Яромир Йон - Вечера на соломенном тюфяке (с иллюстрациями)
— Кто?
— Ваше благородие.
— Зачем?
— Я не знаю.
— Что… что… вы хотите?
— Извините, пожалуйста. — Старший официант злится, лицо у него в красных пятнах. Он уходит.
Властислав разволновался. Он чувствует, как болят шрамы у рта. Из пивного зала слышатся удары и плач мальчишки. Наконец все стихло.
Из-за перегородки показывается лохматая мальчишеская голова.
— П… побили тебя? — спрашивает Властислав.
— Э, наплевать! Все равно я тут больше недели не останусь.
О мрамор столика звякнула монета. Двадцать геллеров.
Парнишка взял деньги, притулился к печке и заплакал. В кофейную входит офицер. Вся грудь его в наградах.
— Вот это да! Привет!
Властислав заглядывает под стол.
— Что ты там высматриваешь?
— Да ложечку ищу.
— А где это с тобой случилось? — показывает ротмистр на его лицо.
— Железнодорожная катастрофа, д… д… долго рассказывать.
— А палка эта зачем?
— Все‑катастрофа — н… ноги, камрад! Разобрали по частям, а потом опять собрали, по-по-брызгали ж-жи-вой водой, но я не вскочил — эт‑то, эт‑то самое — опять разобрали, и опять не вышло, а если много раз так делать, то получается искусственный человек — автомат.
— Да что ты все время ищешь?
— Ложечку мне н… не дали.
— Эй, мальчик! Принеси господину офицеру ложечку!
— Как т… ты считаешь, к чему меня п… приставят?
— Мальчик! Господину офицеру свежего чаю!
— М-мерси!
— Выплачивать деньги, выдавать сено, солому, упряжь, белье…
Ротмистр торопливо допивает кофе. Трясет Властиславу руку.
— Привет! До свиданья!
Он выходит, громыхая саблей.
Кофейную заполняет тишина. Утренняя тишина маленького подкрконошского городишки в конце лета тысяча девятьсот шестнадцатого года.
Стрелка часов показывает половину одиннадцатого.
Властислав вышел из кофейной и направился в полковую канцелярию.
Его походка напоминает воробьиный скок. Сначала он обопрется на палку, наклонившись всем телом в одну сторону, потом выпрямляется, замирает на секунду, словно размышляя о чем‑то. Описав левым протезом параболу, поставит его на мостовую и, напрягшись, выбрасывает все тело вперед.
Прохожие оглядывались. Посмотрит человек, как он скачет, и с приятным чувством ощущает свои здоровые конечности.
Канцелярия была на том же месте, что и тогда, в июле, два года назад.
В передней комнате трудились унтеры.
Все они были новые.
И полковник новый.
Столы стоят несколько иначе.
На полу лежит новая дорожка.
Лишь в кабинете полковника до сих пор висит большой портрет императора, украшенный осыпавшимися еловыми ветками.
В комнате та же мебель, которую при нем, Властиславе, когда‑то сюда переносили.
В углу, на полочке, в куче бумаг и документов валяются никелированные образцы подков. Их подарили офицеры прежнему командиру драгунского полка, графу Лендорф-Хердрингеру.
Все изменилось.
Но он этим переменам не придает значения. Важнее, какие теперь здесь отношения: доверительные или холодно-отчужденные.
— Где же ты был ранен? — спросил подполковник фон Арним, подписывая документ за документом. Старший писарь прикладывал к подписи пресс-папье.
— Осмелюсь доложить, я не был ранен, ж-ж… железнодорожная катастрофа…
— Ах, так? — поднял свои бисмарковские брови командир полка, отложил перо и встал.
— А это — след от казацкой пики? — сказал подполковник, ткнув пальцем в лицо Властиславу.
— Извиняюсь, и это ж… железнодорожная катастрофа.
На актерском лице начальника обозначились суровые морщины.
— Как, ты не имеешь наград? Все офицеры полка имеют награды. Наш драгунский полк многократно удостаивался высочайшей похвалы…
— Осмелюсь д… д… доложить, со мной все это случилось в ж… ж… железнодорожной катастрофе.
— Ага, ну хорошо, хорошо. Вероятно, ты хочешь знать, какое ты получил назначение, мой дорогой? Деньги — сено — солома — упряжь — выделка деревянных подошв…
— Слушаюсь!
— Покажитесь полковому врачу.
— Благодарю.
Полковой врач, венгр, делает новобранцам прививку против холеры в первом этаже женской школы, на другом конце города.
Комната набита полуголыми мужчинами.
Взводный ходит от одного к другому, мажет им грудь иодом.
— Я — доктор Арон Когани! Очень рад! Вы на прививку? Нет? Зер гут! Пардон, пардон! Мой дорогой друг будет службу делать? Ко-лос-саль! Эй, вы, дайте стул господину офицеру. Сюда поставь, болван! Растяпа! Прошу прощения! Садитесь, пожалуйста. Итак, пишем: имя? Спасибо! Год рождения? Когда призваны? Сколько месяцев имеете быть на войне? Что? Железнодорожная катастрофа? Unglaublich! [90] Писарь, поставьте в этой рубрике ноль! Ну, а что же это у вас с физиономией, друг мой? Шрамы от поединок? Что? Тоже катастрофа? Ах, черт! Ладно — хе, хе, хе! Теперь вопрос — награды? Никаких? Совсем никаких? Поставьте ноль, писарь — не там, черт бы вас побрал! Меня удар хватит! Все перепутал! Хорошо! Теперь послушаем вас — поднимите рубашку. Хватит. Ды-ы-шите! Так! Посмотрим ногу! Хорошо. Позвольте предложить сигарету, дорогой друг? Пожалуйста. Мы все уже кончайт, мой друг. Я сам лично помогу вам одеться! Ваш покорный слуга! До свиданья!
Часы на ратуше уже давно пробили полдень, когда он, хромоногий воробей, добрался, совсем обессилев, до своей гостиницы.
У ворот он заметил двух дам, разговаривающих с портье.
— Номер семнадцать, говорите? — переспросила тощая барышня, нюхая розы.
Это был номер его комнаты.
— Ах!
Увидев его, они переглянулись. И тут же поспешно ушли.
Властислав отдыхал, прислонясь к грязному боку почтового дилижанса.
Курица, устроившаяся на клеенчатом сиденье, злобно раскудахталась.
У ворот тонкий аромат роз смешивался с запахом конского навоза.
Comoedia interposita[91]
Поручик рыцарь Гложек написал служебный рапорт, что он болен.
Окно темного гостиничного номера выходит во двор.
Вид заслоняет выступ стены с узким окошечком матового стекла. Это окно гостиничного клозета. И днем и ночью оно освещено желтоватым пламенем газовой лампы.
Под потолком Властиславовой комнаты висит люстра в форме лиры. В ней тоже светится газовая горелка.
За тонкой стеной — номер, который сдается на ночь любовникам. Они приезжают обычно из соседнего городка после одиннадцати и уезжают рано утром.
К спинке кровати прислонена Властиславова сабля. Темляк переливается золотыми искорками.
Золотце лежит, подтянув перину к самому подбородку.
По дивану разбросано белье, носовые платки, книги.
На ночном столике лежит портсигар с сигаретами, тусклая жестяная пепельница в стиле модерн, носовой платок и книга «Школа мужества».
На кровати, в ногах больного сидит доктор Арон Когани.
На нем красивые форменные рейтузы, высокие лакированные сапоги и новенькие блестящие шпоры.
Время от времени он теребит свои черные, безупречно подстриженные английские усики, поигрывает карманным фонариком, которым он уже осмотрел Властиславу горло, и говорит быстро, вставляя исковерканные немецкие фразы.
— Ноги болят? Голова болит? Раны ноют? Покажите еще раз зубной протез. Вверху? Внизу? Серебряные мостики? Ну, хорошо, хорошо. Тогда я кое-что сказать господину офицеру. Я господина офицера вызывать служебным письмом, чтобы приходил в понедельник в ортопедию. Я хотел выровнять ногу. Почему вы не приходили, а?
Властислав молчит.
— Господин лейтенант знает, что такое ровнять ноги? Не знает! Понятно! Ногу снова ломают и сращивают. И это все. Понятно? Я приглашал на понедельник лучшую медицинскую сестру. Прима! Я позаимствовал наркозный маска, я доставал гипс и марля — и все такое прочее, понятно? A der gnädige Herr [92] оставался дома. Бум! Лежит, курит, читает книжки, на службу не являться, на операцию не являться — что? Я не прав?
У Властислава дрогнул уголок рта. Побежала слюна.
Он вынимает носовой платок, клонит голову к левому плечу. Смотрит на доктора мягко, доверчиво своим единственным глазом.
— Господин лейтенант — благородного происхождения? Рыцарь, джентльмен? Что следует сделать? Записка — я не могу прийти. Не заставлять себя ждать — хорошо, хорошо, придете в другой раз. Я позвать also [93] господина лейтенанта на среду — хорошо, на среду, и опять ждет сестра — прима, гипс — экстра, маска — экстра и Herr Assistentarzt [94] ждать. А господин лейтенант опять не приходит, а?
Властислав закрывает свой единственный глаз и молчит.
В комнате душная тишина. Газовая горелка светит и шипит.
