Павел Хадыка - Записки солдата
От удара груженной дровами машины наш автобус опрокинулся на правый бок. Произошло это в 6—8 километрах от Гагр. Жертв не было, но несколько человек получили повреждения, в том числе и я — вывих левой руки. Моя первая поездка на побережье Черного моря была омрачена.
Санаторий был размещен в бывшем Ново-Афонско-Симоно-Кананитском мужском монастыре, основанном в 1876 году. Здесь постоянно жил академик Украинской Академии наук Кинги. Я с большим удовольствием прослушал несколько его лекций по истории Кавказа и, в частности, по истории Нового Афона. Лекции сопровождались показом тех мест или предметов, о которых говорил академик. Мы совершали экскурсии по территории монастыря, рассматривали его достопримечательности, даже совершили с академиком поход на Иверскую гору, побывали там в развалинах бывшей римской крепости и античного храма, где хранилось много памятников старины.
Здание монастыря представляло собой замкнутый квадрат, в средине большой двор, на котором стоял собор и копия кремлевской Спасской башни с такими же курантами.
Из рассказов академика Кинги мы узнали, что для написания над царскими вратами собора иконы «Тайная вечеря» был приглашен из Италии какой-то знаменитый иконописец (фамилию не помню). Договорились о цене. Но когда иконописец прибыл в Новый Афон, скупой настоятель монастыря за работу предложил только половину цены. Художник страшно возмутился и решил оскандалить жадного настоятеля.
Разделив отведенную под икону площадь на две равные части, с левой стороны он написал Иисуса Христа и шесть апостолов, снял леса и драпировку и предложил администрации принять икону за половину обещанной настоятелем цены. Поднялся скандал, начались угрозы, требования воссоздать всю икону с двенадцатью апостолами. Настоятель согласился уплатить полностью запрошенную иконописцем цену. Но ничто не помогло. Иконописец твердо заявил, что он никогда не переделывал своих работ. Единственное, на что он согласился — за доплату написать копию только что воспроизведенной им части иконы и на правой стороне отведенной площади и обязал это сделать одного из своих учеников. В результате получилась «Тайная вечеря» с двумя Христами и у каждого по шесть апостолов сбоку.
Собор именовался Александровским в честь императора Александра III. Скандал и тяжба настоятеля с иконописцем длились до октября 1917 года.
Владимирские курсы подчинялись непосредственно Наркомату обороны. Я был в 16-й учебной группе. Она состояла из командиров-пулеметчиков, имевших звание от старшего лейтенанта до майора включительно.
В одной группе со мной были капитаны Н. В. Ермилов (ныне пенсионер, живет в Минске) и Горшков, москвич. Было среди нас четверо награжденных орденами Красного Знамени за гражданскую войну.
Из постоянного состава курсов запомнились начальник — полковник Иосиф Иустович Санковский (в войну генерал-лейтенант), комиссар — полковой комиссар Зиновий Григорьевич Кузнецов, начальник учебного отдела полковник Александр Иванович Дубинкин (во время войны служил вместе со мной в одной части), командир батальона майор Андрей Михайлович Маликов.
Из преподавателей помню полковника Анциперова, майоров Хотемкина и Звингула, капитана Кинцеса (в войну генерал-майор). Руководителем нашей пулеметной группы был орденоносец майор Герасим Ефимович Фондеранцев (ныне полковник в отставке, живет в Минске).
На курсах была очень хорошая учебная база. Кабинеты по тактике, артиллерии, стрелковому оружию, связи, топографии и военной химии были хорошо оборудованы. Имелись новейшая материальная часть, наглядные пособия. Учиться было с кем и с чем.
Очень много времени отводилось на полевые занятия. Мы ходили в походы на сорок — шестьдесят километров с полной солдатской выкладкой снаряжения, зачастую с ночевками в деревнях и даже в лесах, в примитивных лагерях, в плащ-палатках. Питание готовили сами в котелках из сухого пайка, полученного на руки.
Полевые занятия были очень интересные и полезные.
На курсах поддерживалась строгая дисциплина, особенно ревностно за ней следил полковник Санковский. Он был очень серьезным. Выделил группу слушателей, которые назначались дежурными по курсам. В эту группу включил и меня. Должен сознаться, что дежурить при полной выкладке снаряжения и без ночного сна было очень тяжело.
Увольняли в город редко. Больше ходили по городу в строю — на полевые занятия, в баню и на экскурсии. Экскурсии занимали почти все наши выходные дни.
Вначале нам выдали бывшее в употреблении хлопчатобумажное обмундирование и ботинки с обмотками. Большинство слушателей наматывать обмотки не умело, они всегда развязывались и тянулись под ногами, мешая движению строя. Особенно плохо было с ними в ночных походах и во время тревог. И только на третьем месяце обучения нам выдали хотя и старые, кирзовые, но все же сапоги.
Тревожило нас, курсантов, международное положение. Быстрый захват гитлеровцами одних государств, присоединение к фашистскому блоку других создавало реальную угрозу нам.
Очень хотелось прочитать в газетах, услышать по радио или хотя бы от командования курсов, даже просто от людей о каком-либо поражении немецких войск во Франции или в другом месте. Но таких ободряющих сведений или хотя бы слухов не было.
В ночь с 21 на 22 июня 1941 года наш батальон был в шести — восьми километрах от города, на занятиях. Мы сдавали зачеты: «Батальон в наступлении ночью». Одно из подразделений находилось в обороне, остальные — в наступлении. Я был с пулеметом «максим» и деревянной трещоткой в боевых порядках наступающих.
Примерно в шесть часов утра к командиру батальона подъехала легковая автомашина, и тут же мы услышали сигнал горниста «отбой». Занятия прекратились. Последовала команда «сбор». Батальон быстро построился. У автомашины стоял полковник И. И. Санковский.
Мы ожидали разбора незаконченных занятий, полагая, что у нас были какие-то непростительные ошибки и занятия придется повторить сначала. Но полковник сел в машину и уехал в направлении города. Почему нас сняли с занятий, мы не знали. Где-то впереди запели песню, но тут же последовала команда:
— Отставить петь!
Во дворе здания курсов нам почему-то не подали команду «разойтись», а приказали следовать в клуб. Вскоре сюда прибыли и остальные батальоны, пришел весь постоянный состав курсов.
На сцену поднялись И. И. Санковский и З. Г. Кузнецов. В зале наступила тишина. Начальник курсов сделал ошеломляющее сообщение:
— В 4 часа 00 минут сегодня, 22 июня 1941 года, фашистская Германия совершила вероломное нападение на нашу Родину — Союз Советских Социалистических Республик — и уже бомбила целый ряд наших городов.
В числе городов, которые подверглись бомбежке, он назвал и Минск. А там моя семья. Что будет с ней?
О чем говорил затем комиссар курсов, я не помню. Все мои мысли были о Минске, о семье. Как они там? Возможно, уже погибли? Теперь не мог простить себе, что перевез их из Алма-Аты.
Из клуба завтракать не пошел. Попросил у кого-то папиросу. Закурил, хотя уже несколько лет не брал в рот папирос. Побежал на почту, откуда послал семье в Минск телеграмму, чтобы они немедленно выезжали в Алма-Ату. Тут же написал и письмо. На почте стояла огромная очередь наших курсантов.
Весь день я только и думал о семье. Наша квартира и вещи находились в Алма-Ате. Какая совершена роковая ошибка? А ведь все предвидели, что рано или поздно Германия нападет на нас. Несмотря на договор о ненападении, Гитлер не отказался от лозунга «Дранг нах Остен» (поход на Восток), от своих идей мирового господства. И в такой обстановке я послал семью поближе к западной границе!
Сообщение о бомбежке наших городов еще не говорило об успехах немцев вообще. Мы ждали сообщений о разгроме зарвавшихся фашистов у наших границ.
В 12 часов дня слушали заявление нашего правительства. Оно подняло дух и вселило веру в нашу победу.
У кабинета начальника курсов стояла очередь слушателей с ходатайствами послать их в округа, в которых происходили бои и жили их семьи. Я тоже написал рапорт и просил направить меня в Западный особый военный округ. Но всем нам отказали.
Ночь прошла без сна. Вспомнилась вся жизнь: гражданская война, бои на Восточном фронте, на Кавказе. Но тогда почти не было танков и авиации. Передвижение артиллерии осуществлялось только на лошадях, а войска шли пешим порядком. Теперь все же много машин, танков, самолетов, подвижность войск возросла. Было ясно с самого начала, что война будет иной.
На третий день войны, 24 июня, когда мы занимались, в класс зашел из штаба курсов писарь и попросил разрешения сделать объявление. Он зачитал список слушателей, которым надлежало немедленно явиться к начальнику курсов. В этом списке был и я, а всего около двадцати человек.
