Виктор Терещатов - 900 дней в тылу врага
Среди боевого коллектива гавриловцев находился и организатор 3-й Калининской бригады, уполномоченный штаба партизанского движения Алексей Иванович Штрахов. Мы встретились с ним в отряде Чернова, где он проводил митинг, посвященный победе воинов Ленинградского фронта. Просторная изба была до отказа заполнена партизанами. Из раскрытой настежь двери валил пар, неслись радостные возгласы.
Штрахов увидел нас.
— Вот вам, товарищи, живой пример. Я здесь говорил с героических делах нашей молодежи. Так вот, посмотрите на них, — указал он в нашу сторону. — Эти юноши третью зиму борются с оружием в руках против фашистов. Они перенесли много лишений, видели смерть в глаза, но ничто не поколебало их воли. И никогда не сломить врагу богатырский советский народ. Все сильнее трещит хребет фашистского зверя. Скоро он будет переломлен, товарищи.
Одобрительные возгласы, крики «ура» заглушили слова Штрахова.
После митинга, поздравив Алексея Ивановича с высокой правительственной наградой — орденом Красного Знамени, мы долго говорили с ним, вспоминая боевые дела и погибших друзей.
Партизанские владения северной части Себежского района были обширны, но настолько истерзаны частыми набегами гитлеровских карателей, что редко можно было встретить не тронутую огнем деревню. В большинстве случаев немцы сжигали деревню вместе с населением. Слезы женщин и детей, мольбы и просьбы — ничто не помогало. Оставшиеся в живых ютились в холодных, сырых землянках. Не было ни хлеба, ни соли.
Однажды к нам в деревню Бакланицу пришли женщины из бывшего села Томсино. Село это каратели сожгли дотла. Кроме печных труб, торчащих из-под снега, да одинокой полуразрушенной церкви, ничего там не осталось. Мы несколько раз проезжали мимо пепелища и никогда не думали, что в Томсине могли быть люди. Но люди, каким-то чудом оставшиеся в живых, укрылись под церковью, в тесных и темных склепах.
Церковные склепы случайно обнаружил Лопуховский. Сан Саныч услышал доносившийся из подземелья плач ребенка. Он остановил лошадь, подошел к церкви и громко крикнул:
— Эй, кто здесь прячется, выходи!
Из черного проема вылез старый дед.
— Чего надо, сынок? — спросил он, протирая драным рукавом фуфайки слезившиеся, отвыкшие от дневного света глаза.
— Ты как попал сюда, отец?
— Судьба загнала, сынок. Я не один здесь. Нас человек пятнадцать. Мал да стар собрались под святым местом, вот и ждем кончины своей. Зайди, посмотри, как мы живем, — позвал старик Лопуховского.
Сап Саныч зашел. Он не сразу разглядел при тусклом свете лучины обитателей необычного жилища. Встретивший Лопуховского дед оказался единственным мужчиной среди них. Детишки, мал мала меньше, боязливо выглядывали из-за материнских юбок.
Лопуховский назвал себя. Страх и недоверие исчезли. Женщины наперебой стали рассказывать о своей жизни, а ребятишки, осмелев, примеряли флотскую бескозырку Сан Саныча.
— Угостить-то тебя нечем, сынок. Живем хуже нищих. Кроме мерзлой картошки, ничего нет, — говорил старик. — Вот ты приехал бы к нам в Томсино до войны… Эх, вспоминать не хочется!..
— А почему вы сидите тут? Идите к нам в Бакланицу, там вас приютят, — сказал Лопуховский.
— Нет, сынок, пробовали скитаться. Только придем куда, а там, глядишь, каратели; жгут, грабят, стреляют. Лучше уж здесь сидеть. Если бог помилует — ладно, не помилует — все пойдем на тот свет. Воля не наша. Хоть бы Красная Армия скорее приходила.
Лопуховский обещал по возможности помочь этим людям. И вот теперь они пришли.
— Нам Сашу-моряка, — сказала часовому одна из женщин.
Пришедших пригласили в штаб бригады. Назаров приказал выдать им несколько буханок хлеба, мешок муки и килограмм соли — все, чем могли мы поделиться в то время.
Испытывая большие затруднения в продовольствии, мы решили специально выслать отряд на заготовки хлеба.
Взять хлеб поблизости было негде, а поэтому выбрали Пустошкинский район.
Этот район интересовал нас и в другом отношении. После того, как жена полицейского из Алоли упомянула о приезде казаков-власовцев, мы получили подобные сведения и из других источников. Нам сообщили, что район наводнен немцами и власовцами. Нужно было узнать: откуда и с какой целью прибыли туда незваные гости.
Назаров обвел взглядом сидевших партизан.
— Идти придется далеко. Восемьдесят километров в один конец. Дорога опасная и незнакомая. На задание пойдет отряд Терещатова. Сегодня изучите маршрут, подготовьте коней, а завтра — в дорогу.
Конечный пункт нашего пути находился за шоссе Пустошка — Опочка, между реками Великая и Алоля, Маршрут проходил через знакомые деревни: Морозово, Кряковку, Ципилину Гору. Судьба вела нас туда в третий раз. Третью военную зиму комсомольцы-партизаны с оружием в руках ходили по глубоким тылам противника, наводя страх на немецких захватчиков, вселяя в сердца советского народа надежду на скорую победу.
В Пустошкинский район вышли засветло. Нас было тридцать человек. На всякий случай взяли четырех лошадей, запряженных в сани. Если на месте не добудем коней, повезем хлеб на своих.
Отряд шагал всю ночь, изредка останавливаясь в деревнях. Нам хотелось к рассвету добраться до леса, чтобы там дать недолгий отдых лошадям, а затем двигаться дальше. Чтобы не измучить коней, на каждой повозке ехали не больше двух человек. Таким образом, за ночь каждый из нас по очереди смог поспать часа два в санях.
К утру без происшествий достигли урочища Горелая Мельница. Углубившись в сосновый бор, отряд расположился на привал.
— А ну, закуривай, Макарка, табаку ведь нам не жалко! — трясет кисетом Петя Зеленый.
— Кто желает крепачка?! Махра — первый номер, один курит — трое падают! — кричит пулеметчик Леша Окунев.
Слушая веселые шутки бойцов, я невольно вспомнил Николая Горячева. «Эх, его бы сейчас сюда. Уж он-то умел соблазнить табачком…»
Утренний воздух прозрачен и чист. Бойцы разжигают костер. Весело потрескивает сухой хворост. Огонь освещает лица партизан.
— Давай, Сыроежкин, расскажи, как ты ходил на кабанов, — просят все.
— А ну вас к лешему. Вы все равно не верите.
— Верим, рассказывай! — пыхтя папиросами, упрашивают его бойцы.
— Ну что ж, ладно. Только слушайте внимательно. Давно хотел рассказать одну интересную быль, да все недосуг.
— Садись сюда… поближе к огню, — уступая место, предлагает Поповцев.
Сыроежкин присаживается к костру, обводит взглядом приготовившихся слушать партизан и тихо, немного таинственным голосом начинает:
— Случай этот произошел со мной лет десять назад, в Сибири. Приехал я туда к своим погостить. Кто в Сибири бывал, знает, какие там леса. — тайга, дебри. Зверюги всякой — полно. Ну, я не будь дурак, ружьишко с собой прихватил, «зауер, три кольца». Дай, думаю, душеньку отведу, охотник-то я, сами знаете, заядлый. Так вот, приехал к своим. Ясное дело, в первый день поставили на стол водочку, пельмени и другую закусочку…
— А що це таке за пельмени? — спрашивает Беценко.
— О-о-о, брат! Это такая еда — пальчики оближешь, — причмокнул Сыроежкин.
— Давай дальше, нечего соблазнять, — шумят бойцы.
— Ну вот, выпили, значит, пельменей десяточка по три съели и на боковую. А утром, чуть свет, вскинул я на плечо ружьишко — и айда в тайгу. Помню, туман был такой, что пальцем ткнешь — и дырка. Иду потихоньку, прислушиваюсь. Кругом глушь неимоверная. Вижу — впереди поляна. Дай, думаю, выйду покурю и осмотрюсь. Ведь заблудиться там проще простого. Только я вышел, смотрю — кабаны. Сразу два. Впереди — молоденький, беленький, а за ним старый. Клыки… во! — Сыроежкин торчмя приставил к губам указательные пальцы. — Идут они друг за другом, похрюкивают, на меня не смотрят. Вскинул я ружье, а стрелять не стреляю. Которого бить? Первый — чересчур мал, а другой — большой, да старый. Одна щетина на нем, и та лохматая. И решил застрелить молоденького. Прицелился и — бах пулю в него. Смотрю, он как прыгнет кверху — и в кусты. А старый стоит, как вкопанный. Я к нему. Он ни с места. Смотрю, у него в зубах обрывок хвоста болтается. Тут я понял, в чем дело. Старый кабан, оказывается, слепой был. Шел он, придерживаясь за хвост молодого, а молоденький кабанчик — поводырем у него. Я сразу смекнул, что к чему. Взял осторожненько конец хвостика и повел слепца в деревню…
Взрыв хохота заставил вздрогнуть жевавших сено коней. Ребята покатывались со смеху.
Василий Беценко, смахивая слезу, спросил:.
— А колы ты вив його до хаты, вин хрюкав чи ни?
— Хрюкал, хрюкал. Он даже визжал от удовольствия, — отвечал Сыроежкин.
— Ух и врать мастак, — хвалил Сыроежкина Ворыхалов.
Бойцы поели, покурили, отдохнули, и кое-кто хотел было уже прилечь.
Я велел собираться:
