Александр Авраменко - Огненное лето 41-го
«ЗИСы» же размещаем непосредственно на линии окопов, благо они невысоки и усилий по маскировке требуют немного… Между тем на дороге появляются первые беженцы. Бредут пешком, катят тачки с имуществом, гонят скотину. Мне больно смотреть им в глаза…
Мысленно даю себе клятву отомстить за их страдания, и судя по суровым лицам окружающих меня бойцов — не только я. Но вскоре в этой бесконечной колонне начинают появляться другие лица. Эти едут на легковых автомобилях, набитых узлами с имуществом, иногда на грузовиках. Толстые, заплывшие жиром морды с не менее откормленными супругами. Функционеры. Швондеры.
Начальник артиллеристов не выдерживает, берёт у меня взвод бойцов и перекрывает дорогу…
— Стой! Чья машина? Что везёте?
Из кабины высовывается толстая физиономия с вывернутыми губами:
— Я секретарь райкома ВЛКСМ, у меня мандат на эвакуацию имущества райкома!
— Предъявите!
Морда суетливо извлекает из нагрудного кармана толстовки сложенную вчетверо бумагу. Полковник смотрит, затем просит предъявить документы. Неторопливо листает паспорт.
— Так… Покажите, что у вас в машине?
— Вы не имеете права! Там секретные документы!
Морда белеет, и начинает качать права, но мы видим, какие там «секретные документы». Из-под брезента торчит лакированный угол пианино, а над кабиной возвышается расплывшаяся вширь дамочка. Полковник показывает на неё:
— Если у вас секретные документы, то что здесь делает посторонняя? Почему она находится с секретными документами? Или вас положение о перевозке документов не касается! Обыскать машину!
Бойцы лезут на «полуторку». Молодка визжит, но затыкается после удара прикладом винтовки и плюхается через борт на землю. Срывается брезент, и нашему взору предстаёт гора домашней утвари. Кац покрывается красными пятнами от бешенства и трясущимися руками вытаскивает из кобуры «наган». В это время один из бойцов кричит из кузова:
— Товарищ полковник! Здесь только шмотки! Нет никаких бумаг!
Гулко бухает выстрел. Морда валится на землю, брызгает неправдоподобно алая на серой пыли кровь. Супруга охает и лишается чувств.
— Бросьте её в кювет. И этого тоже…
Через полчаса у нас уже около двадцати грузовиков и несколько «эмок». Отдельно, под охраной, человек пятьдесят их бывших владельцев. Артиллерист приказывает выдать им лопаты и гонит на сто метров вперёд, где они, пыхтя и отдуваясь, роют себе ячейки. Вернувшись, приказывает установить пулемёты на позиции и взять «этих» на контроль. Под прицелом задержанные суетливо машут инструментами.
Тем временем в толпе начинают появляться и военные. Некоторые ранены, в бинтах, на которых расплывается свежая кровь. Таких грузят в реквизированные машины и отправляют в тыл, остальных загоняют в окопы, дают лопаты и заставляют углублять траншеи и копать вторую линию. Немцев всё ещё нет, и это радует: мы успеем закрепиться. Время работает на нас.
Из ручья беженцев мы вытаскиваем людей, оружие, машины. Внезапно в толпе появляется нечто огромное и массивное, которое медленно приближается, возвышаясь над людьми. Мать честная! А ЭТО откуда здесь! Мы не верим своим глазам: пятибашенное чудовище Т-35!
Выскакиваем на дорогу и машем, требуя остановиться. Танк послушно замирает на месте, и из него высовывается ротный политрук с танковыми эмблемами. При виде нас он облегчённо улыбается и выдыхает:
— Наши…
Экипажа нет. Политрук оказывается выпускником последнего курса политического военного училища, бывший танкист, выпущенный досрочно, согласно приказа Ставки. Получил назначение, но когда прибыл на место — части уже не было в расположении. Пошёл искать своих, и наткнулся на брошенный танк. Разжился топливом и поехал, резонно рассудив, что лучше плохо ехать, чем хорошо идти. Сейчас рад, что нашёл нас. Быстро формируем экипаж. За командира становится Федорчук, остальных членов экипажа он подбирает себе сам, так что я остаюсь в пехоте. Вскоре у нас появляется ещё два танка: «Т-26» и «БТ-7», на которые он сажает комбатов.
Ну а мне достаётся «БА-10», на котором ехал начальник политотдела какой-то дивизии. К его чести, надо сказать, что он сам отдал нам машину, уйдя в окопы к рядовым бойцам.
Внезапно вдалеке вспыхивают ракеты. Немцы! Затолкнув в ствол «сорокапятки» снаряд, я приникаю к панораме броневика и через оптику наблюдаю за дорогой. Идут! Впереди танки, перед ними катят мотоциклисты. Позади авангарда целая куча средних «троек» и чешских машин. Трещит рация. Это Кац:
— Товарищи танкисты, вы пока огонь не открывайте, дайте нам поработать!
Слышу голос Федорчука:
— Исидор Якович! Тут же дистанция почти полтора километра!
— Ничего, наши пушечки на это и рассчитаны…
Его голос прерывается хлёстким звонким выстрелом. Короткий промежуток и… Я не верю своим глазам и ещё раз приникаю к панораме. Точно! На дистанции тысяча двести метров снаряд пушки подбил немецкий танк, броню которого — с вполовину меньшей дистанции — едва пробивала наша танковая «семидесятишестимиллиметровка»!
А потом позади нас тяжёло грохочут тяжёлые гаубицы. Ветераны первой мировой не подводят и сейчас: снаряды весом в девяносто семь килограмм, снаряжённые девятью кило тротила накрывают колонну огненными разрывами. Мне хорошо видно, как летят в разные стороны тела и искореженные обломки машин, как воспаряет над дорогой квадратная башня танка и кувыркаясь, врезается в землю. Через мгновение всё заволакивает дымом и пылью.
И в этот момент в небе появляются чёрные точки самолётов. Едва успеваю подать команду укрыться, как выросшие в размерах «юнкерсы» с воем ложатся в пике, готовясь высыпать на наши окопы первые бомбы. И одновременно откуда-то из глубины вражеских порядков начинает вести огонь фашистская артиллерия. Земля трясётся и дрожит, всё затянуто расцвеченным всполохами новых взрывов дымом. Сейчас мы бессильны…
Наши тяжёлые орудия пытаются начать контрбатарейную борьбу под бомбёжкой, но это приводит лишь к ненужным потерям среди артиллеристов. Бомбардировщики накрывают демаскированную батарею сплошным ковром разрывов.
Мы вываливаемся из броневика и прыгаем в узкую щель, выкопанную рядом с машиной. Впрочем, так ещё страшнее — пронзительный свист над головой, кажется, длится целую вечность, а тяжёлый удар — вот-вот сровняет узкую щель, превратив ее в братскую могилу….
Отплёвываемся от лезущей в рот и нос пыли, кто-то чихает от едкого химического запаха взрывчатки.
— Все живы?!
В ответ — слабые, словно сквозь вату, голоса. Водитель-сержант зажимает руками уши, из которых тоненькими струйками сочится кровь — не выдержали барабанные перепонки. Выдёргиваю индивидуальный пакет и подаю ему. Руки бойца трясутся — явная контузия.
Наконец сквозь грохот разрывов слышу, что отштурмовавшие самолёты уходят прочь. Именно «слышу», поскольку неба не видно из-за поднявшейся пыли и едкого чёрного дыма. Зато немецкие пушки продолжают вести огонь, медленно, но верно смешивая нас с землёй. Но вот замолкают и они.
Я осторожно высовываюсь из щели: всё вокруг выжжено и напоминает Луну, которую нам показывали в фантастическом фильме в училище.[6] Такие же кратеры, такая же безжизненная поверхность. Позади нашего убежища валяется бесформенная металлическая конструкция, в которой узнаю башню моей десятки. Ты смотри, оказывается, не зря в щели прятались! Попали таки…
— Немцы! — пробивается сквозь забившую уши вату оглушенности крик. Оказывается, под прикрытием огневого налёта фашисты подкрались совсем близко, и теперь они буквально метрах в трёхстах от нас.
Что же делать-то?! Ведь у меня даже гранат нет! В это время открывают огонь чудом уцелевшие ПТО, и мне сразу становится легче. Небольшие орудия буквально насквозь прошивают броню легких танков, заставляя их безжизненно замирать на месте. Одна за другой вспыхивают фашистские машины, из которых редко кто успевает выскочить. Впрочем, и эти счастливчики переживают сгоревших товарищей на считанные секунды — наша пехота открывает шквальный огонь. Бойцы мстят за страх, пережитый ими под бомбами и снарядами врага.
Но «ЗИСы» просто творят чудеса! Я застываю с открытым ртом — ТАКОГО я еще никогда не видел чешский «35Т» выворачивается из-за пылающей «тройки». «ЗИС» стреляет в упор. Короткая мгновенная вспышка болванки на лобовой броне — и вырванный взрывом кормовой лист башни… сносит башню идущей следом «двойке»… Просто чудо!
В запале боя ору:
— Бейте их, ребята! Бейте!
Кажется, что курсанты слышат меня и усиливают огонь до немыслимых темпов. Немцы вспыхивают один за другим. Грязный бензиновый дым заволакивает поле боя, давая уцелевшим возможность подкрасться незамеченными, так как ветер на нас…
