Александр Авраменко - Огненное лето 41-го
Но нервы врага не выдерживают. И они откатываются назад…
— Товарищ майор! Вас командир полка вызывает! — кричит приползший посыльный. Что ж, делать нечего — отсылаю свой несостоявшийся экипаж в окопы, а сам ползу следом за посыльным. Не стоит рисковать. Наверняка кое-кто затаился или просто притворился убитым, так что получать пулю в спину, у меня нет ни малейшего желания.
Вскоре мы оказываемся в окопе и, пригнувшись, бежим по ходу сообщения на КП. Всюду следы разрушений, кое-где обваленные стены, следы впитавшейся в высушенную глину крови. Тела, накрытые плащ-палатками, многие бойцы белеют свеженаложенными бинтами…
* * *Степан Петрович лежит на нарах, укрытый шинелью. Он бледен, рядом хлопочет санинструктор.
— Принимай полк, майор. Видишь…
Он сбрасывает шинель, и я замечаю, что у него вместо ног аккуратные культи, замотанные быстро краснеющими бинтами.
— А как же Кац?
— Нет больше Каца, и батареи его нет. И танков у нас больше нет. Все накрылись. Так что принимай и командуй…
— Есть, товарищ подполковник!
Я выхожу наружу, следом выбирается сержант-санинструктор.
— Ты почему его оставил?! Немедленно назад!
— Товарищ майор! Товарищ подполковник меня послал следом за вами. Чтобы я вам карту передал.
Он лезет в сумку за картой и в этот момент из-под земли доносится глухой щелчок. Оттолкнув стоящего на пути сержанта, я бросаюсь обратно, внутрь. Подполковник лежит неподвижно, правая рука свесилась, рядом валяется «ТТ». На виске чернеет, набухая кровью, дырка в синем круге несгоревших порошинок… Сзади меня застывает боец. Непослушными губами я командую:
— Сержант… Сходите в расположение, приведите двух человек. Выкопайте могилу и похороните. Документы сдадите мне. Ясно?
— Так точно, товарищ капитан… то есть, простите, товарищ майор!
Он убегает, а я выхожу следом и сажусь на валяющееся рядом бревно, оставшееся от строительства блиндажа. Эх, Степан Петрович… но предаваться унынию некогда, и я берусь за дело: первым чередом нахожу остальных офицеров штаба полка и приказываю немедленно выяснить и доложить потери. Заодно выясняю, как погиб Кац — оказывается, прямое попадание бомбы в орудие, возле которого тот находился…
За старших у артиллеристов теперь тот комиссар, который отдал мне свой броневик. Что же, надеюсь, он не такой, как многие из тех, кто попадался мне раньше… У нас остались двенадцать ПТО, одна гаубица. Два 107-мм орудия.
«БТ-7», оказывается, чудом уцелел, и «Т-35» отделался развороченным моторным отделением, так что двигаться он уже не сможет, но главное орудие и две передние башни уцелели, хотя рубка пробита болванкой, которая и оторвала ноги Федорчуку. Приказываю подготовить капонир, и лёгкий танк с превеликим трудом заталкивает туда махину, хотя всех делов-то и было, что подвинуть его на двадцать метров вперёд.
Все ПТО так же закатываем на новые позиции. Курсантов погибло очень много, поскольку они, не переставая, вели огонь под бомбами, пытаясь подавить батарею врага. Выбираю бойцов посильнее, ставлю их на должности заряжающих и подносчиков снарядов. Тем временем начинают поступать доклады командиров рот и батальонов… и после их докладов мне остаётся только скрежетать зубами да перекатывать желваки: потери личного состава почти семьдесят процентов.
По-сути, уцелело около семисот человек из почти трёх тысяч, да и из тех половина ранены. Правда, из тыла вернулось еще около пятидесяти — писари, связисты, кашевары. Ставлю их в строй, молясь про себя, чтоб немцы подольше приходили в себя.
Однако уже через десять минут вновь начинается артобстрел…
Глава 28
…Как ни странно, но второй огневой налёт переносится легче. Может, потому что нас стало меньше, и мы рассредоточились, а, скорее всего, оттого, что погибшим курсантам удалось всё же задать немцам шороху.
Но всё равно, достаётся опять. Несколько снарядов падает на уже бывшие позиции старых гаубиц, и высоко над нами пролетает изуродованное колесо, чем-то напоминающее Фордзоновское.
Стреляют фашисты как-то вяло, скорее, для очистки совести. Хочется надеяться, что это беспокоящий огонь. Будут время от времени выпускать по нам с десяток снарядов, чтобы мы дёргались, сами же тем временем разошлют разведку по разным азимутам, и попытаются найти обход.
Это плохо, но, как говорится — приказ есть приказ. Нам велели держать оборону здесь, значит, и будем стоять до тех пор, пока не прикажут отойти. И точно, минут через десять после начала вражеский огонь стихает и до вечера не возобновляется. Где-то левее нас глухо гудит канонада, туда же проплывают в небе надрывно стонущие пузатые бомбардировщики и хищные узкие истребители.
Что ж, раз пока оставили в покое, надо подготовится к грядущему бою. Это сейчас затишье, но уж утром-то, наверняка, снова начнут, и уж тогда точно мало нам не покажется. Неспешно наплывают сумерки…
* * *Командиры собрались в моей землянке, и мы решаем, что нам делать. Настроение у всех разное, но в главном мы не расходимся: драться, драться и ещё раз драться. Наша скромная победа многих воодушевила, и, поразмыслив, решаем послать на поле боя разведку. Посмотреть, пошарить. Глядишь, чем и разживёмся. Плюс к тому, формируем специальную команду, которая соберёт трофейное оружие — не «Шошами» же от гадов отбиваться Да и патронов к ним уже практически нет…
Мучительно текут минуты. Чтобы не дёргаться решаю пройтись по линии нашей обороны. Шуршит и поскрипывает под ногами уже утрамбованная земля. Бойцы — кто спит, кто не спит. Многие курят. Но настроение боевое. Кое-где, накрывшись плащ-палаткой, чтобы не было видно огня, пишут письма домой, обмениваются адресами. На поле, уставленном подбитой техникой — тишина, что и радует, и напрягает одновременно.
Наконец, возвращаются, да не пустые, а сгибаясь под тяжестью трофеев: автоматов, пулемётов, ящиков с боеприпасами. Один из солдат, невысокий парнишка лет восемнадцати, со вздохом облегчения сваливает свою ношу под ноги и с трудом разгибается. Ого! Три станкача, пять автоматов, цинк с патронами. Нет, не цинк — стандартная укладка под ленты с бронетранспортёра. Богатство!
— Товарищ командир, там наши ребята ещё тащат! Немцев набили — жуть! Больше чем наших, намного больше!
— Молодец, товарищ красноармеец! От лица службы объявляю вам благодарность!
— Служу Трудовому Народу!
Тем временем появляются остальные бойцы. Они, надрываясь, волокут что-то непонятное, с четырьмя стволами на двухколёсном лафете.
— Что добыли, орлы?
— Та ось дивитесь, яка штуковина, товарыщу командиру!
Действительно, интересная машинка. Вызываю Пилькова, благо Валера уцелел. Тем временем агрегат оттаскивают за линию окопов. С приходом переводчика выясняется, что это зенитная 20-мм установка. Ну, теперь дадим отпор и авиации, пусть слабенький, но дадим!
Наконец решаю прилечь, отдохнуть перед боем, но только голова касается сапог, положенных вместо подушки, как меня будят:
— Товарищ майор, тут это…
— Что ещё, Сидорчук?
— Да наши ребята привели двоих…
— Немцев, что ли?
— Нет, товарищ майор, тех, что на поле в ячейках сидели…
С трудом раздираю глаза. В них словно насыпали песок.
— Что, сами не можете разобраться?
— Да посмотрите сами, товарищ майор…
— Давай их сюда.
Я зол, словно оголодавший дворовой пес на цепи. Между тем старшина уходит и возвращается с двумя бывшими функционерами. Лощёные морды уже не блестят — черны от копоти. У одного в руках немецкий кургузый автомат, за поясом две гранаты с длинными деревянными ручками. Второй держит на весу длинноствольный пулемёт с дырчатым кожухом и обмотанной вокруг него лентой. Последним за ними входит лейтенант из второй роты. Он отдаёт честь:
— Товарищ капитан, были на нейтральной полосе. Вот, нашли. Фруктов.
— Оружие откуда?
— При них было, товарищ капитан.
Я лезу в карман, достаю папиросы и закуриваю, замечаю, как жадно у одного дёргается кадык, помедлив, протягиваю ему раскрытый портсигар. Трясущимися пальцами он берёт папиросу, достаёт из брюк спички и прикуривает.
— Так откуда оружие?
Тот, что с автоматом, неумело рапортует:
— Взято в бою, товарищ командир.
— В бо-ою… — «сомневаясь», тяну я. Автоматчик торопливо начинает рассказывать:
— Я, товарищ командир, когда в ячейке остался и немцы нас бомбить начали, испугался очень. Сами посудите, не военный я человек! А когда танки пошли, и вовсе, признаюсь, чуть в штаны не наложил. Хорошо, тут наши пушки стрелять начали. Рядом броневик проходил, в него попали, немцы с брони как мыши в разные стороны. Один ко мне в окопчик и заскочил.
Внезапно он суровеет и сплёвывает:
