Эдмунд Низюрский - Всегда на страже (сборник)
…На этой, некогда светлой и счастливой, тропинке тоже встречались убитые пограничники. «Надо обязательно похоронить их. Обязательно! В деревне должны быть люди… Хоть несколько человек… Сказать им, попросить!… Да и сами пойдут, когда узнают…»
…Встретилась свежая насыпь, а на ней березовые колышки, сбитые накрест. Гадать нечего, это фашистская могила. Ишь, ироды, своего так похоронили!… На нашей земле кресты ставят, как на своей!
Черепанов уткнулся головой в насыпь, лег на свежий песок грудью, чтоб немного отдышаться, дать отдых рукам и ногам. Потом решительно поднялся, повалил крест, сбросил его с насыпи. «Колы тут будут стоять, а не кресты!… Осиновые колы!…»
…К сумеркам пожар в деревне потух. Может быть, все сгорело и негде больше огню разгуляться?…
…Сколько же времени провел он на той тропинке, которую раньше пробегал за несколько минут?…
…Чем дальше, тем все тяжелее ползти, сил не прибавляется, а те, что и были, начинают иссякать. Мучит жажда и голод или просто ощущение пустоты во всем теле. Есть ли кто в деревне?… Где теперь Катюша? Осталась ли жива?… Встретит ли как раньше?…
Мелькнула слабая надежда на близкую встречу… Какая ни будет эта встреча, лишь бы только ока была… Лишь бы только найти ту, что все время в мыслях, в сердце, в душе, что ни на минуту не переставала волновать, тревожить даже вот в эти самые трудные часы.
…В деревне уже стемнело, а его и вовсе покинули силы. Доползти бы до школы!… Головокружение становилось угрожающим, опасным. Земля начала вертеться и ворочаться под ним, уже трудно стало собрать силы хоть на самое медленное движение.
…Нашлись, к счастью, добрые люди - тут почти все знали начальника соседней заставы. Они помогли, приютили. Потом сказали, что одна из первых вражеских бомб упала на школу. Бомба была большая… От школы ничего не осталось: все сгорело.
Черепанов знал, что Катюшина комнатка с маленьким коридорчиком была при школе… Может, в эту ночь девушка не ночевала дома?… То была предсвадебная ночь. Может быть, девушка пошла навстречу своему суженому, не дождавшись его весь день, весь вечер?… Какое бы это было счастье!…
Но умалчивали добрые люди о Кате, зная, кем она была для молодого начальника заставы. Только детишки сказали на другой день, когда Черепанов немного пришел в себя, что от учительницы одну ее руку нашли на огороде… А на руке блестящий перстенек…
* * *
Так началась война на одной пограничной заставе. Так кончилось счастье начальника этой заставы. Окрепнув немного, он взял с собою горсть пепла с того места, где когда-то была Катюшина комната и, переодевшись в штатское, отправился в дорогу. Поначалу намеревался добраться до крепости и присоединиться к ее защитникам. Однако ночью, когда вышел из деревни, уже не слышно было грома пушек в той стороне. Это настораживало. Подойдя ближе, узнал от людей, что крепость уже занята врагом.
Повернул на восток, надеясь пробраться через фронт к своим. Не пробрался. Постепенно созревало убеждение, что не только в этом его воинский долг: можно сражаться и во вражеском тылу. В странствиях сблизился с такими же, как сам, окруженцами, друзьями по несчастью, с местными подпольщиками, и остался в партизанах. Провел в тылу врага всю войну, был командиром партизанской бригады, а после освобождения Белоруссии, уже с кадровыми войсками, дошел до Берлина. Потом снова граница, уже не западная, а самая восточная. Потом - еще граница, самая южная. Потом - запас.
И вот полковничья форма висит в шкафу и довольно сильно попахивает нафталином… И мысли - воспоминания о прошлом занимают иной раз большую часть суток. Наконец мысли эти так обострились, что полковник надел свою форму и отправился в длительное путешествие по местам бывшей службы, незабываемых боев. И в первую очередь поехал, конечно, ка западную границу, на бывшую свою заставу.
* * *
… Застава переместилась немного левее прежнего места.
Деревня осталась там же. На том самом месте стояла и школа, только уже не начальная…
Во дворе школы, под тенью густых лип, виднелся скромный мраморный памятник: это могила Катюши: тут похоронена ее рука с заветным перстеньком. Никаких особенных слов не было написано на памятнике - только фамилия и имя, да еще то, что погибла девушка в первый день войны. Но памятник утопал в цветах и венках. Росли тут и живые цветы, за которыми, видно было, хорошо ухаживали: в школе был пионерский отряд, носивший имя учительницы.
Каждый день, сколько довелось пребыть здесь, Черепанов навещал могилу Кати. Стоял подолгу, держа ярко окантованную фуражку в руках. А иной раз сидел, задумчиво понурив голову. Посидеть тут тоже было на чем: школьники сделали скамеечки вокруг памятника.
Когда Владимир Иванович стоял или сидел около памятника, никто не подходил к могиле, чтоб не мешать ему. Даже самые непоседливые и шумливые на перемене ученики (в школе еще шли занятия) вдруг затихали, увидев знакомую фигуру в полковничьей форме. Все уже знали, кем была покойная учительница для этого пожилого военного, все знали, кем был когда-то лейтенант Черепанов и как он боролся против оккупантов в первые часы вражеского нападения. Узнали даже и о том, что человек этот так и остался одиноким с того трагического времени.
Действительно, много пережито им за минувшие годы, военные и послевоенные. Сколько путей, сколько дорог исхожено и переложено, сколько разных людей встречалось ка этих путях-дорогах! Среди этих добрых людей были искренние товарищи, преданные друзья, душевные и сердечные. Были среди них и женщины. Но никто ни разу не занимал в душе и в сердце неизменного места Кати.
…Двигался на запад фронт… Целые дни и ночи без сна и отдыха приходилось идти, ползти, сражаться с оружием в руках. Казалось, что за одну минуту покоя отдал бы жизнь, что еще немного такого накала, такого беспощадного напряжения - и не выдержал бы, свалился и уже больше не встал. А долетит, бывало, откуда-нибудь мелодия любимой солдатской «Катюши» или просто так вспомнится, зазвучит в ушах - и все начинало оживать.
Хотелось надеяться, что девушка жива, ждет, искренне уверена, что дождется светлой встречи и тогда состоится их свадьба, которая так бесчеловечно, так безжалостно была перечеркнута войной…
…На месте бывшей погранзаставы стоял большой белый обелиск. На кем золотыми буквами было написано, что тут похоронены старшина Тимощик и тридцать неизвестных пограничников. Как это неизвестных? От такой надписи даже в глазах потемнело у Черепанова, когда он первый раз подошел к обелиску. Тут ни одного не было неизвестного, тут каждого знали - и по фамилии и в лицо. И не только на самой заставе. Тут не полк стоял, не дивизия, а всего одна застава. Если не сохранились послужные списки, то еще живут в близлежащих деревнях люди, которые знали почти каждого пограничника: это преимущественно женщины, которым посчастливилось уцелеть в войну. Вспоминая свою недоспелую молодость, они вспоминают и пограничников, которые некогда были их избранниками, а многие и нареченными.
Неужели и Новикова нет, и никто про него ничего не знает? А про Храмцова? Или им удалось спастись и навсегда покинуть эти места? Владимир Иванович несколько раз посылал запросы о них во все инстанции. И каждый раз получал уведомления, что эти воины погибли в первые часы войны. Почему же их фамилий нет на обелиске? Неужели и они считаются неизвестными? А люди ведь их знают и никогда не забудут, особенно сержанта Новикова. В людской памяти он живет, как живут и герои соседней крепости.
Нашли же мужественных, непоколебимых защитников этой крепости: и тех, что погибли в тяжелой неравной борьбе, и тех, что невероятным чудом остались в живых.
…Пролетел аист над самым обелиском… Пролетел тихо, без клекота, без свиста крыльев, но Черепанов заметил его. Заметил и ощутил двойную благодарность счастливому случаю: во-первых, за то, что за многие годы впервые увидел аиста, да еще в полете (издавна это считалось хорошей приметой); во-вторых, что, наверно, где-то тут поблизости его гнездо, если он летел так низко и тихо. Может, даже на том самом дубе с большим дуплом?…
Ярко и свежо, будто все это было совсем недавно, вспомнились первые эпизоды войны, даже стрекот пулемета Новикова отчетливо долетел откуда-то; и эхо от него пошло по лесу, как в те незабываемые часы. Владимир Иванович отошел от обелиска, чтобы удобнее было проследить, куда полетел аист, но вскоре высокий сосновый лес закрыл птицу. Кто знает, куда может залететь она? Возможно, и за границу, никакого запрета ей нет.
Разочарование еще не улеглось - рядом послышался клекот: не тревожный, как много лет назад, а спокойно-ласковый, семейный, словно бы интимный. Привычная воинская память сразу засекла место этого приятного для души клекота, и Владимир Иванович быстрым шагом заспешил туда.
