буду, ежели умно сумеете, – Павел, налил в бокал шампанского, пододвинул бокал к Веронике Викторовне, затем разлил коньяк в рюмки и в раздумье подмигнул мне, как бы призывая к дружескому участию: – Что ж за здоровье моей невесты, которая не хочет хорошей женой быть хорошему мужу. А напрасно вы! – сказал он неожиданно страстно, и темный румянец ярче загорелся на его скулах. – На загляденье была бы пара! Напрасно вы, ей-богу!..
С надеждой согреться я выпил рюмку, но коньяк не согрел меня, холод стлался по гигантскому залу, где, кроме нас, по-прежнему не было ни души и в огромные, от пола до потолка окна, сплошь заросшие инеем, пусто светило январское солнце, отчего было еще холоднее. Меня пробирала дрожь и от этого ресторанного ледника, и от нелепого разговора, который уже недозволенно переходил какую-то грань, принятую в общении между близ незнакомыми людьми.
И эта открытая искренность Павла, не признающего никаких условностей, его наивная страстность, по всей видимости забавлявшая Веронику Викторовну, были неприятны мне как опасное препятствие, которое не в силах был преодолеть влюбчивый Павел, готовый не шутя подчиниться вот этому вздернутому носику, этим безмятежно смеющимся глазам загадочной геологини.
– Хор-рошая была бы пара! – повторил Павел с азартом и, наклонив голову, бережно взял руку Вероники Викторовны, подержал на своей лопатообразной ладони, подобно драгоценности, вполголоса спросил: – Разрешите поцеловать?
Она легонько потянула кисть из его ладони.
– Зачем? К чему эта сентиментальность?
– А может, я вас с первого разу полюбил, как увидел. Может, всю жизнь вас искал. Бывает такое? – снова азартно сказал Павел. – Бывает или нет?
– В жизни бывает все, – ответила она безразлично и, вздрагивая плечами, оглядела зал. – Даже то, что мы зачем-то сидим на этом северном полюсе, и вы говорите мне что-то совсем ненужное, лишнее. Это тоже входит в разряд «бывает». Дорогой мой жених, о чем мы с вами будем, говорить, если станем мужем и женой? Мы со скуки умрем оба!
– Со скуки? Это как же? – возбужденно встрепенулся Павел. – Да ежели бы вы… Да я на руках бы вас носил, как ребенка! Зацеловал бы вас, заласкал бы! Разве вы заскучали бы? И говорун я большой, сказки и байки всякие знаю!
– Вы не сможете носить меня на руках. И я не люблю, когда меня целуют, – прервала она, опуская глаза, и отвернулась. – Послушайте, Павел, – поспешно сказала она, уже смягчая случайно вырвавшуюся фразу, – поймите же наконец… Я не гожусь вам в жены. Если я не убегу от вас после первой брачной ночи, то вы сами прогоните меня на второй день. Я не для вас, поймите! Ну, пора! Хватит. Мне надо идти.
Она встала, улыбаясь своей кроткой улыбкой.
– Пон-нятно! – с прежней неудержимой, но уже страшноватой веселостью четко выговорил Павел, и смуглость сошла с его лица. – Понял отлично! Не могу носить вас на руках. Вероника Викторовна, потому что конечность у меня одна. Единственная. Но она четырех рук стоит!
– Павел Алексеевич…
– И она умеет делать все. Все!..
И он изо всей силы ударил кулаком по столу, отчего со звоном подпрыгнули стукнулись друг о друга бутылки, и стремительно встал, одергивая китель.
– Я готов вас проводить, Вероника Викторовна, – охрипшим голосом произнес он и, рывком вынув портмоне, бросил его на стол, жестко приказал мне: – Расплатись за свадьбу. С чаевыми. Встретимся в палате.
Она, по-прежнему неопределенно улыбаясь торопливо пошла к выходу. Он – за ней следом.
…Когда много лет спустя, я вспоминаю о том январском дне в промерзлом ресторане, вызывавшем ознобную дрожь, и о том каком-то обреченном объяснении Павла в любви, я не могу толком объяснить себе, что же это было. Попытка самоутверждения? Неодолимая страсть? Физическое влечение? Или, быть может, ревность к красавцу «кавалергарду», самолюбивое соперничество?
