Валерий Киселев - «Мы не дрогнем в бою». Отстоять Москву!
– За день мы потеряли треть боевого состава, – сказал Шапошников. – Если и дальше так будем воевать – без артподготовки и в полный рост ходить на пулеметы, то надолго же нас тут хватит…
Гогичайшвили нахмурился:
– Приказ есть приказ. Полковник Гришин обещал с утра дать часовую артподготовку. Давай подумаем, что мы можем сделать, чтобы максимально сберечь людей и выполнить боевую задачу. Основные потери несем, когда выходим на рубеж атаки… Добраться бы до траншей…
– Больше километра по открытой, пристрелянной местности, – напомнил Шапошников. – И все по снегу.
– Надо быстрее преодолевать открытое пространство, – неуверенно сказал Гогичайшвили.
Он понимал, конечно, что быстрее, чем они пробовали атаковать, вряд ли возможно.
– По-пластунски? Тоже не выход…
И следующий день не принес успеха. Все попытки атаковать пресекались мощным минометным и пулеметным огнем гитлеровцев. В полку Гогичайшвили за двое суток боев из шестисот штыков осталась одна треть.
Полковник Гришин дал один день передышки, как раз в этот день пришло пополнение – четыреста человек. И снова начались атаки, одна за другой.
На четвертый день боев на НП полка Гогичайшвили приехали полковник Гришин и командир соседней гвардейской дивизии.
– Где командир полка? – спросил Гришин в штабе.
– У артиллеристов.
– Шапошников, почему у тебя люди не атакуют, а лежат? – спросил Гришин, глядя в бинокль на заснеженное поле боя.
– А они и не встанут, товарищ полковник. Они убитые, – с трудом сдерживая горечь, ответил Шапошников. – За вчерашний день тоже семьдесят восемь убитых и сто двадцать семь раненых. И так – каждый день.
Полковник Гришин молча продолжал смотреть в бинокль, хотя и так были видны десятки застывших на снегу фигурок.
– Подготовим атаку, поднимем людей, пройдем немного – немцы нам по носу, – продолжал Шапошников, – сильнейший пулеметный огонь. Люди четвертые сутки в снегу, и днем и ночью. Огневые средства противника не подавляются совершенно.
Полковник Гришин вспомнил цифры потерь в других полках за вчерашний день: у Фроленкова – сто убитых и сто сорок пять раненых, у Тарасова – семьдесят убитых и сто восемьдесят раненых.
– Приказ остается прежним, – сказал он Шапошникову, – ты же должен понимать: и на меня давят сверху! – Глаза у Гришина сверкнули болью и обидой, он отвернулся, скрипнув зубами.
Политрук Андрей Александров после лечения в госпитале в свой полк вернулся в разгар боев. По дороге на фронт ему удалось заехать домой, поэтому на передовую он попал с хорошим настроением, свежий и энергичный. Политрук Иван Пилипенко, заменявший его на должности комсорга полка, как раз уехал на курсы, и Андрей вновь стал комсоргом.
Когда он пришел в батальон, которым после гибели Нагопетьяна командовал лейтенант Максимов, там готовились к бою. Наступление было назначено на 13 часов, но гитлеровцы, заметив, что батальон русских накапливается для атаки в ложбинке, начали сильнейший минометный обстрел. Только Андрей успел перекинуться с комбатом парой фраз, как Максимова ранило осколком близко разорвавшейся мины.
– Ну вот, политрук, командуй теперь ты, раз здесь оказался. – Лейтенант, морщась, зажимал ладонью плечо, куда попал осколок.
– Санитары, быстро в санроту комбата! – крикнул Андрей и побежал в цепь. «Человек сто пятьдесят нас», – быстро прикинул он, оглядев ложбинку и поле, в котором залег батальон.
Гитлеровцы, не менее сотни, треща автоматами, быстро приближались, несмотря на глубокий снег.
Никакой проводной связи с ротами не было, и Александров лишь перебежками успел обойти участок обороны роты – метров триста-четыреста.
Первую атаку немцев они отбили довольно легко. Гитлеровцы отошли в овраг. Через полчаса они полезли снова, еще напористей. Отбили ее – через полчаса третья атака. И опять немцев поднялось не менее сотни.
Александров, переползая от одного бойца к другому, обходя убитых, успевал сказать кому слово, кому фразу, подбадривал, успевая и изредка стрелять по набегавшим фигуркам гитлеровцев.
В начале четвертой атаки он услышал с правого фланга: «Пулеметчика убило!» Перебравшись туда, Андрей быстро осмотрел пулемет – цел, лента есть. Второй номер был ранен, но помогать может. Немцы пристрелялись, пули стучали в двух шагах. Он быстро перенес пулемет левее за бугорок и открыл огонь.
Человек двадцать гитлеровцев, бежавшие на него метрах в двухстах, залегли от первой же длинной очереди. Еще очередь, еще – откатываются, но с десяток гитлеровцев не поднимутся больше никогда.
Кто-то из своих закричал с правого фланга, и Андрей, смахнув со лба пот, пригибаясь, потащил пулемет туда. Успел вовремя: пулеметчик на фланге был убит, против трех десятков немцев отстреливались из винтовок несколько наших бойцов.
Пулемет Александрова заработал сразу, лента шла хорошо. Гитлеровцы сначала залегли, отстреливаясь с места, а потом поодиночке начали отходить. Когда кончилась лента, Андрей огляделся по сторонам. Фигурки бойцов были видны везде, но кто из них жив – не поймешь. Впереди залегли группы гитлеровцев. Из оврага, где они укрылись, больше не стреляли. Тихо было и по сторонам.
Незаметно стемнело, поднялась поземка. С трудом разогнувшись, Андрей привстал из-за пулемета. Он ползком обошел участок обороны батальона. Из командиров рот остался один, мальчишка-лейтенант, из взводных – двое, такие же пацаны.
По ложбине ходили двое санитаров, отыскивая еще живых раненых.
Александров прикинул, что живых из всего батальона осталось не более сорока-пятидесяти человек. Он приказал пятерке бойцов сползать к убитым немцам и собрать их оружие, а сам пошел на НП батальона.
Двое связистов, только что вернувшихся с линии, проверяли слышимость.
– Связь есть? – устало спросил Александров.
– Есть, товарищ командир, – простуженным голосом ответил связист.
– Дай Первого.
– Кто там есть живой? – скоро услышал Андрей в трубке знакомый голос Фроленкова.
– Слушаю, товарищ Первый, Александров.
– Андрей? Ты разве живой? – радостно закричал Фроленков. – А мы с Михеевым уже по сто грамм выпили за твой упокой. Немедленно ко мне! Знаю, что комбат ранен. Оставь за себя ротного. Трофеи взял? Молодец, неси сюда…
Штаб полка был в полутора километрах, и Андрей, с трудом переставляя ноги, пришел туда в полной темноте.
В блиндаже было темно, и только здесь он почувствовал, как устал за этот день.
Вытряхнув из противогазной сумки на стол Фроленкову десять пистолетов, Андрей сказал:
– Автоматов еще штук двадцать, там оставил.
– Ты не кушал? Ну-ка по сто грамм, теперь за то, что ты живой.
На столе были банки с консервами, котелки, лежали ломти черного хлеба.
– Да я же не пью совсем… – начал отказываться Александров.
– Михеев, как это ты своего комиссаренка до сих пор пить не выучил? – рассмеялся Фроленков.
Андрей все же проглотил водку, пожевал тушенки с хлебом и, видя, что Фроленков и Михеев, заговорившись, не обращают на него никакого внимания, прилег в углу на полушубке.
– Да, каких людей теряем, – понурив голову, говорил Фроленков, – Нагопетьяна убили, Тарасов ранен, Рак Анатолий убит, Аверин – такой прекрасный человек – убит. Прокуратов ранен, Баранников убит. Геройский был человек, полюбил я его. Думали, и тебя, Андрей, убили. Игоря Максимова тоже жаль. Он ведь к нам как штрафной пришел, разжаловали его за пустячное, в общем-то, дело. Через три дня взвод принял, через неделю – роту, еще дней через пять – батальон. В штабе его хотел оставить…
Александров полежал немного и понял, что так раскиснет еще больше: только движения давали ему бодрость. Он встал и засобирался, чтобы идти.
– Куда ты? – удивленно спросил Михеев.
– В батальон пойду.
– Утром пополнение должно прийти, дождался бы.
– Нет, пойду сейчас.
Сидеть сейчас в теплом блиндаже, когда его бойцы коротают ночь в снегу, и даже костров разжигать нельзя, Андрей не мог.
– Пусть люди хотя бы на КП по очереди приходят греться, там же у вас есть где приткнуться, – сказал Михеев.
На КП батальона в маленьком блиндаже у железной печки, сделанной из бочки, сидели и лежали, прижавшись друг к другу, человек двадцать бойцов. Кто-то сильно храпел, стоял густой запах от сохнувших портянок и валенок.
– Охранение поставил? – Александров разбудил ротного. Он сидел на корточках у печки, без валенок.
– Конечно, сразу же. Тридцать пять осталось. Раненых всех собрали и вывезли на санях, сорок два человека.
«Вот и еще один день прошел… Остался жив. А зачем?» – подумал Александров. Он никогда не боялся, что его могут убить: за лето и осень было столько всяких передряг, столько возможностей потерять голову, что трудно было представить – может ли дальше быть что-то еще более страшное. Андрей был уверен, что в нормальном бою он всегда сумеет уцелеть. Опыт накопился такой, что, казалось, знал заранее – куда и какая пуля ударит, а не только снаряд или бомба. А вероятность погибнуть от шальной пули была столь мала, что Андрей не думал об этом.
