Павел Хадыка - Записки солдата
Летом 1939 года мы с Ильченко отбыли в Москву для сдачи государственных экзаменов за ЦВШ. Окончание учебы для меня и моей семьи было большим событием, все волновались, переживали.
Наконец экзамены остались позади. 15 или 16 сентября состоялся выпускной вечер. В тот же день нам выдали свидетельства об окончании ЦВШ. Многие выпускники, в том числе и мы с Ильченко, за успешную учебу получили путевки в санаторий. Наши путевки были в Ялту.
Отправились на Курский вокзал. Подъезжаем и видим — всюду у радиорепродукторов стоят толпы людей и что-то внимательно слушают. Мы тоже подошли. Передавалось заявление Советского правительства о переходе нашими войсками границы с Польшей с целью освобождения Западной Белоруссии. Я был настолько взволнован и обрадован, что невольно на глазах появились слезы. Сбылась мечта — моя родина объединяется с Советской Социалистической Республикой. Теперь я уже не зарубежник.
Ильченке заявил, что в Ялту не поеду, путевку сдам и буду просить разрешения выехать в Ворониловичи. Возвратился в министерство и подал заявление. Там сказали, что вопрос с выездом будет решен через некоторое время, а теперь следует выехать на место прежней службы.
Возвратясь в Алма-Ату, написал два или три письма в Ворониловичи. Очень хотелось поскорее узнать, что там и как. Но только в ноябре пришло долгожданное письмо от брата Александра, в котором он коротко сообщал о семье и приглашал приехать в гости. В декабре получил разрешение на выезд с женой на месяц в Ворониловичи.
Сборы были короткие, подарки давно закуплены.
В Минске пересели на поезд, идущий в Брест. Вот и станция Нехачево. Сходим с поезда. Нас встречает брат Александр. Сразу узнаем друг друга. Объятия, поцелуи, путаные вопросы:
— Как дома?
— Как доехали?
— Как у вас?
— А у вас?
От станции Нехачево до деревни Ворониловичи — сорок километров, а ехать надо на санях, декабрь, холодно, мороз более сорока градусов. Сыну Борису два года. Замерзнет ребенок. Дочь 13 лет осталась в Алма-Ате у нашего друга Исидора Минаевича и его жены Марии Андриановны Кукс. Как довезти ребенка? Наконец устроили его у жены на груди под зимним пальто, сверху накинули какой-то тулуп, привезенный братом. Ноги укрыли сеном.
Сорок километров проехали с одной остановкой в местечке Коссово, где зашли в дом, обогрелись и размяли отекшие ноги, привели себя в порядок.
В Ворониловичах нас ждали. Была и радость, были и слезы. В первый вечер в наш дом собралась буквально вся деревня. Негде было повернуться. Многие стояли на скамейках у стен. Слышались разговоры:
— Ну, вы уже посмотрели, пропустите нас!
На нас смотрели с нескрываемым любопытством, как на пришельцев с другой планеты. Молодежь не знала нас. Более пожилые здоровались и вступали в разговор.
Но в первый же вечер мы с женой были и возмущены. Кто-то пустил слух, будто одежда на нас не наша, а выдана нам Советами (так называли органы Советской власти в Польше). Выдана временно, только на период поездки в Ворониловичи, по возвращении ее придется сдать назад. И мы снова будем ходить полураздетыми. Подарки же получены специально для обмана населения.
Двадцатилетняя агитация против Советской власти, видимо, дала свои плоды. Находились люди, которые верили всяким небылицам о Советском Союзе. Верили, хотя сами хорошо знали, что от притеснения польских властей и тяжелых условий жизни очень многие из деревень и даже из тех же Воронилович бежали в Советский Союз.
Чувствовалось, что густо насажденная агентура польской дефензивы продолжала свои провокационные действия, распуская слухи о нашей стране один нелепее другого.
Как-то жена постирала белье и вывесила сушить в закрытом сарае, где складывались дрова, а мать, натянув веревку во дворе, перевесила его туда, ближе к улице. На вопрос, почему она это сделала, мать ответила:
— Пусть посмотрят, что у вас есть белье, и даже шелковое.
Оказывается, кто-то распустил слух, что у нас нет белья.
Очень грустно было слушать нелепые сплетни и вместе с тем смотреть на тяжелые условия жизни моих односельчан.
Рядом с нашим домом стояла халупа соседа Матвея Козла. Он и его сын Филипп жили очень бедно. К ним через разбитое окно кухни постоянно забирались чужие коты и лакомились молоком из кувшина, обмакивая туда лапу и облизывая ее потом.
Сын Филиппа приходил к нам всегда босиком. Он даже к своему отцу на гумно, где цепями молотили рожь, прибегал босиком, а зима была холодная, и ему приходилось попеременно стоять то на одной, то на другой ноге, согревая их о голень по очереди. И отец не обращал на это внимания.
Григорий Ахраменя на мой вопрос, как жилось при Польше, рассказал:
— Знаешь, Павлюк, я всю жизнь охотился за землей. Как сам знаешь, своей земли у меня было мало, и мне хотелось прикупить 3—5 гектаров. Денег не хватало, а земля была дорогая. Продавали землю помещики, — объяснял далее Ахраменя, — или разорившиеся крестьяне, уходившие в города на поиски лучшей жизни. Но крестьянская земля была очень плохая, песчаная, малоурожайная. Помещицкая была куда лучше, но и намного дороже. В нашем Коссовском повете не было ни одного торга, на котором я не присутствовал бы. Но за 19 лет земли так и не купил.
Вечерами собирались ко мне товарищи по детству, по совместной жизни в Оренбурге. Приходили и старики. Многие приглашали к себе домой. Некоторые были моими близкими товарищами. И все же они были не похожими на тех, которых я знал раньше. Они были другими, какая-то грань легла между нами.
Сначала я не понимал, что разделяет нас. И только через несколько дней заметил привитое им раболепство. Мне стали надоедать низкие поклоны от детей и до стариков, с обязательным снятием шапки, несмотря на сорокаградусный мороз. Никакие доводы, что я такой же, как и они, не могли их убедить. Низкопоклонство продолжалось.
Очень неприятны были и подачки. Да, настоящие подачки. Ко мне зачастили за советами: куда обратиться за розыском родственников, которые ушли в Советский Союз в период нахождения Западной Белоруссии под польской властью или остались в России с 1915 года. Обращались и с другими вопросами. И каждый обязательно приносил и клал в кухне кусочек сала, десяток яиц или немного масла. На мое требование взять подачки назад отвечали:
— Так положено.
Наш отказ от платы за советы был им непонятен.
Из друзей по Оренбургу в Ворониловичах были только Александр и Андрей Ерши.
Из старожилов меня навестили Николай Хадыка — сын моего дяди Антона, Григорий Ахраменя, Александр Суходольский, Игнат Козловский, Антон Рудый, Лука Баран, Максим Ахраменя, Антон Прокопеня и другие. Они рассказывали о тяжелой жизни при Польше, о вечных поисках заработка, дороговизне, о мучительном ожидании освобождения из-под власти польских оккупантов. Поведали и о политической борьбе белорусского народа против буржуазии и помещиков. Рассказывали о пожарах имений, купеческих контор, иностранных заготовительных складов в лесах, о подпольных организациях, тайной читке запрещенной литературы, слушании радио, об арестах и осуждении на многие годы активистов из многих деревень. Интересовались жизнью в Советском Союзе. Особо расспрашивали о колхозном строительстве. Наши беседы затягивались до позднего вечера.
В январе 1940 года с женой и сыном я возвратился в Алма-Ату.
В феврале 1941 года меня направили в город Владимир на курсы усовершенствования командного состава Красной Армии. Начальником курсов был полковник Иосиф Иустович Санковский.
Моя жена с детьми временно переехала в Минск к своим родственникам. Накануне Великой Отечественной войны семья оказалась разделенной.
ТРУДНЫЕ ИСПЫТАНИЯ
Владимир — областной город с населением менее ста тысяч человек и промышленностью местного значения. Правда, уже начал строиться тракторный завод.
В прошлом Владимир претендовал на первозванную столицу центральной части великой, но разобщенной Руси. Как крепость, основан на высоком берегу реки Клязьмы князем Владимиром Мономахом в 1108—1109 годах. Сохранилось много исторических памятников. Успенский собор, построенный в 1158—1161 годах, Дмитриевский собор, возведенный в 1193—1197 годах, и Золотые ворота 1164 года, служившие главным входом в город. Во многих местах сохранился крепостной вал.
Наши курсы усовершенствования командного состава (КУКС) размещались на улице Фрунзе, в здании бывшего женского монастыря. Он был огорожен высокой каменной стеной, а для связи с внешним миром имел только одни ворота. По внешнему виду здание похоже на тюрьму, небольшие комнатки, напоминавшие камеры. Внутри двор без растительности. После Алма-Аты отсутствие зелени действовало угнетающе.
Это было мое второе пребывание в зданиях бывших монастырей. Летом 1936 года я отдыхал в санатории «Новый Афон» (Ахали-Афони). Впервые в жизни получил такую путевку, да еще на побережье Черного моря. Я был очень рад. На время своего отпуска семью отправил к родственникам в Минск, сам выехал в санаторий. До Сочи ехал поездом, а оттуда малым автобусом, вмещавшим десять — двенадцать человек. Из автобуса все мы, пассажиры, любовались необычным для нас пейзажем. Дорога, извиваясь, то удалялась, то приближалась к морю. Круто, а местами полого спускались Кавказские горы. Мы смотрели то направо, то налево. Вдруг кто-то закричал. С горы на большой скорости прямо на нас шла грузовая машина. Наш шофер растерялся и не смог предотвратить столкновения.
