Владимир Першанин - «Зверобои» штурмуют Берлин. От Зееловских высот до Рейхстага
— Не видишь, что машина подбита?
— Все я вижу, — огрызнулся фельдфебель. — Танк исправный, только пушку согнуло. Снимайте пулеметы и оставляйте двух пулеметчиков. У нас их не хватает, а русские напирают. Не забудьте коробки с лентами выгрузить.
Спорить было бесполезно. После небольшой перепалки двое танкистов, взвалив на плечи пулеметы, направились к траншее.
Пехота, танки и самоходные установки торопились захватить эстакаду и прилегающие к ней железнодорожные пути.
Шаламов ввел в действие весь свой батальон (шестнадцать машин), охватывая цель с флангов. Его танки уже получили несколько попаданий, но продолжали атаку.
Зато не повезло лейтенанту Воробьеву. Самый молодой из командиров «зверобоев», он слишком торопился, забыв, что главное его оружие — шестидюймовая пушка-гаубица. От него требовалась меткая стрельба, а не молодецкий рывок вслед за танками.
— Лешка, стой! — пытался связаться с ним по рации Чистяков.
Капитан почти физически ощущал присутствие еще одной или двух «Пантер». Они наверняка ударят по своему главному врагу — «зверобоям».
Неизвестно, что случилось с рацией, но лейтенант Воробьев приостановился лишь на несколько секунд. Послал фугас под эстакаду, где прятались немецкие огневые точки, и снова рванул вперед, увлекая азартом атаки весь экипаж.
Увернуться от летящего в тебя снаряда «Пантеры» почти невозможно. Масса бронебойной болванки составляла всего шесть килограммов. Но разогнавшийся до скорости тысяча метров в секунду, светящийся малиновым жаром, снаряд с легкостью просадил броню самоходки.
Погиб механик-водитель, успевший крикнуть за секунду до своей смерти:
— Командир, «Пантера»!
Сам командир, Алексей Воробьев, с оторванной ногой, терял сознание и что-то бессвязно шептал. Успел выбраться через передний люк радист, с ужасом глядя на разорванное тело механика. Выскочил заряжающий, видя, что Воробьеву уже не помочь, а через короткое время загорелись массивные гильзы, наполненные артиллерийским порохом.
«Зверобой» горел вместе с тремя самоходчиками. Детонировали фугасные снаряды, выбив заднюю стенку рубки. Пламя скручивалось кольцами, исчезало, погашенное взрывной волной, и с новой силой гудело, сжигая боевую машину и людей.
Комбат Шаламов словно искал смерти, выскочив вперед. От снаряда «Пантеры» его спасли обломки эстакады, зато достал снаряд противотанковой пушки. Разметал гусеничные звенья на лобовой броне, пропахал глубокую борозду и отрикошетил.
— Ах ты, сучка!
Отчаянный майор возглавлял атаку, которую было уже не остановить. Кто же посмеет остановиться, если впереди сам комбат, трижды горевший, не щадивший в бою ни своих, ни чужих. Он был мастером таких тактических прорывов, чутко улавливая нужный момент для рывка.
Позади него крутилась на порванной гусенице подбитая, дымящаяся «тридцатьчетверка», а Шаламов удовлетворенно оглядел цепь несущихся машин. Поймал в прицел «гадюку» под эстакадой и точным выстрелом разнес ее 85-миллиметровым снарядом.
Чистяков, перескочив через рельсы, пытался не упустить вторую «Пантеру». Она исчезла за высокой насыпью, снова появилась и круто развернулась, выбросив из-под траков фонтан земли и щебня.
Ее командир, обер-лейтенант, не уступал в лихости комбату Шаламову и намеревался встретить русский «дозеноффнер» снарядом с ходу. Обер-лейтенант был так же молод, как Саня Чистяков, и не боялся смерти. Он был уверен в себе и своем экипаже.
Правда, боевого опыта у него было меньше, а лихость не всегда способна заменить опыт. Выпущенный с разворота снаряд прошел мимо самоходки. Пушка-полуавтомат уже выбросила дымящуюся гильзу, а заряжающий, словно играючи, забросил в казенник новый снаряд с хищной бронебойной головкой.
Чистяков знал, ему не тягаться в скорострельности и точности прицела с «Пантерой». У него был в запасе всего один выстрел. Если промахнется, то «кошка» выпустит два или три снаряда, и его самоходка будет гореть так же, как «зверобой» Воробьева.
Экипаж застыл, молча глядя, как целится капитан. Было слышно, как работает на самых малых оборотах двигатель (чтобы не сотрясать машину) и шумно дышит Вася Манихин.
Орудие выстрелило, но экипаж не услышал бьющего по ушам оглушающего грохота. Все были слишком напряжены и понимали всю опасность поединка. Попал командир или нет? Манихин загонял в ствол новый заряд.
Чистяков вложил фугас с недолетом. Трудно угодить в нужную точку с восьмисот метров. Близкий взрыв разорвал левую гусеницу «Пантеры». Фонтан щебенки и земли поднялся в воздух. Но машина была способна вести огонь. Длинный ствол с набалдашником дульного тормоза доворачивался в их сторону.
— Амба, сейчас он нас накроет, — шептал наводчик Коля Марфин с перевязанным правым глазом.
Он был вроде не у дел и обреченно ждал прожигающего броню удара.
Наводчик «Пантеры» успел выстрелить, но куда улетел снаряд, никто не понял. Не успели. Вначале рванул один фугас, следом второй.
Стрелял лейтенант Толя Корсак, который пока сам попадал под мины и снаряды, но сейчас выстрелил довольно точно и вышиб ведущее колесо вместе с оборванным куском гусеницы.
Лейтенант-танкист, видя, как самоходки долбят «Пантеру», тоже открыл огонь. С короткой остановки вторым выстрелом вложил десятикилограммовую болванку в основание башни и сорвал ее с погона. «Пантера» загорелась. Лейтенант Корсак кричал наводчику:
— Добивай ее, чего смотришь! Наша добыча!
Бой приблизился к эстакаде, там мелькали фигуры десантников и бойцов стрелкового батальона.
Никита Зосимов бежал со своим отделением вдоль железнодорожного полотна. Отделением его маленькую группу из шести человек было назвать трудно. Половина бойцов выбыли убитыми и ранеными на Зееловских высотах.
С утра сержант Зосимов получил пополнение: мелкого ростом солдата-повозочного и ефрейтора из тыловиков. Укрепляя штурмовые роты, начальство безжалостно подчищало тылы. Но пусть хоть такие вояки! С утра отделение насчитывало всего четыре человека.
Впереди молотил длинными очередями знакомый сержанту скорострельный МГ-42, рассеивая веер трассирующих пуль. Зосимов оказался со своим отделением на левом фланге, неподалеку бежали еще бойцы из его взвода. Оглядев своих людей, Никита подозвал ефрейтора. Он хотел сразу оценить, чего стоят новички.
— Подползешь еще метров на двадцать и бросишь гранаты. Определишь место, где пулемет, по звуку. Всему отделению там делать нечего, только фрицев вспугнем. Справишься один.
Ефрейтор мялся, вытаскивая из подсумка «лимонки» и похожие на консервные банки, легкие РГ-42.
— А вдруг фрицы меня услышат?
— Тогда они бросят гранаты.
— У меня нога плохо гнется…
Зосимов посмотрел на второго новичка. Хоть и мелкий ростом, он производил впечатление как шустрый и расторопный боец. У него была запоминающая фамилия — Белка, а звали Иван.
— Ваня, гранатами запасся?
— Конечно, есть. Шесть штук.
— Поползете вместе с ефрейтором. Винтовку оставь, она тебе только мешать будет.
— Как же я без винтовки?
— Костя, — подозвал Зосимов своего помощника. — Отдай Белке наган. На время. Умеешь обращаться?
— Так точно, товарищ…
— Ладно, ползите быстрее, ребята, а мы вас прикроем.
Иван Белка был тем солдатом, который стрелял в подбитого немецкого летчика. Он служил в хозвзводе уже полгода, выйдя из госпиталя после тяжелого ранения.
Воевал с декабря сорок второго года, нахлебался в пехоте досыта холода, вшей, был трижды ранен в атаках и рассчитывал закончить войну в хозвзводе. Даже жене об этом писал, ну и накаркал. На его место посадили солдата постарше, а взводный лишь пожал плечами:
— Повоюй напоследок, Ваня. Разнарядка на троих человек пришла.
Спорить было не о чем. Иван лишь вздохнул и погладил напоследок коня.
— Берегите Серого. У него рана еще не зажила, под сиденьем банка с мазью лежит. Утром и вечером натирайте.
Конь потянулся к хозяину бархатистыми губами, глаза смотрели по-человечески печально. Животина, а понимал, что расстаются. Потрепал по холке и зашагал к штабу, где было место сбора.
Ефрейтор Ивану доверия не внушал, в штабе писарем служил, задницу протирал, а наград поровну: по две медали «За боевые заслуги». Только у Белки плюс к этому три ранения и контузия.
— Я впереди поползу, — сразу взял на себя инициативу Иван. — Делай все, как я. Гранаты бросал когда-нибудь?
— Бросал, — соврал писарь.
— Тогда двинулись.
Со стороны задание не казалось таким уж сложным. Не открытое поле. Кругом воронки, пулеметный расчет за полотном дороги. Но по своему опыту красноармеец Белка, двадцати семи лет от роду, знал, что случиться может всякое.
Мог поймать в прицел снайпер с эстакады, хотя она осталась в стороне. Могли быть и мины, о которых лучше не думать. Полз, сжимая в руке «лимонку», тащилась по земле тяжелая кавалерийская шинель, в которой удобно спать, но для боя одежка неуклюжая.
