Аурел Михале - Тревожные ночи
— Не бойся, дяденька! — успокоил его Бижа. Крестьянин посмотрел на нас, некоторое время подозрительно переводя взгляд с одного на другого, потом все еще испуганно произнес по-румынски:
— Коли так, заходите в дом… Нас никто не видит.
Я вопросительно посмотрел на Бижу. Кто знает, в какую мы с ним попали передрягу?! Но Бижа как ни в чем не бывало двинулся прямо в темноту сеней. Я подождал, пока зашел и крестьянин, и тоже переступил порог, не спуская, однако, пальца с курка. Внутри было темно, как в могиле. В нос ударил какой-то кисло-сладкий запах, как от молочной сыворотки. Долго гремел позади нас засовом крестьянин. А потом мы остались втроем в кромешной тьме. Бижа быстро чиркнул спичкой, опередив хозяина, который тоже вынул коробок. Окно на улицу было завешано одеялом. Когда спичка погасла, крестьянин отодвинул в сторону одеяло, и в помещение хлынул лунный свет.
— Я один, — пробормотал он, указывая нам на стулья у стола посреди сеней. — Жена с дочкой уехали сегодня ночью в Сэнэдислу. Спасаться от пушек.
Бижа непринужденно опустился на один из стульев, держа автомат на коленях. Потом, стянув с головы берет и положив на стол, прикрыл его кулаком. Я тоже уселся на краешек стула, не сводя глаз с двери и держа палец на курке. Я чувствовал, что и Бижа внутренне неспокоен, хотя и не хотел этого показывать — он ни на мгновение не выпускал крестьянина из виду. Так продолжалось некоторое время — мы сидели на стульях, крестьянин стоял перед нами, выжидательно на нас поглядывая. Это был человек крепкого сложения, с могучей грудью, с длинными сильными руками и большими тяжелыми ладонями труженика. Может, ему было за пятьдесят, но только коротко остриженные волосы, посеребренные у висков, — возможно и от лунного света — да худое костистое лицо выдавали его возраст. Длинные пышные усы с загнутыми по-венгерски кверху концами и густые кустистые брови были еще совсем черные. У него был оливковый цвет лица и прямой, почти квадратный подбородок. Когда он поворачивал голову к свету, его серо-голубые глаза, ясные и чистые, сверкали, как алмазы. Чтобы избежать наших взглядов, он тоже сел на стул по другую сторону стола. Его тревожило наше молчание.
— Мы вас ждали еще вчера вечером, — заговорил он, пытаясь смягчить грохочущий бас своего голоса. — Раз немцы ушли…
— Когда они ушли? — вскочил Бижа.
— Я уже сказал вам — вчера вечером.
— А куда?
— Откуда мне знать? В ту сторону пошли, — и крестьянин ткнул рукой в одну из стен. — Может, в Джилэу, оттуда они пришли…
— Эх, — протяжно и безнадежно вздохнул Бижа. — Значит, это не Джилэу?
— Нет, — отрицательно покачал крестьянин головой. — Это — Луна. Джилэу — в той стороне, за лесом и Сомешем, — и он снова показал рукой, куда ушли немцы.
— Заблудились мы, дяденька, — с огорчением произнес Бижа. — Хотели попасть в Джилэу.
— Так ведь Джилэу в той стороне, — снова ткнул крестьянин рукой в одну из стен. — А там, может, немцы…
В комнате снова воцарилась тревожная тишина. Бижа, по-видимому, что-то прикидывал в уме — он сидел задумавшись, вперив глаза в стену. Я спрашивал себя, что делают сейчас наши на кукурузном поле. Несомненно, они обеспокоены, что мы так задержались. А венгр, сидя неподвижно на стуле, испытующе смотрел то на одного, то на другого, словно исследуя нашу поношенную, жесткую форму из зеленой хлопчатобумажной ткани. Вдруг мне показалось, что его серо-голубые глаза словно подернулись влагой и их грустный, потерянный взгляд, скользнув поверх наших голов, устремился куда-то вдаль, в пустоту. Потом он вздрогнул и быстро-быстро заморгал глазами, будто желая отогнать терзавшие его мысли, и, словно вспомнив что-то, с привычной медлительностью поднялся со стула и направился в чуланчик сбоку от сеней. Он тут же вернулся — казалось, все у него было заранее приготовлено — и поставил на стол кувшин с молоком и две кружки.
— Может, пожелаете, — пробормотал он и налил нам обоим молока. Бижа сразу взял свою кружку и с жадностью опорожнил ее. Вытер затем рот тыльной стороной руки и снова налил молока, себе одному. Я тоже выпил свое молоко, оно было свежее, холодное. Крестьянин, опустившись на стул, еще раз наполнил мою кружку и знаком попросил выпить молоко.
— И у меня был сынок, — сказал он с нежностью, смягчившей его низкий, грохочущий голос. — Его звали Андраш, и он был такой же, как вы, совсем еще мальчик. Но немцы и Хорти послали его в Россию, и он больше не вернулся. Вместо него пришла бумага, чтобы проливала моя жена слезы.
Мы так и застыли с кружками в руках. Крестьянин же прошел в соседнюю комнату и вернулся с бумагой, на которой было что-то написано по-венгерски. Бумага медленно переходила из рук в руки. Но ни я, ни Бижа не могли разобрать, что было там написано, кроме имен: крестьянина звали Мартон Хорват, а его сына — Андраш Хорват. Некоторое время мы все трое сидели молча, устремив глаза на бумагу, лежащую на столе рядом с кувшином.
— А сейчас вот, — прошептал Мартон Хорват, глядя на нас одновременно испытующе и тревожно, — дошла война и до нас. Опять будет перемена в мире… Кто знает, что нас ждет?
— Все будет хорошо, дяденька Мартон, — заверил его Бижа. — Немцы войну проиграли…
— Это и я вижу, — согласился крестьянин; он сидел задумчиво, повернув лицо к белому от лунного света окну. — Одному богу известно, сколько мы об этом молились… — и он почти безнадежно покачал головой.
— Брось тужить, дяденька Мартон! Все будет хорошо, — повторил Бижа, и голос его потеплел.
— Мне бы только свободным быть… и хозяином в своем доме и на своей земле, — пробормотал крестьянин. — А другого ничего мне не надо.
Прошло порядочно времени, и мы собрались уходить. С порога, после того как мы пожали крестьянину руку, Бижа вдруг обернулся и спросил:
— А может, покажете нам дорогу, дяденька Мартон?
Он спросил с таким видом, будто эта мысль только что пришла ему в голову. Но я-то знал, что именно из-за этого мы потеряли столько времени в доме Мартона.
Крестьянин стоял некоторое время в замешательстве и снова стал оглядывать нас по очереди, как в момент встречи. Тугодум, он не сразу пришел к решению. Потом, сняв с гвоздя шляпу и взяв у стены вилы, знаком попросил нас выйти и, прилаживая висячий замок к двери, шепнул:
— Пойду с вами!
Так мы вернулись на кукурузное поле в сопровождении Мартона Хорвата. Наши немного удивились, увидя, кого мы с собой привели. Дрэгэницэ потянул Бижу за рукав в сторону.
— На что нам такой проводник? — спросил он Бижу укоряюще.
— Послали глухих собак на охоту, — недовольно пробурчал и Ион Самоилэ.
Но Бижа не обратил на это внимания, и мы двинулись с Мартоном по направлению к Джилэу. Миновав кукурузные поля, мы вступили в молодую дубраву, недавно поднявшуюся на месте вырубки. Лунный свет помог Мартону отыскать тропку, известную только ему одному. Чувствуя настороженность к себе остальных, он замкнулся в угрюмом и суровом молчании. Впрочем, ночь была тихая, и только иногда позади слышался резкий свист пуль, ударявших по лесочку. Когда мы начали спускаться к Сомешу, подул легкий, прохладный, сырой ветер.
На опушке мы остановились. Перед нами расстилалась пойма Сомеша с его молодыми насаждениями ракит и тополей, посеребренных лунным светом. То в одном, то в другом месте между деревцами просвечивали полосы воды, похожие на потускневшие, слегка колышущиеся зеркала. По другую сторону прибрежной рощи, за Сомешем, виднелись строения села Джилэу, ближе, на берегу, прятался в тени высоких тополей дом.
— Это мельница Иштвана Хорвата, — пробормотал крестьянин. — Пошли к нему!
— Погоди! — схватил его за руку Бижа. — Он твой родственник?
— Нет. Здесь в селах полно Хорватов.
Крестьянин хотел идти, но Бижа снова удержал его за руку.
— А-а! — догадался наконец Мартон, почему мы противимся. — Идите спокойно. И ему осточертела война.
Дрэгэницэ и еще двое остались на опушке, а мы с Мартоном Хорватом стали спускаться к реке. Пробрались гуськом через прибрежную рощу, скрываясь под тенью ракит с пожелтевшей листвой, и остановились справа от деревянной плотины, о подножие которой сонно плескались серебристые волны реки.
— Обождите меня здесь, — сказал Мартен. — Там могут быть немцы…
Он перешел реку по плотине, как по мосту, сохраняя равновесие с помощью вил. В лунном свете его тень казалась длинной, причудливой, легкой. Она словно скользила по плотине и исчезла как видение в нагромождении тьмы у мельницы. Не успели наши глаза привыкнуть к серебристому блеску воды, как Мартон вернулся, запыхавшись.
— В селе полно немцев, — выпалил он испуганно.
Бижа успокоил его, дружески потрепав по плечу, и стал расспрашивать. Так мы узнали, что в селе расквартирован немецкий батальон, что его командный пункт находится в замке, силуэт которого гордо высился в лунном сиянии, и что мост через Сомеш минирован и его хорошо охраняют. Эти сведения спутали все наши расчеты. От нас требовалось вернуться с наброском моста и его окрестностей и, если возможно, с языком. Ведь нашему восьмому батальону горных стрелков предстояло на следующую ночь выйти на дорогу, ведущую в Клуж, и захватить мост.
