Милош Крно - Лавина
Он вспомнил первую мировую войну. За день до капитуляции венгерские офицеры тоже болтали о победе, а что получилось?
«Как быть? — думал он. — Ведь меня повесят на первой же вербе».
Перед его глазами встало круглое, улыбающееся лицо Жабки, и в сердце затеплилась тайная надежда.
В два часа ночи домой вернулся Эрвин. Он вошел в столовую. За столом сидел один Пуцик, и перед ним стояла бутылка.
— И где ты все шляешься? — принялся он упрекать Эрвина. — Отец разболелся, пришлось мне съездить в город за врачом.
Эрвина мало интересовало состояние здоровья отца. Он налил в рюмку остатки коньяка и с удивлением уставился на пепельницу.
— Что это? Немецкие сигареты?
Пуцик с гордостью рассказал ему о своих приключениях.
— У меня сложилось такое представление, — рассмеялся он, — что их больше интересовали партизаны, чем установление диагноза. Главное — мне удалось из всего этого счастливо выпутаться. Знаешь, какая была опасная ситуация!
Эрвин больше не слушал его. Он сидел некоторое время неподвижно, а потом вдруг сорвался со стула. Он должен об этом сообщить, ведь каждая подлость должна иметь свои границы. Но кому? «Надо пойти к Пудляку, — мелькнула в его голове мысль, — тот рядом».
Он выбежал во двор, но двери во флигель, в котором жил Пудляк, были закрыты. В окнах — темнота.
Эрвин махнул рукой и даже не постучал. Чего он, собственно, будет вмешиваться в такие дела? Его это не касается. К чему разгонять туман?..
8
Из-за каменного забора кладбища выбежал краснощекий мальчик в брюках с пестрыми заплатами. В руке он держал рогатку. Пробравшись между ободранными, кривыми ивами у ручья, бросился на землю и выстрелил из рогатки в воробья, прыгавшего на ветке.
— Немец! — запищал он. — Сюда, партизаны!
Голубоглазая девчушка лет пяти не видела смысла в охоте на воробьев, взволнованно чирикающих на иве. Она уселась на поросший мхом камень у воды, а девочка постарше, в зеленом поношенном платьице, надела ей на голову венок, сплетенный из желтых цветов. Маленькая девчушка от радости захлопала в ладоши, а третья, самая старшая из девочек, с длинными косами и бледным лицом, подбежала к мальчику с рогаткой и схватила его за руку:
— Посмотри, Юло, какая у тебя сестра! — сказала она, переводя дыхание, и указала взглядом на девочку с венком на голове. — Корона у нее, как у королевы.
— Только не золотая, — проворчал мальчик и презрительно сморщил губы. — Отстань, не видишь, что ли, что я партизан? Мы стреляем в немцев.
— Да ведь это воробьи! — расхохоталась девочка.
Девочки взялись за руки, образовали маленький круг и начали танцевать вокруг букетика осенних безвременников, брошенного на пожелтевший луг. Тоненькими голосками они затянули:
Звезда в небе засверкала,
Королева нас прислала…
Румяный Юло закричал, охваченный восторгом:
— Попал я, попал я! В воробья…
Дети помчались туда, где Юло искал в осоке свою добычу. Только девчушка с венком на голове осталась сидеть на камне, тихонечко напевая колыбельную деревянной кукле, завернутой в пестрые тряпки. Эту куклу вырезал ее отец, Феро Юраш.
Осеннее солнце все не заходило за холм, как бы желая согреть детские сердца, отданные беззаботным играм.
— Ганичка! — закричала старшая девочка, но девчушка с венком на голове даже не оглянулась. Она прижимала к себе куклу.
На холме, за которым в красном зареве садилось солнце, в облаке дыма появился какой-то черный предмет. Около него замаячили человеческие фигуры. Затрещали пулеметы.
Просвистела мина и взорвалась на нижнем конце кладбища, подняв в воздух обломки массивного креста и комья рыхлой земли. Вторая мина попала в каменную стену, сорвала с нее навес и вырвала несколько камней. Из-за стены раздался крик, а за ним последовали три выстрела. Черный предмет медленно спускался с холма, приближался, теперь и дети, притаившиеся в развалинах старой лесопилки, поняли: это танк.
Девчушка с венком на голове бросилась к лесопилке как раз в тот момент, когда стрельба стала наиболее ожесточенной. Вот, раскинув руки, она упала на землю лицом вниз. Из носа ее потекла тонкая струйка крови, неподвижная ручка, еще сжимавшая деревянную куклу, была окровавлена.
Танк невероятно быстро мчался по стерне, а за ним бежали солдаты в серой форме. Время от времени, как бы придавая солдатам смелости, лаяли их автоматы. Танк пересек полевую дорогу и влетел прямо в воду в том месте, где летом купалась погорельская молодежь. Он легко выбрался на берег и поднялся вверх по склону к дороге. Через три минуты по узенькому мостику побежали немецкие солдаты. В эту минуту раздался одиночный выстрел — и первый солдат плюхнулся в воду. Несколько солдат перебежали через мостик и бросились на землю, другие остались на том берегу.
Высокий светловолосый солдат с заросшим затылком вылез на берег и, ворча что-то по-немецки, подошел к девчушке. Сапогом он перевернул ее, увидев, что она неподвижна, вынул из кармана тонкую сигарету и закурил.
Вскоре на дороге, ведущей от Вага к Погорелой, раздался грохот танков и заревели моторы тяжелых грузовиков.
Немцы ворвались в деревню со стрельбой, хотя и не встретили сопротивления (партизаны из погорельских гор были направлены на самые ответственные участки фронта). Неподвижно стояли развесистые липы в садах, защищая от пыли левый ряд высоких домов. На противоположной стороне узкие каменные дома с деревянными воротами ничем не были защищены от пуль. Немцы стреляли в сараи и сады, стреляли на улицах и в проулках.
Танки прошли через всю деревню и остановились в верхнем ее конце, у первой лесной сторожки. Из грузовых автомашин высыпали солдаты.
Через полчаса из здания сельского управления вышел Ондрейка с тремя немцами и повел их в жандармский участок, где расположилась комендатура. Потом они отправились искать квартиры для офицеров, которые прикатили вслед на четырех легковых автомобилях.
Ондрейка придерживался одного принципа: офицеров поставить на квартиру к тем, кто побогаче, а солдат рассовать по домам бедняков. Поэтому он направился прямо к Линцени. У них большая столовая, изолированная от остальных комнат.
По длинной темной лестнице они попали в переднюю, где на ломаном немецком языке их приветствовал сам Линцени. Когда Ондрейка объяснил ему цель прихода и заверил, что для него он выбрал офицера высшего чина, Линцени учтиво улыбнулся и провел их в столовую.
«Ведь немцы лютеране, — успокаивал он сам себя, вспомнив о стрельбе на улицах, которая испугала его и вызвала в душе неприятное чувство. — Зачем они так дико стреляют, ведь им никто не оказывает сопротивления!» Он устремил гордый взгляд на большой портрет Мартина Лютера, висевший над фортепьяно между двумя пейзажами с цыганами.
Через некоторое время в сопровождении двух солдат пришел старший лейтенант. Он, даже не вытерев грязных сапог, ввалился в столовую, весь потный, и принялся платком вытирать большой лоснящийся лоб. У него было угловатое лицо, тщательно выбритое и надушенное.
Он не подал руки ни Линцени, ни Ондрейке, лишь смерил их строгим взглядом и сразу же принялся расспрашивать, есть ли в доме хорошие, глубокие погреба. Линцени заверил его, что есть, что там он может держать свои вещи.
— Fabelhaft! [23] — выразил старший лейтенант свое удовольствие. Из опыта, полученного на Украине, он знал, что в случае неожиданного нападения партизан нет ничего более ценного, чем хороший погреб.
Солдаты принесли шесть огромных чемоданов и сразу же принялись их распаковывать. В первую очередь они вытащили две каракулевые шубы: одну черную, другую пепельную, потом большой серебряный самовар, потом шкатулку, из которой торчали позолоченные ложки, и, наконец, консервы. Все это они разложили на столе, а когда из следующего чемодана они извлекли портрет Гитлера, старший лейтенант окинул взглядом комнату, подошел к фортепьяно и сорвал со стены портрет Мартина Лютера.
Линцени почувствовал себя оскорбленным. В его время офицеры были другими, более порядочными и рыцарями. Но, наверное, ему одному не повезло, что попался такой неприятный человек, остальные получат на постой более порядочных.
Офицер Блашковича оказался ничуть не галантнее. Первое, что он сделал, это приказал выбросить из буфета в столовой старый фарфор, который стоял там неприкосновенным вот уже тридцать лет. Потом два солдата принялись выносить к воротам часть мебели — два столика со склеенными ножками, старомодный секретер красного дерева, насквозь просверленный жучком-точильщиком, просиженные стулья, обтянутые потертой кожей.
Лейтенант сидел на диване, жадно курил сигарету и указывал на предметы, которые еще нужно выбросить.
