Эдмунд Низюрский - Всегда на страже (сборник)
* * *
В соседнем городе, в погранотряде, полковника Черепанова познакомили с молодым, но уже лысоватым лейтенантом, назвав его главным и неутомимым искателем. Что он ищет - не сочли нужным объяснить. Сам же лейтенант воспринял данную ему характеристику довольно холодно и, козырнув полковнику, намеренно подчеркнул, что он - помощник начальника политотдела отряда по комсомольской работе. Фамилию свою назвал невнятно, глухо, будто проглотив ее в большом и неожиданном волнении. Но Черепанов видел, что лейтенант был сдержанно-спокойным и как-то не по годам серьезным, самостоятельным.
«Счастливая черта,- невольно подумал Владимир Иванович, в то же время отгоняя прочь привычку оценивать людей по внешним признакам, по разным, может, даже малохарактерным, проявлениям души.- Если это не наигранно, то для политработника - очень важно: сразу проникаешься доверием к такому человеку, уважением к его словам и делам».
- Простите, товарищ лейтенант,- заговорил полковник, чувствуя неловкость от своего поспешного интереса.- Я не расслышал вашей фамилии, а мне хотелось бы…
- Зовите меня просто - Николай,- почти перебивая Черепанова, сказал лейтенант.- Можно даже - Коля. Вы же видите: я вашим сыном мог бы быть, а то даже и внуком.
- Насчет внука - немного перехватил,- добродушно заметил Владимир Иванович.- А сыном - конечно… Сыном… - Черепанов вдруг остановился, будто обдумывая, говорить о том, что у него на душе, или не говорить.
- Я знаю о вас все,- неожиданно для него заявил лейтенант.- Но говорю об этом вовсе не для того, чтобы напомнить вам о своей фамилии или начинать с этого разговор. Чувствую, что нам будет о чем поговорить, с чего б ни начали.
- От кого вы слышали про меня? - спросил Черепанов и не смог скрыть волнения и любопытства. Даже покраснел.
- От кого? - переспросил лейтенант.- От всех! Теперь уже не могу сказать точно. Я знаю вас с того времени, когда начал что-то понимать, своими глазами смотреть на свет. Я рос тут, воспитывался… Слышал про вас много, а вижу впервые. Пойдемте отсюда, а то телефонные звонки…
Они вышли из штаба. Неподалеку был тенистый городской сквер с естественными, вытоптанными дорожками: тут можно спокойно походить, поговорить - людей в сквере уже не было, горожане разошлись на работу,
- Семья, где я вырос,- лейтенант стал рассказывать дальше,- жива и теперь… Она в той деревне, которую вы хорошо знаете: когда-то там стояла деревянная начальная школа. Но это не родная моя семья… Родной семьи у меня нет, родители мои погибли… - Лейтенант замолчал, внимательно и как-то требовательно посмотрел на Черепанова.- Тут погибли… Отец в первый день воины… Больше того - в первые часы войны… И фамилия моя Храмцов! Дальше, я надеюсь, вам не надо рассказывать?
Черепанов порывисто схватил лейтенанта за руку и в первый момент только пожимал ее, тряс, гладил, а произнести ничего не мог. Лицо его побледнело, широкая и несколько отвислая нижняя губа взволнованно и нервно дрожала, глаза из-под блестящего козырька горели нескрываемым удивлением.
- Ко-оля!…- приглушенным голосом наконец воскликнул он и в ту же минуту подумал, что вряд ли кто другой назовет его вот так просто по имени.- Неужели это ты?… Неужто сын Храмцова?
- Говорят, что так оно и есть,- ответил лейтенант,- а сам я своего отца не помню. Долгое время я считал своими родителями тех добрых людей, которые меня вырастили. Они и теперь считают меня своим сыном: вот если завтра, в выходной, не покажусь дома, то кто-то из них придет навестить.
Они сели на скамейку между двумя кустами желтой, слегка запыленной акации. Акация уже зацветала и пахла хоть и не слишком душисто, но приятно. Николай потрогал соцветья и задумчиво сказал:
- 8автра и будет тот день, когда фашисты напали на нас.
- Да,- тихо подтвердил Владимир Иванович.- Четверть века тому назад. Тебе сколько было? Эх, да что это я… Наверно, и года еще не было… На руках мать несла…
Николай чуть кивнул головой, но ничего не сказал. На его чистом, слегка загорелом лице мелькнуло недовольство: видимо, он не хотел, чтобы разговор сводился только к нему. Заметив, что Черепанов не собирается забрасывать его вопросами, он начал высказывать то, что его особенно интересовало, волновало, а порой и мучило:
- Еще из суворовского училища я хотел поехать к вам… - Голос его слегка прерывался от волнения и тяжести воспоминаний.- Узнал, что вы среди немногих… очень немногих пограничников той заставы остались в живых, что служите на восточной границе… И тянуло меня повидаться с вами… Вы служили вместе с моим отцом… В те тяжелые часы тоже были вместе… Может быть, вы что новое и важное знаете про него? То, про что никто не знает, и чего я не знаю… Особенно о его гибели… Он погиб в том самом бою, в каком были и вы. Как он погиб?… При каких обстоятельствах? Как это случилось?…
Говорил Николай так, будто допрашивал, будто сообщал, и останавливался чуть ли не на каждом слове, наверно, надеясь, что Черепанов не дождется конца этого монолога и сам вступит в разговор, скажет что-то значительное, крайне необходимое. Но полковник задумчиво и понуро молчал. Он, видимо, старался вспомнить что-нибудь нужное и утешительное для этого растревоженного мучительной неопределенностью парня, и ничего не приходило на память, кроме тревожного и отчаянного женского крика, который вдруг возник тогда на левом фланге и разнесся по всей округе, даже заглушая стрельбу.
Это, наверно, кричала его мать.
Вспомнился также резкий и пронзительный плач ребенка… С этим плачем в ушах он, Черепанов, упал в тяжелое беспамятство от контузии. Этот крик и плач долго слышались в ушах и потом, когда начало возвращаться сознание.
- Мне, в то время подростку,- продолжал говорить лейтенант,- могли и не сказать всей правды. Возможно, она была горькой, эта правда, суровая и беспощадная для детского сердца. Теперь вы можете сказать мне все, что знаете… Даже то, в чем сомневаетесь, но допускаете, что так могло быть.
- Я ничего не могу сказать!…- вдруг проговорил Черепанов и дружелюбно повернулся к лейтенанту.- Кроме того, что младший лейтенант Храмцов погиб в бою, как погибли тогда, к сожалению, очень многие из наших. Он с группой пограничников был тогда на левом фланге… Мать тоже твоя была с ним… С тобою вместе… Потом меня тяжело контузило… Как я теперь предполагаю, очень близко разорвалась мина, а может и снаряд: против нас немцы повернули танки. Одного не могу простить себе, как теперь оцениваю: надо было поискать Храмцова среди убитых или раненых. Но обстоятельства были такие… Да и сам будто с того света вернулся… И раньше и теперь, как ни стараюсь точно представить, что было вокруг после того, как вернулось ко мне сознание, многого не могу вспомнить: провалы в памяти, туман застилает события. Только одно всегда в голове: погибла почти вся застава! Погибла в таком тяжелом бою, что даже теперь ужас берет, когда начинаешь вспоминать. И ни один пограничник не побоялся смотреть смерти в глаза: шел на танки, на минометы. Помнятся мне, представляются эти люди все время. Жить спокойно не могу, совесть мучает, что до сих пор почти ничего не знаю о них. В том числе и о твоем отце.
- Так, так…- как-то неопределенно отозвался лейтенант.
- Я приехал сюда,- продолжал полковник, все больше волнуясь,- чтобы помочь вам чем можно… И Храмцова и других своих сослуживцев я найду!… Тут еще должны жить люди, которые их знали. Да и твоя мать… Ее тоже тут почти каждый знал.
- Это правда,- подтвердил Николай и понуро задумался.- То, что люди знают, и нам известно…
- Так в чем же дело?…- Владимир Иванович не смог сдержать возмущения.- Почему до этого времени нигде ничего, ну - хотя бы о Храмцове? Что, и он, как некоторые, пропал без вести? Так я его сам тут видел, на поле боя!
- Вести есть,- грустно вздохнув, промолвил лейтенант.- Но очень невеселые. Весть есть о том, что мой отец не выдержал, не выстоял перед суровой опасностью… Мой отец решился на самоубийство. Не последним патроном, не последней гранатой… Трудно представить, как это случилось, при каких обстоятельствах, в каком психическом состоянии. Но это было. Есть люди, которые это видели. Есть люди, которые это слышали…
- От кого?
- От моей матери.
Черепанов смотрел на Николая с таким удивлением и даже испугом, будто не верил не только своим ушам, но и глазам: нет, это не сын Храмцова, это не Николай, не тот самый Коля, которого Черепанов видел еще совсем маленьким. Это не он дает такие сведения, это чужой и злой человек!… И говорит он от злости, совершенно неоправданно, безответственно…
…Вдруг в ушах снова тот ужасный крик женщины… Со всей своей безграничной тревогой, со всеми нотками отчаяния,… Сказать об этом Николаю или не сказать?… Возможно, что это еще одно какое-то доказательство? Нужно это сыну или не нужно? Может быть, у него уже много доказательств, а может и ни одного точного… Тогда пускай не знает и о том неожиданном, непонятном крике и плаче матери. Пускай лучше сомневается, если не может твердо верить в то, во что всей душой хотел бы верить. Кто знает, от какой пули погиб человек: наверное же от вражьей. Кто мог заметить в таком тяжелом бою, от чего упал воин, кто мог подумать, что не от врага?
