Николай Семёнов - Это было на рассвете
— Теперь, Алеша, расскажи, как вы осматривали подбитый танк, — попросил комроты.
— Мы со Степаненко решили пойти поглядеть, что за чудо я подбил. Добрались я увидели, что в броню, в самую середину, выше ходовой, врезались четыре моих снаряда и сделали в нем большие язвы, но насквозь не пробили, потому что дистанция была большая. А он все-таки сгорел, — рассказывал Ерохин.
— Это вы начисто загнули, товарищ лейтенант, — буркнул сидящий на второй полке смуглолицый сержант.
— Как ваша фамилия?
— Сержант Поносов.
— Чистая правда, товарищ Поносов.
В вагоне прокатился смех.
— Не Поно́сов, а По́носов. Ударение — на первом «о», — поправил сержант лейтенанта.
— Ты лучше скажи, как тебя звать, а то ударю опять не туда, куда надо, — с улыбкой сказал Ерохин.
— Филипп.
— Так вот, Филипп, слушай. Через круглый задний люк мы влезли в машину и тут обнаружили причину: внутри, как раз в том месте, куда попали снаряды, были дополнительные бензобаки. Видимо, бензин в баках от страшных ударов и от детонации взорвался, и «фердинанд» сгорел, даже не будучи пробитым насквозь.
— А их убило кого-нибудь? — спросил Филипп.
— Нашли один сапог с широким голенищем, — ответил улыбающийся лейтенант. — Ночью мы подзаправились горючим, пополнили боекомплект и стали ждать утра, обсуждая, как сподручнее воевать с тяжелыми танками врага.
Утром гитлеровцы пошли в новую атаку. Впереди двигались двадцать «пантер», а сзади густо шли автоматчики. Часть наших танков стала отсекать огнем немецкую пехоту, а мы с командиром роты, — Алексей показал рукой на капитана Чернегу, — выбрали еще с ночи удобную позицию за холмиком, засели там и стали дожидаться, когда немецкие машины еще немного выдвинутся вперед и станут под огонь бортами. Прежде чем мы дали первый залп, две «пантеры» уже кончили свое существование, налетев на наши фугасы. Оказывается, тут наши минеры сработали. До этого я никогда не видел, как буквально на глазах разваливались «пантеры».
Должно быть, на остальные фашистские экипажи это произвело сильное впечатление, и они притормозили ход. Это только нам и надо было, — хитро подмигнул Алексей. — Мы ударили им по бортам я запалили еще две машины. А потом у пятой разбили гусеницы, и она остановилась. После второго попадания «пантера» замолчала, а после четвертого — открылся люк башни, и оттуда выскочили пятеро из экипажа. Но я, решив довести дело до конца, продолжал бить, пока танк как следует не задымился. Потам мы отвели свой танк в укрытие и вместе с башенным поползли обратно на холм поглядеть, в каком виде фашист. Все было в порядке, он горел, как и полагается, в полную силу. И стоит сказать, что в этих «пантерах» сгорели два немецких механика — не успели выскочить, — и Алексей замолк.
— Надо учесть, товарищи, — продолжал командир роты, — что «пантеры», «фердинанды» — звери известные, в поединке с ними в лоб лезть не стоит. Тут для напрасной лихости места нет. Машины — здоровые. Пока ее в лоб возьмешь, могут самого тебя расколотить. Но зато они неповоротливы, любят пятиться задом, а если начнет разворачиваться, так делает это битых полчаса. Надо подскакивать к ним на большой скорости и класть им в борт снаряд за снарядом с близких дистанций. К примеру, пока «фердинанд» развернется против тебя, можно хоть плясать вокруг него, честное слово. Не подумайте, что преувеличиваю. Так оно и есть. Фашисты хитрые, а Алексей Ерохин перехитрит их все равно. Вот я и думаю: может быть, прадедом его был как раз тот самый тульский левша, который блоху подковал? — вызывая всеобщий смех, засмеялся и сам комроты. — В танковой бригаде его прозвали «охотником за «пантерами». Думаю, разжаловать мы его не имеем право и это «высокое» звание он сохранит и тут.
Танкисты дружно захохотали.
— Где вы сражались, товарищ старший сержант? — задал вопрос моему земляку Демиду Малинину Урсов.
— На Ленинградском фронте, товарищ капитан, — ответил тот.
Вдруг я вспомнил, что Демид Сергеевич еще на заводе спросил у меня: «А на Невском пятачке воевали?» Теперь у меня вырвалось:
— А в какой части и где?
— В 107 отдельном танковом батальоне на Невском пятачке. Если ты там был, то в ночь на 1 января 1942 года перевязывал меня, — задрав гимнастерку, показал он шов на животе.
Такое совпадение удивило всех. Несколько позже мы с Демидом Сергеевичем поговорили более подробно.
13 июня 1944 года наш маршевый батальон белой ночью разгрузился и сосредоточился в хвойном лесу в двух километрах севернее Симовичей.
Куда ни глянь — кругом сосны да ели. Многолетние сосны взметнули к голубому небу свои кроны, и, плавно раскачиваясь от налетевшего ветра, поднимают шум, будто над головой пролетает пчелиный рой.
В новом районе расположения, кроме встречающих нас представителей штаба бригады, никого не было. Не теряя времени, занялись осмотром своих машин. Прошло около семи месяцев со дня ранения, поэтому изрядно я соскучился по танку. Хотелось еще раз проверить работу всех механизмов. Вообще была укоренившаяся привычка — следить постоянно за боевой готовностью доверенной техники. Ведь впереди предстоят бои.
Карелия и часть Заполярья были еще в руках противника, их надо освобождать. Оставшееся время посвятили письмам и другим делам личного порядка.
— Коля, давай напишем Катюше в Москву, — предложил мне молодой черноглазый, черноволосый парень из Горького лейтенант Иван Демидов, с которым я подружился на заводе, когда получали танки.
— Когда ты успел познакомиться? — опросил я его.
— Во время погрузки, — улыбаясь, ответил он.
Примостившись на замшелом пне, все же написали письмо. Оно начиналось так:
«Судьба забросила нас в дикий край, где одни леса, болота, реки, озера и гранитные скалы…»
К исходу дня двумя эшелонами прибыли, разгрузились и сосредоточились в лесах Лодейного Поля и другие подразделения бригады. Боеспособных танков было мало.
Развернулась работа по приему техники и личного состава. Первым, в сопровождении замполита батальона старшего лейтенанта Ивана Михайловича Калистого, экипажи обошел начальник политотдела бригады Жибрик. С каждым экипажем беседовал и что-то записывал в блокнот.
— Доложите, товарищ младший лейтенант, о состоянии танка и экипажа, — приказал мне Жибрик.
Доложил как полагается.
— Имейте в виду, воевать придется в сложных условиях, на сильно пересеченной лесисто-болотистой, покрытой валунами местности, — предупредил он.
Хотел было доложить ему, что Карелия мне знакома, но воздержался — боялся, что посчитает за хвастовство.
— Какая партийная прослойка? — задал он еще вопрос.
— Два коммуниста, два комсомольца, — доложил я.
— Ну, добро, об остальном поговорим завтра, — сказал Жибрик, попрощался и ушел.
На следующий день действительно поговорили о многом. Утром избрали меня партгрупоргом нашего взвода и направили на однодневные семинарские занятия. Пошел на сборы агитаторов и башенный стрелок Михаил Пономаренко. Ушел с утра на совещание механиков-водителей старший сержант Илья Пакулин. Радист Алексей Пудовкин трудился над выпуском «Боевого листка».
В течение дня узнали о международном положении, последних новостях на фронтах, о боевом пути бригады и об отличившихся в боях танкистах.
— Звание «гвардейская» нашей бригаде дано за храбрость, героизм и боевое мастерство, — сказал Жибрик. — Эту славу и честь нам надо умножить умелыми и сокрушительными ударами по врагу до его полного разгрома.
Рассказали нам о предстоящих боях, что воевать придется в суровых условиях карельской местности. Партгрупорги делились опытом ведения партийной работы в бою. Механики-водители говорили о своих делах: как удалось им сберечь и умело применить технику в бою. Особенно полезными были рассказы мастеров вождения Григорьева и Горина, которые имели по 40—50 боевых выездов.
Возвратившись перед ужином в свое расположение, начали делиться мнениями о проведенных занятиях. Я прихватил с собой последние номера армейской, фронтовой и центральной печати. Пакулин принес специальную памятку по правилам вождения танка в этой местности. Пономаренко был рад, что ему дали для танковой библиотечки четырнадцать книг, и с интересом перелистывал книги.
— Товарищ младший лейтенант, что самое дорогое у человека? — вдруг, улыбаясь, «просил он у меня.
Я заметил среди принесенных им книг «Как закалялась сталь» Н. А. Островского. Еще заметил 37 том В. И. Ленина, который сразу взял механик-водитель Пакулин: он готовился вступать в партию. Вспомнив клятву Павла Корчагина, я ответил на вопрос:
— «Самое дорогое у человека — это жизнь. Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества».
