Утешение - Гаврилов Николай Петрович

Не снимая пальто, она зачем-то подошла к подоконнику. За окном темнело, начиналась поземка, возле фонарей было видно, как ветер гоняет снег. Ольга долго смотрела в темноту за стеклом, словно ее взгляд был в силе пересечь пространство светящегося огоньками города, выйти к утопающим в сугробах окраинам, к темной тайге, где уже вовсю разгулялась метель, двигаться дальше, на юго-запад, через угрюмые отроги Уральских гор, через бескрайние степи и после тысяч километров остановиться в городе Майкопе, на лице сына.

Ольга попыталась нарисовать в воображении его новое место службы. Получилась точная копия казармы в Новосибирске, которую она видела, когда приезжала на присягу, — длинное здание, внутри порядок и чистота, кровати по обе стороны прохода идеально застелены, тапочки возле тумбочек, белеют одинаково наставленные подушки. Только за окном растут кипарисы. Снова вспыхнула обида на почту, на армейское начальство, что сын останется встречать наступающий год без гостинцев из дома — без сладостей, без новогодней открытки с пожеланиями счастья.

«Сынок, мы все думаем о тебе, — глядя в тьму за окном, мысленно произнесла Ольга. — Ты там береги себя. С наступающим Новым годом, сынок. Пусть этот год принесет тебе только радость».

30.12.1994

30 декабря, на рассвете, на Терском хребте выпал снег. На перевале побелело. Исчезла грязь, темные пятна кострищ и растянутые маскировочные сетки — все вокруг стало чистым и белым.

Белый снег покрыл все неровности, кочки и низины, броню танков в капонирах ^{1}, земляные насыпи и мокрый кустарник.

Только на склоне оставался чернеть лес.

И было очень тихо в этом черно-белом мире. Танки спали. Лишь где-то вдалеке приглушенно слышалось гудение машин.

Через некоторое время гудение усилилось, разделилось на несколько тонов, и вскоре к перевалу подъехало несколько грузовиков. «Урал» с брезентовым тентом над кузовом, три заправщика и бронетранспортер.

Как только колонна приблизилась, на склоне началось движение. Один из заснеженных бугорков вдруг раскрылся, и на свет вылезло несколько совершенно черных от грязи солдат. Это были солдаты из последнего призыва — «молодые», «духи», как их называли в войсках. Не имея возможности согреться ночью, они выпрашивали у танкистов консервную банку солярки, кидали туда тряпки или бинты из индивидуальных пакетов, поджигали, накрывались палаткой и так, в полудреме, прижавшись, друг к другу, проводили ночь, рискуя угореть от копоти.

Один из бойцов, не обращая внимания на подъехавшую колонну, медленно, словно во сне, побрел куда-то в сторону капониров и через несколько минут вернулся, неся в руках пустой ящик от снарядов. Остальные ждали его у покрытого снегом кострища. Вскоре над кострищем поднялся дымок. Начали просыпаться и старослужащие, спящие вповалку в БМП и БТР. Застучали люки.

— Ну и армия, — усмехнулся моложавый капитан в бушлате с серым, под мех, воротником. Открыв дверь кабины «Урала», он спрыгнул на землю, с наслаждением повел затекшими плечами и крикнул бойцам у костра: — Эй, воины! Кто на передовой открытым огнем пользуется? Забыли о маскировке?

Нереально грязные, сидящие у разгорающегося огня солдаты даже не посмотрели в его сторону. Но капитан, похоже, и не ждал другой реакции. Крикнул больше для проформы — устал сидеть в кабине. Тем более что дым от костров начал подниматься во многих местах. Очарование белизны и тишины закончилось, снег почернел от следов бродящих туда-сюда солдат, снова проступили лужи и черная жирная грязь.

Капитан безнадежно махнул рукой и направился к большой армейской палатке в низине, где предполагался штаб батальона.

В кузове «Урала», выглядывая в открытый проем тента, на узких лавочках вдоль борта сидели двое молодых солдат, недавних курсантов танковой учебки, прибывших в расположение 131-й мотострелковой бригады, переведенной сюда из Майкопа. Отряды этой бригады заняли позиции в районе перевала Колодезный двадцать дней назад. Курсанты только сейчас догнали свою часть. Кроме них в кузове «Урала» находилось с десяток сваренных из железа печей-буржуек и ряды каких-то картонных коробок с логотипом Инкомбанка. Совсем юные, розовощекие, в новеньком обмундировании, неприлично чистые, в сравнении с местными бойцами, выпускники учебки смотрелись здесь пришельцами из другого мира.

В их глазах читалась полная растерянность.

Рядом с «Уралом» прошел солдат, неся ветки мокрого кустарника. Он был одет в порванный, с торчащей ватой, залитый масляными пятнами бушлат и стоптанные, с широкими голенищами сапоги, к которым прилипли огромные куски грязи. Глаза у солдата были сонные, мутные, на лице застыло выражение апатии, а сзади на пропаленных штанах темнело засохшее кровяное пятно. Позже курсанты узнали, что питьевую воду подвозили нерегулярно, на всех ее не хватало, и многим приходилось пить из луж или топить на костре снег пополам с грязью. Дизентерия была повальной, у многих вылезла, и кровоточила прямая кишка.

Просто не верилось, что это регулярная армия огромной страны.

— Восемь дней в Моздоке проторчал, — послышался голос капитана. Он вышел из штабной палатки с каким-то заспанным майором, почему-то одетым в шинель, а не бушлат. — По пути вон — гагусиков этих забрал. Всего шесть человек пополнения было, четверых на южный склон забрали, двоих к нам. В комендатуре больше недели ждали, когда их кто-нибудь сюда отправит. Прижились там. Как механики, естественно, — полный ноль. Только что из учебки. — Он кивнул на бледных бойцов, продолжающих выглядывать из-за тента. Слова капитана звучали зло и весело.

— Так что там с печками? — перебил его майор.

Было заметно, что пополнение его мало волнует, а вот буржуйки вызывают самый живой интерес.

— Двенадцать штук, — ответил капитан и добавил тише, с иной интонацией: — Приказали доставить в штаб бригады.

— Тьфу ты… Все хорошее — штабам, — сплюнул майор и с тоской посмотрел себе под ноги, на грязные, в глине сапоги. — Ты вот что: три печки скинь здесь по-тихому. Мне, начальнику штаба и командиру минометки. Договорились? А остальные водила пусть сам в Садовое везет. И еще… — Майор чуть помедлил. — Принимай третью роту. Временно!

— А Водопьянов? — удивился капитан.

— Отстранили Водопьянова. Напился где-то. Буянил. Специально концерт устроил, чтобы домой отправили. Понимает, что мы скоро дальше двинем… Ладно, разгружай печки. Пополнение в свою роту возьмешь, на замену дембелям.

В этот момент где-то совсем рядом резко и сильно ударил пушечный выстрел. Эхо пошло по склону, гулко разносясь по окрестным горам. Капитан с майором инстинктивно присели, молодые солдаты в кузове побледнели еще больше.

— Самоходчики тренируются, — оправившись от неожиданности, поморщился майор, — С утра пораньше начали. А что там в кузове за коробки?

— Гуманитарка от Инкомбанка. Сгущенка. По случаю празднования Нового года.

— Понятно. Тоже в штаб? Чтобы они там распределяли? Давай-ка с десяток ящиков здесь потеряем.

— Есть, — ответил капитан и, не глядя, махнул рукой бойцам в кузове, мол, разгружайте.

Здесь все казалось чужим. Чужим смотрелось серое, затянутое низкими облаками небо; чужими были горы; черный путаный лес, палатки, техника под маскировочными сетями, кунги ^{2} и женщина-чеченка в платке, идущая сейчас по разбитой танками дороге в резиновых сапогах. Даже привычный, абсолютно мирный указатель с русской надписью «Садовое» воспринимался здесь какой-то насмешкой.

И зима была не зима — сырая, промозглая, с грязью и лужами под ногами. Голые деревья. Снег совсем растаял, превратился в туман, особенно густой в низине хребта, где предполагались невидимые сейчас поселки с мечетями. «Урал» уехал, двое молодых солдат остались ждать капитана возле штабного шатра. Один из них ярко-рыжий, покрытый веснушками, с погонами младшего сержанта. Второй — худенький невысокий рядовой, в шапке чуть большего размера, которая постоянно опускалась ему на глаза и которую он старался пристроить на затылке. Оба — механики-водители из Новосибирской учебки, оба получили распределение в 3-й танковый батальон.