Вопреки всему (сборник) - Поволяев Валерий Дмитриевич
В конце концов главный врач Рогов решил сам осмотреть председателя колхоза, которого по его же распоряжению подопечные бабы загоняли по кабинетам до потери пульса и набегался по ним Куликов настолько, что начал пахнуть йодом, валерьянкой, концентрированным настоем ромашки и желудочными каплями, настоянными на спирту так сильно, что благоухал он этим ароматом потом не менее недели, никак не мог от него избавиться.
Главврач Рогов споткнулся на тех же следах ранений, которые приковали к себе взгляд и его врачих, — у Рогова даже в глазах зарябило.
— Это что? — он ощупал шрам, наполовину изувечивший плечо Куликова.
— Это? Подарок от немцев. Персональный. Лично от Гитлера.
— А это? — главврач провел пальцами по животу пациента, живописный шрам на котором не рассосался до сих пор.
— И это от Гитлера, Илья Львович.
Оставили фашисты следы на всем его теле — живого места не было…
— Ну, председатель… Ну, председатель, — удрученно пробормотал Рогов, сдернул с носа очки, чтобы не видеть то, что он видел. — Как же ты работаешь?
— Так и работаю.
— С такими ранами люди уже не работают.
С другой стороны, Куликов поймал себя на том, что дела свои в колхозе он начал передавать в другие руки — себя он считал уже студентом и совсем не предполагал, что врачи из него сегодня сделают давленую картошку, именуемую в столовых "пюре", с добавлением лука и топленого сала. Так что напрасно он говорил всем "Я — председатель колхоза", — он уже не председатель… Увы.
Причем не только желание малость попротирать штаны на студенческой скамье было тому причиной: в том году по решению партии тридцать тысяч человек были переброшены из города в деревню для подъема сельского хозяйства. Это были люди, не знающие, как выращивать хлеб, но хорошо разбирающиеся в плановой экономике, в торговых делах, имевшие связи, знающие технику, — а Сталин решил поднять село и насытить его техникой, село уже знало, что появились новые комбайны и трактора-пахари, дизельные, производства Харьковского тракторного завода — ХТЗ. Это были, пожалуй, лучшие трактора в стране…
Успешно работал Челябинский тракторный завод, выпускал машины громоздкие, может быть, даже неуклюжие, но очень сильные, в войну они таскали тяжелую артиллерию — длинноствольные крупнокалиберные пушки, в совхозах, выращивающих овощи и фрукты, начали тарахтеть редкие пока еще трактора на узких гусеницах — липецкие, садово-огородные. Были они смешные, походили на кузнечиков, готовящихся к прыжку. Народ, привыкший в огородных делах больше иметь дело с лопатой, чем с трактором, посмеивался:
— У этих тележек должно быть свое предназначение — с них удобно осенью яблоки собирать. С кабины ежели, с крыши — до любой ветки достать можно. Ни одно яблоко от такой техники не убежит.
Был восстановлен знаменитый Сталинградский тракторный… В общем, деревня потребовала, чтобы на землю пришли люди с инженерными знаниями. Появился свой тридцатитысячник и в Башеве. А Куликов остался без дела, а если точнее — вообще не у дел. Обидно было.
На студенческую скамью он так и не уселся — медики встали стеной, в районе верховодило новое начальство, старое пораскидали по другим географическим точкам — хорошие головы везде нужны, распределять их решили равномерно… Чтобы перекосов не было.
"В одном месте густо, в другом пусто, такого нам не надо", — считал один большой начальник, сидящий, может быть, даже рядом со Сталиным и очень внимательно за всем следивший.
Но такие люди, как Куликов, в орбиту его интересов не попадали — слишком мелкие сошки, не разглядеть… В результате бывший пулеметчик почувствовал около себя пустоту, в которую легко можно было провалиться с головой, и стал от этого страдать.
Дела никакого под руками не было, образовалось слишком много свободного времени, да еще где-то внутри, глубоко-глубоко, начала шевелиться, глодать душу обида. В годы войны ему ни один начальник не заявил, что он не нужен, а сейчас это высказали не только словами, но и действием.
Председатель-тридцатитысячник на него просто не обращал внимания, он был человек городской, неглупый, с деревенскими заботами почти незнакомый, но до всего решил додумываться сам, без подсказок со стороны… Куликова ни разу не пригласили в колхозное правление.
Поскольку у него на руках был паспорт — документ, которого ни у кого из башевских земляков не было, он мог поехать куда угодно и осесть где угодно, обстановка это позволяла. В общем, Куликов решил покинуть Башево.
Жена его Екатерина Дмитриевна желание насчет переезда поддержала, она понимала мужа, сочувствовала ему, делила пополам внезапно свалившуюся на Василия Павловича неприкаянность: половину на себя, на плечи свои набрасывала, как накидку, половину оставляла супругу.
Тот выходил на край огорода и молча затихал, вглядываясь в пространство: родные все места, с детства памятные, вон как наливаются розовой свежестью, уходя к горизонту… Господи, неужели со всем этим придется прощаться? А ведь здесь ему каждая пядь земли хорошо знакома — столько лет он обихаживал поля эти, каждый клин обследовал не только своими ногами, но и коленками… Да, он ползал на коленях, захватывая в ладонь землю, проверяя ее, не слишком ли холоден чернозем для посева яровых, мял задумчиво, прикидывая про себя, будут ли заморозки в ближайшую неделю либо все обойдется, — очень не хотелось сгубить посевное семя и пролететь с урожаем, как пустая обувная коробка над ближайшим лугом…
Много беспокойных, иногда вовсе без сна ночей осталось позади — переживал Куликов очень, консультировался и со стариками, съевшими на здешней земле зубы, и с учеными агрономами, — и такой народ стал ныне заглядывать в деревню, хотя и на короткое время, и с технарями из МТС, имевшими красные дипломы, и обладая хорошим чутьем, почти всегда выбирал выигрышные варианты. Используя свой опыт общения с разными людьми, он стал прикидывать, какое конкретно место для переселения ему выбрать?
Очень скоро ему стало ясно одно: из Ивановской области уезжать нельзя, это родная земля, здесь дорогие могилы — лежит тут весь род куликовский. Екатерина Дмитриевна и в этом поддержала мужа.
— Ты прав, Василий Павлович, — сказала она.
Попробовал бы он в своей семье оказаться неправым — со своей точки зрения, естественно. Екатерина Дмитриевна его точку зрения считала и своей собственной — принципиальная была, скажем так.
После долгих размышлений он спросил жену:
— Катя, тебе город Вичуга нравится?
Жена мигом поняла, из какого угла ветер подул и куда он понесется дальше.
— Тихий старинный город, — немного помедлив, поглядывая искоса на мужа, произнесла Екатерина Дмитриевна. — Интеллигентный… Мне он очень нравится. — Поинтересовалась невинным голосом: — Собственно, к чему ты это?
— Да все к тому же!
— Да-а?
— Думаю, не переехать ли из Башева в Вичугу?
— А в какие хоромы? Своего дома у нас там нет.
— Нет, так будет.
— По щучьему велению? Как в сказке?
— Не совсем так. А это нам на что дадено? — Куликов вытянул перед собою руки, повертел ими. Пошевелил пальцами. — А?
Он действительно умел ловко держать и топор, и молоток, и стамеску, и отвертку… За что ни брался, у него все получалось. Или почти все.
— Вот именно — а! — только и сказала Екатерина Дмитриевна. Хотела удержать свое лицо в строгости, даже придать ему суровое выражение — ведь такие решения, как перемещения по планете Земля, а по Ивановской области особенно, с кондачка, в мимолетном разговоре не принимаются, это дело серьезное, — но не смогла, расплылась в улыбке.
— Вот и хорошо, — только и произнес Куликов, — будем продвигать этот вопрос дальше. Думаю, что как фронтовику мне не откажут, выделят в Вичуге кусок земли.
Он вышел во двор, присел на старый, изгвозданный топором чурбак, на котором колол обрезные чурки, превращая их в ладные, ловко проскакивающие в печной зев поленья, огляделся.
Хозяйство у него было хотя и небольшое, но справное, — и амбар, чтобы зерно хранить, имелся, и загон для овец, и гумно, положенное крестьянскому подворью, и хлев для коровы… Неужели от всего этого придется отказаться? Куликов жалобно поморщился.
