Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Обзор книги Сергей Михеенков - Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
Сергей Егорович Михеенков
Заградотряд. «Велика Россия – а отступать некуда!»
«Велика Россия, а отступать некуда!»
– Что ж вы, детушки, стоите? – закричал Иван Кузьмич. – Умирать так умирать: дело служивое!
А.С. Пушкин. Капитанская дочкаГлава первая
Возле небольшой деревушки фронтом на юго-запад окапывалась рота московских ополченцев. Неровный пунктир ячеек тянулся от крайних дворов по берегу речушки, заросшей ольхами и ракитником, через пойменный луг, полого поднимавшийся к полю, и по самому полю, где ровными рядами, куда ровнее окопов, стояли в «бабочках» снопы необмолоченного овса.
– Эх! Славные наши колхознички! В гриву-душу их!.. – матерился ротный, оглядываясь то в поле, золотившееся на солнце сияющими снопами, то на свое воинство. Беспокоило его больше, однако, не то, что местные жители не успели обмолотить и, как положено, отправить в закрома родины выращенный урожай, а то, как медленно и неумело окапывались его подчиненные. – Орда! В гриву-душу их!.. Бульварный сброд…
Ротный и сам несколько раз брался за лопату, срезал угол окопа для своего НП, делал ступеньку, чтобы легче было при необходимости выскочить вперед. Вперед… Хватило бы духу удержаться. В гриву-душу… Но ступеньку он все же вырезал.
Глядя на ротного, то же начали делать связисты и первый взвод лейтенанта Багирбекова.
Первый взвод окапывался в центре обороны Третьей роты.
Шаркая остро отточенной малой пехотной лопатой по сырой податливой земле, Мотовилов вдруг поймал себя на мысли, что думает совершенно о другом, не о том, о чем сейчас надо думать. Перед глазами стояло лицо председательши, сияющий матовой белизной кожи овал с темным ртом и глубоко посаженными глазами. Он даже вспомнил ее последние слова, пытаясь восстановить в памяти и то, что она ему сказала, сами слова, и интонацию, с которой они были сказаны, и жесты, и наклон головы.
Красивая женщина, снова подумал он о ней. Хоть и председатель колхоза, лицо, можно сказать, официальное и наполовину казенное, а все же – красивая.
Окапывались ополченцы действительно вяло. Может, потому, что порядком вымотались во время ночного марша и предыдущих нескольких суток, которые для Третьей роты тоже прошли без сна и покоя. Шли пешим ходом от самой станции, волокли на себе не только оружие и боеприпасы, но и все ротное хозяйство. И штатное, и то, что он, Мотовилов, по своей хозяйской привычке прихватил сверх штата. Хоть и тяжело было на марше тащить все нажитое, а не бросишь. В пути не останавливались. Мотовилов гнал свою одинокую роту к месту сосредоточения с тем азартом, с которым разве что у смерти отнимают мгновения, минуты и часы, обреченные ей. А вдруг да удастся обмануть старуху.
Когда взводы рассыпались вдоль поля и речки, перехватив большак, самые шустрые тут же сбегали в деревню, принесли большие лопаты, найденные, видать, в огородах, быстро отрыли свои ячейки и теперь сидели, покуривали и смотрели на кромку леса и извилистый хвост дороги, уходящей на запад. Там, за лесом, куда уводила та единственная дорога, время от времени погромыхивало, глухой грохот то нарастал, то слабел, будто катаясь по земле огромными катками.
Интересно, сколько лет ей? Лет тридцать, не больше. Примерно Тасиных лет…
– Брыкин! В гриву-душу! Что ты копаешь, Брыкин? Ты что, комбайн сюда хочешь загнать? – закричал он вдруг, чтобы сбросить с себя морок посторонних мыслей, которые теперь только мешали, отвлекали от главного.
Перед ним из довольно глубокого окопа встал пожилой боец, поправил пилотку, сбившуюся на затылок, и, приложив ковшиком к потному седому виску крупную мужицкую ладонь, словно для того природой и созданную, чтобы каждодневно выполнять любую физическую работу, спокойным голосом ответил:
– Ячейку, товарищ старший лейтенант. – Боец неуверенно отнял от виска слегка подрагивающую ладонь, утер ею вспотевший лоб и тем же тоном произнес: – Индивидуальную ячейку для стрельбы стоя.
– Да у тебя, Брыкин, не ячейка, а корыто! Выгребная яма для ротной уборной! Первая же мина, первая граната закатится именно в твой окоп, Брыкин! И воду ты к себе соберешь со всего поля! Индивидуальная ячейка…
Боец, которого распекал ротный, огляделся по сторонам, критически оценивая свое укрытие, но, должно быть, так и не поняв, почему его окоп не нравится командиру, устало махнул рукой:
– Сейчас исправлю. – И исчез за бруствером, втянув за бурую бровку свежего отвала свое сухощавое сутулое тело.
Конечно, все устали. И что из этого? Дать им отдых? Чтобы выспались, а немец придет и возьмет их тепленькими? И роту, и этот рубеж. Нет, пусть копают. В окопах и отдохнут, и согреются, и покурят. Пускай привыкают к окопной жизни. Солдата не перед боем жалеть надо, а в бою, вспомнил он поговорку своего первого командира эскадрона.
Дальше по линии окапывался пожилой ополченец Хаустов. Ротный намеревался пройти мимо, не хотелось ему лишний раз расстраивать свои и без того слабые нервы и материться на все поле. Но то, что он неожиданно увидел, заставило его остановиться и уделить увиденному некоторое время. Его поразила правильная геометрия окопа, точные, сантиметр в сантиметр, размеры и пропорции. Окоп профессор отрывал быстро, без суеты, явно со знанием дела. И винтовка, и шинельная скатка, и «сидор» с котелком ополченца лежали там, где им положено было лежать. И лопату он держал как боец не первого года службы.
– Вот, товарищи бойцы! Уважаемые рабочие московских заводов и люди умственного труда! – обратился он к первому взводу. – Обращаю ваше внимание на то, как правильно отрывает свою ячейку боец Хаустов! Берите пример с уважаемого профессора! Рядовой Хаустов! Объявляю вам благодарность!
– Спасибо, товарищ старший лейтенант, – ответил Хаустов.
– А вот отвечаете неверно.
– Служу трудовому народу! – тут же поправился ополченец.
Ротный оглянулся на левый фланг, окликнул лейтенанта Багирбекова:
– Прикажите бронебою переместиться сюда! Вот пусть и берет себе Брыкина вторым номером. Окоп подходящий, и расширять не надо. Запасную отрыть в двадцати-тридцати метрах – там. – И Мотовилов указал рукой в тыл, в сторону овсяных «бабочек».
– Младший сержант Колышкин!.. – тут же послышался голос взводного.
И тотчас с левого фланга прибежал коренастый боец в стеганой короткополой фуфайке. Спрыгнул в просторную ячейку Брыкина и принялся примерять к брустверу свое длинноствольное ружье. Этот свое дело знает, наблюдал за действиями бойца Мотовилов. И Брыкина подтянет.
– А ну-ка, комбайнер, убери вот здесь и здесь немного земли и перекинь ее туда, – тут же приступил к делу бронебойщик.
– Сам копай. Кум нашелся, – нахмурился Брыкин.
– Запомни, боец, – наставительно сказал бронебойщик, – с этого момента ты мой второй номер. Я – твой непосредственный командир. Что прикажу, то и будешь делать. Это – как на гармони сыграть. Лучше приготовим позицию, дольше проживем в бою. Смекаешь? Так что давай, одолевай, комбайнер, суворовскую науку побеждать. – И младший сержант засмеялся, бережно устраивая на бруствере противотанковое ружье.
Мотовилов не стал вмешиваться в разговор бойцов. Более того, сделал вид, что не слышит их. Шла обычная притирка двух характеров, неожиданно оказавшихся в одном окопе. Ничего, подумал ротный, завтра будут неразлейвода. Он постоял бы в первом взводе и еще несколько минут, но со стороны деревни захлопали сырые полы шинели. Так, торопливо перебирая ногами, вечно куда-то спеша, в Третьей роте ходил только один человек, он-то сейчас и подошел к Мотовилову.
– Ну что, Овсей Исаевич, вы-то окопались? – встретил подошедшего ротный.
Младший политрук Бурман потоптался на бруствере ячейки бронебойщиков, наклонился всем корпусом к Мотовилову и, высунув из широкого рукава шинели сухую смуглую ладонь, густо пахнущую табаком, коротким жестом, как бы подчеркивая особую конфиденциальность предстоящей беседы, отозвал ротного в сторону.
– Давайте отойдем. Поговорить, так сказать, накоротке…
Младший политрук отвел его от линии окопов шагов на двадцать. Далековато, прикинул Мотовилов, окидывая взглядом взводы и край деревни. Канонада на юго-западе утихла. Гремело только севернее. А там, в стороне Тарусы, залегла непонятная, напряженная тишина. Что это? Неужели отогнали? Или немцы все же сбили дивизионные заслоны и прорвались. Какие уж там дивизионные заслоны. От всей дивизии разве что полк остался. И тот сводный. С бору по сосенке…
Младший политрук Бурман между тем откашлялся и заговорил:
– Во-первых, должен вам поставить на вид, что вы, как командир роты, а в данном случае отдельного подразделения, выдвинутого на угрожаемый участок, действуете не по уставу. Где ваш НП? Откуда вы собираетесь управлять взводами? Отсюда? Из стрелковой ячейки? Во-вторых…
Да, в гриву-душу, подумал Мотовилов, у бронебоя с его напарником горя меньше, чем у меня. Нанес же лихой заместителя… Он мгновенно вспомнил все, что ему не нравилось в его заместителе: и то, как он фактически отменил его приказ на переправе, отдав распоряжение грузиться вначале первому взводу, а потом всем остальным, и то, как минуту назад начальственно и повелительно махнул ему смуглой ручкой, в нужный момент вынырнувшей из широкого рукава шинели, и такой же самоуверенный взгляд, и манеру влезать не в свои дела в самый напряженный момент, как будто специально для того, чтобы показать, что и он в роте хозяин. Пришло время комиссара ставить на место. Он ухватил младшего политрука за ремень портупеи, притянул к себе, как подростка, которого пора бы хорошенько высечь, да нехорошо при посторонних, и сказал:
