Анатолий Медников - Открытый счет
Он выглянул в окно. На востоке весь горизонт пылал яркими зарницами, хотя небо было чистым и вряд ли на Одере могла бушевать такая сильная гроза.
— На Одере что-то происходит серьёзное, наверно, наши начали наступление, — сказал Зубов, разбудив Венделя.
А через несколько минут на Врицен обрушился удар ночных бомбардировщиков.
Бомбёжка в городе переносится легче, чем в открытом поле, где единственной твоей защитой остаётся окоп и холодная земля, которая и сама-то беззащитна, а тебе всё же хочется зарыться в неё всем телом. В городе достаточно сделать несколько шагов по лестнице, и ты уже под каменным сводом. Но никогда ещё Зубову не приходилось прятаться от своих бомб, хотя и нацеленных на вражеский город. Новое, странное, двойственное это чувство, замешенное и на радости, и на острой тревоге, заставило разведчиков спешно покинуть чужую, давно уж, видно, оставленную хозяевами квартиру.
Русские самолёты отбомбились, но канонада на Одере не утихала. Более того, казалось, что она всё усиливается. Все разбуженные жители города Врицена, а возможно, и самого Берлина со страхом и суеверным ужасом взирали на то, как за Одером, на востоке, поднималось в небо, опередив на целый час рассвет, огромное солнечное зарево — от света прожекторов и огненных зарниц орудий.
Наконец, разорвав туман, поднялось настоящее солнце, и наступил долгий, очень долгий день боя, ко да Зубову и Венделю пришлось особенно тщательно скрываться в подвалах домов, чтобы не быть обнаруженными каким-нибудь эсэсовским патрулём или заградительным отрядом.
В конце дня наши части завязали бой на восточных окраинах Врицена. Потянулись томительные часы ожидания.
Зубов, к удивлению своему, почувствовал, что он заражается настроением этих жалких и напуганных, исстрадавшихся в неведении своей судьбы женщин и стариков, со страхом взирающих на железную дверь убежища, в которой с минуты на минуту мог показаться русский солдат.
Для этого солдата и Зубов и Вендель были сейчас немцы, враги. Кто мог поручиться, что какой-нибудь автоматчик с пылу и жару не заподозрит в разведчиках переодетых офицеров и не полоснёт на всякий случай очередью вдоль стены подвала?!
…Первый русский предстал перед ними в образе веснушчатого темноволосого ефрейтора лет двадцати, с мокрой прядью волос, свисающей на лоб из-под пилотки, в плащ-палатке с завязанными тесёмками на груди и автоматом в левой руке.
Он скатился по лестнице, гремя сапогами, и оглядел ошалевшими от возбуждения глазами подвал.
В подвале воцарилась зловещая тишина. Зубов видел, как побледнели женщины, наверно чувствующие себя уже приговорёнными. Они не двигались с места.
— Что ты тут ищешь, ефрейтор? — спокойно, по-русски спросил Зубов.
Если бы в подвале разорвалась бомба, это произвело, наверно, меньшее впечатление на ефрейтора. Отпрянув, он вскинул на руку автомат, потом крикнул: „Кто такой?“ Но в голосе его было больше растерянности, чем гнева, и смущённое удивление вдруг засветилось в его широко раскрытых глазах с блестящими точками зрачков.
— Я майор Зубов, русский разведчик. А ну давай быстро выйдем отсюда. Вендель, за мной! — скомандовал Зубов, властным тоном стараясь сразу же подчинить себе всё ещё недоумённо колеблющегося ефрейтора.
Когда они выскочили из подвала, вблизи ещё слышались выстрелы. Бой перекатился вперёд не дальше одного квартала. Зубов приказал ефрейтору провести его в штаб полка.
— Ваши документы? — хмуро потребовал ефрейтор.
— Вот наши документы! — Зубов похлопал ладонью по сумке, в которой Вендель таскал передатчик. — Другие доставать долго, покажем в штабе.
— Ладно, — согласился провожатый, однако велел Зубову и Венделю идти вперёд, а свой автомат взял на изготовку.
На КП полка Зубова узнали и командир и замполит. Пчёлкин не успел „доложиться“ по форме, как командир полка кивнул ему:
— Ты иди, ефрейтор, возвращайся к себе. Как там воюете?
— Нормально.
— Вот хороший ответ, солдатский. Но что значит „нормально“ в данной обстановке? Это вперёд и вперёд! Ну иди, — повторил командир полка.
Он позвонил начальнику штаба Волкову, и тот приказал разведчикам пробираться на КП комдива.
— Это рядом, — пояснил замполит. — Вообще-то уж очень близко наш генерал расположился от линии боя. Это нашему брату полагается тут сидеть, где каждую пулю словишь, а не комдиву.
— Смотря какому, — ответил Зубов.
Он уже подходил к КП, оставалось метров триста, когда Вендель толкнул Зубова в бок и произнёс:
— Лиза!
Да, это Лиза Копылова пробиралась по развалинам навстречу разведчикам, случайно ли или узнав от Волкова о возвращении „Бывалого“.
— Майор! — крикнула она ещё издали Зубову и замолкла, словно задохнулась от накатившего волнения.
— Я, — сказал Зубов.
— Да, вижу.
Прошла минута, может быть, три. Они молча и жадно разглядывали друг друга.
— Живой?
— Ещё живой!
— Шуточки! — произнесла Лиза укоризненно.
Зубов сейчас предвидел много вопросов, на которые готов был отвечать главным образом улыбкой.
— Досталось?
— Немного.
— Приятно вернуться к своим?
— Вы даже себе не представляете, как это приятно! Как в дом родной.
Зубов наклонился к самому уху Лизы, жарко шепнул ей: „Здравствуйте“. Лиза залилась краской, это заметил Вендель и, отойдя шагов на десять в сторону, разглядывал камень под ногами.
— Пойдём всё-таки на КП, а то ненароком заденет шальной осколок-дурак, — сказал Зубов, увлекая за собой Лизу.
Он вспоминал потом, что разговор у них в те минуты лепился как бы в такт быстрому шагу, из фраз коротких и скользящих лишь по самым внешним приметам событий и чувств. А ведь они могли бы рассказать друг другу так много, если бы всё то многоликое, пережитое за время разлуки вообще вмещалось в какие-либо слова.
— Что у вас тут? — спросил Зубов.
— Прогрызаем немецкую оборону. Она глубокая, мощная, в несколько полос. Противотанковые рвы, минные поля, доты. — Лиза вздохнула. — Каждый дом — это опорный пункт противника. И всё это простреливается многослойным, перекрёстным огнём. И пулемётами и артиллерией. Особенно досталось нашим на Зееловских высотах и вот здесь, у Врицена. Трое суток пробивались через эту круговерть из заградительного огня — бетон, сталь, рвы, снова рвы, бетон, сталь.
— Дивизия понесла потери?
— Да, есть. Последние рубежи — кровавые. Но здесь у нас на Вриценском направлении наметился успех. Город возьмём с часу на час. Ходит слух, что наши армии довернут круче на северо-запад, в обход Берлина, с тем чтобы выйти к столице с севера.
— Понятно, — сказал Зубов. — Нацисты бросают под Берлин всё, что могут наскрести у себя. Мы это наблюдали. Идёт последняя схватка — не на жизнь, а на смерть!
— Вы расскажете свои впечатления… оттуда?
— А как же. Вот только выберем время.
— Когда? — вздохнула Лиза.
— Скоро.
— В шесть часов вечера после войны?
— Хотя бы. Когда получим право на воспоминания.
— А какое это право?
— Ну, как сказать… Убеждённость, что войну прошёл честно и есть что вспоминать с чистой душой.
— Ну, этого нам не занимать, — сказала Лиза. — А что ещё?
— Живыми ещё остаться.
— Вот это да. Это существенно, — улыбнулась она.
Так разговаривая, они подошли к дому, где оборудовал свой КП генерал Свиридов. Сам он ушёл в полк, и в комнате, где к окнам были пристроены две стереотрубы, находился только майор Окунев.
— А, Зубов, заходи! — произнёс Окунев таким тоном, словно бы они виделись полчаса назад.
Зубов начал было докладывать ему о своей работе в немецком тылу, но Окунев остановил его, сказав, что он всё знает.
— А чего не знаю, ты изложи в донесении комдиву. Коротенько. А затем сможешь эту ночь отдохнуть. Так наш генерал распорядился. А вы, Копылова, — взглянув на Лизу, добавил Окунев, — вы поможете майору составить другой отчёт, побольше, подробный — обо всём.
Это для штаба армии и фронта. К утру сдадите мне. Ясно?
„Хочет оставить нас вдвоём, — подумал Зубов, — ну что ж, за чуткость спасибо“.
Написав донесение для комдива о том, что он видел во Врицене, Зубов спросил у Окунева, где находится разведрота.
— Тут близко. Ты там и найди квартирку, отдыхай, отдыхай, друже, только предупреди Самсонова, где тебя искать, — сказал Окунев, недвусмысленно подмигнул и с чувством полного расположения и даже мужской доброй зависти хлопнул Зубова по плечу.
14Сергея вызвал капитан Самсонов. Он оборудовал себе для КП комнату на пятом этаже серого, из крупных каменных блоков здания. Пол здесь был засыпан какой-то трухой, рамы выбиты, мебель перевёрнута воздушной волной, уцелел только письменный стол, за которым и восседал Самсонов среди этого хаоса запустения и мерзости.
