Анатолий Медников - Открытый счет
— Да, да, я понял, — произнёс Сергей тихо, кивнул, судорожно глотнув слюну.
Конечно же он всё понял и оценил в эту минуту: великодушие, проявленное к нему, и ту внутреннюю борьбу, которую, должно быть, выдержал отец.
— Я… — начал было Сергей в волнении.
— Ты, — перебил отец, — останешься в разведроте. Я дал указание. Получишь задание, когда мы прорвём оборону противника и разведка пройдёт вперёд. Сергей, — голос отца напрягся, — запомни, ты должен вернуться с войны человеком или…
„Папа!“ — чуть было не вскрикнул Сергей, потому что заметил, как от нервной судороги исказилось на мгновение чуть побледневшее лицо отца.
„Папа, родной! — уже мысленно прокричал Сергей, чувствуя, что сердце его тонет в бурном приливе волнения. — Я понимаю, что это, быть может, самое жестокое напутствие, с которым отец может провожать сына в бой, но я не обижаюсь. Нет, я принимаю этот наказ всем существом своим…“
Так про себя говорил Сергей, стоя навытяжку перед отцом и не в силах произнести ничего, кроме несколько раз повторенного: „Слушаюсь, товарищ генерал, слушаюсь…“
— Да, да, прислушайся. Вот всё, что я могу для тебя сделать, Сергей, всё. Иди! — сказал отец. — Воюй честно. Желаю тебе боевого счастья!
И Сергей вышел из блиндажа. Сколько продолжалась эта встреча? Пять минут? Десять? Двадцать? Сергей тогда потерял ощущение времени. Он только помнил, что повернулся, как положено, кругом, но только через правое плечо, спохватился и снова, исправляя ошибку, повернулся через левое, хотя уже никто не смотрел на него.
Потом как-то глупо для этой минуты и обстановки Сергей прошагал, чеканя твёрдо шаг, за дверью впервые свободно и глубоко вздохнул и козырял всем идущим ему навстречу офицерам.
…Через час Сергей подходил к переправе. Он шёл и вспоминал разговоры в блиндаже комдива и как кто-то обмолвился о прожекторах, которые должны превратить ночь в день и ослепить противника.
„Интересно!“ — подумал Сергей.
Он шагал, прижимаясь к обочине дороги, потому что к переправе колонною, уже не боясь вражеской авиации, шли танки, и Сергей видел, как они по одному медленно и осторожно сползают с насыпи на полотно. Впереди каждого танка двигался солдат с фонариком в руке, показывая водителю направление, и казалось, он приманивает танк, как живое существо, послушно, вполголоса рокочущее мотором.
Что видит и знает командир взвода на фронте? У него нет даже своей карты, перед ним участок траншеи, кусок ничейной земли, за ним, видный в лучшем случае, такой же кусок траншеи вражеской.
Стреляют впереди, слева или справа, и по звуку можно определить, что делается в пяти — десяти километрах в стороне. Есть ещё слухи, „солдатский телеграф“, но на них нельзя полагаться.
И всё же предчувствие большого наступления ещё не обмануло никого. Есть на это сотни точных примет, а главное — неподдельна та атмосфера напряжения, через которую, как током, от сердца к сердцу передаётся ожидание штурма. Зародившись в штабах вышестоящих, оно спускается к нижестоящим и доходит до самой „глубинки“, до самого „передка“, до крайней точки „Малой земли“ на узкой полоске плацдарма.
Лейтенант, командир взвода мало знает, но много чувствует. Сейчас Сергей не сомневался, что начинается решительное наступление на Берлин, ибо отсюда к нему вела одна из кратчайших дорог.
И он подумал о немцах, о тех, кто находился совсем близко на переднем крае противника. Догадываются ли они о чём-нибудь? А что сейчас происходит в Берлине? Трёхмиллионный город! Знает ли он о приближении окончательной развязки всей войны? В разведотделе говорили, что, по их данным, гитлеровское командование ожидает удара со дня на день, хотя газеты и пытаются внушить народу надежду на стабилизацию фронта. Но кто верит газетам?
Сергей смотрел в сторону Берлина. Когда авиация бомбила город, отсюда, с гребня насыпи, были хорошо видны снующие по небу лучи прожекторов и огненные разрывы снарядов. Вот и сейчас на горизонте забегали узкие полоски света и докатился приглушённый расстоянием гул, похожий на отзвук дальнего землетрясения.
„Бомбят!“ — подумал Сергей. Само сознание того, что он видит разрывы бомб над Берлином, волновало его. Он ощущал принадлежность свою к этой могучей силе на берегах Одера. Несколько минут он стоял, впитывая в себя звуки и шорохи необыкновенной ночи и аромат воздуха, настоянного на запахах весенних трав, влажной земли, бензина и горького дымка от танковых моторов, который, подобно туману, стлался над тёмной водой Одера.
Через час после посещения штадива Сергей, миновав переправу, подходил к своему одиноко стоявшему домику. Теперь он знал, что до начала наступления остались считанные часы. Скоро поставят задачу младшим офицерам и солдатам. Сергей взглянул на часы, ему казалось, что стрелки движутся очень медленно, волнение растягивает время.
Самсонов, вернувшийся раньше, встретил Сергея около дома.
— Обошлось, Сергей Михайлович, да, да, обошлось, можешь не отвечать. Вижу по лицу. Ну и добро! Знаешь, друг, война одну имеет хорошую сторону: ошибки быстро смываются… кровью. Всё будет хорошо, я уверен.
— Спасибо, Илья Ильич, за хорошее слово в этот момент… Одним словом — спасибо! — Сергей прижал ладонь к сердцу.
— Вот-вот начнётся… большое дело, — сказал Самсонов.
— А мы где будем?
— Пока в резерве. Но быть по команде — „товьсь!“. Тут у немцев знаешь какая оборона, полоса за полосой, говорят, аж до Берлина. Да и сам населённый пункт — Берлин — ого! Возьми его! Так что могут временно использовать как штурмовую группу.
— Понятно.
— Вот дошли сюда. Последние рубежи берём, а последнее всегда самое тяжёлое. Это точно!
И Самсонов вдруг улыбнулся неопределённо и загадочно, словно бы каким-то мыслям, которые и удивили и растрогали его.
В улыбке этой Сергею почудились гордость Самсонова за то, что „дошли“, и от того, что надо брать эти „последние рубежи“, на которых ещё прольётся немало крови, и естественная тревога перед наступлением, и естественное желание уцелеть и увидеть сияющее солнце полной победы.
Думал ли так Самсонов? Или же это были мысли самого Сергея и поэтому он именно так прочёл улыбку Самсонова?
Кто знает?!
Сергей ответил Самсонову глубоким, со стеснённым сердцем, многозначительным вздохом.
— Ладно, Серёга, вздыхать нам или ещё рано, или уже поздно! Иди к своим солдатам. Там Окунев уже зачитывает „Обращение Военного Совета“. Скоро грянет гром!
В траншее, где находился взвод, Сергей действительно увидел майора Окунева. Подсвечивая бумагу карманным фонарём, майор читал „Обращение“ группе солдат. В других траншеях это делали сейчас многие офицеры и политработники полков и дивизии. В „Обращении“ говорилось:
„Боевые друзья!.. Пришло время нанести врагу последний удар и навсегда избавить нашу Родину от угрозы войны со стороны немецких разбойников.
Пришло время вызволить из ярма фашистской неволи ещё томящихся у немцев наших отцов и матерей, братьев и сестёр, жён и детей наших.
Пришло время подвести итог страшным злодеяниям, совершённым гитлеровскими людоедами на нашей земле, и покарать преступников. Пришло время добить врага и победно закончить войну!..“
Окунев на минуту остановился и вздохнул так, что это услышали все. Спокойный, грубоватый, насмешливый человек, он сейчас был взволнован, и это чувствовалось по его голосу. И Сергей подумал, что нет солдата, которого бы оставила равнодушным эта поистине историческая минута. Да и кто мог оставаться спокойным, слушая такие слова здесь, на переднем крае, в темноте траншеи, прижавшись плечом к плечу товарища, за несколько минут до штурма, до той временной грани, за которой начинается бой и каждому уготована то ли жизнь, то ли смерть.
По телу Сергея прошёл холодок нервного возбуждения.
Вдруг кто-то из солдат шёпотом, но так, словно это был крик, зовущий в атаку, выплеснул ото всей души:
— Товарищи, даёшь Берлин!
— Ура! — вырвалось у Петушкова.
— Тише, ты! — зашикали на него со всех сторон.
— Душа не терпит!
— Добить, добить зверя!
— Слава тем, кто первыми ворвётся в Берлин! — бросил призыв Окунев.
„Слава!“ — мысленно повторил Сергей.
— Ура… а… а! — снова громче разрешённого крикнул Петушков.
— Товарищи, товарищи, тише, митинг будем закруглять. Ваши чувства понятны. Но шуметь нельзя. Сейчас каждый имеет немного времени подготовиться к бою. Свиридов здесь? — спросил Окунев.
— Здесь, — ответил Сергей.
— Ну давай, лейтенант, шуруй, как положено. Чтоб задачу выполнить! Народ у тебя, сам видишь, орлы! — Окунев пожал руку Сергею. — Бывай, Сергей Михайлович! Я пошёл дальше. „Обращение“ приказано довести до каждого солдата…
