Милош Крно - Лавина
— Все это сказки, — прошипел он скрипучим голосом, когда Пуцик рассказал ему, зачем приехал. — Скажите прямо, что вы шпион, что вас послали партизаны. Вы оба останетесь здесь до тех пор, пока не скажете правду. Ведь в вашем селе партизаны, — посмотрел он на карту, разложенную на столе.
Пуцик почувствовал, что все пропало. Еще отвезут его в концентрационный лагерь. Что, если так и будет?
В комнате было полно дыма, и Пуцик моргал глазами. Он бросил отчаянный взгляд на Белуша, и тут лицо его прояснилось. Он подошел к столу.
— Послушайте, — заикаясь проговорил он, — партизан в Погорелой уже нет, там только коммунистическая милиция.
Лейтенант поднял брови и посмотрел на него с любопытством.
— Ну-ну, продолжайте, — поощрил он его.
— Вот они мне и караульного посадили в машину! — воскликнул Пуцик и кивнул головой на Белуша.
Белуш тихо стоял за ним, испуганно посматривая по сторонам. По-немецки он не понимал ни слова, не знал даже, что значит «nein», а сказать мог только одну свою любимую фразу: «Was, капуста mit квас».
Лейтенант встал и направился к соседним дверям. Он сразу же вернулся с двумя солдатами. Они схватили Белуша и вывели его из комнаты. Потом лейтенант открыл дверь и кивнул Пуцику головой:
— Зайдите сюда!
Во второй комнате канцелярии возле письменного стола стоял старший офицер, лысый, с гладко выбритым лицом. В его взгляде было что-то мягкое, и у Пуцика легче стало на душе.
— Rauchen Sie? [21] — предложил он ему сигарету.
Пуцик вздрогнул.
Чего они хотят от него? Пуцик слышал об их методах. Он протянул трясущуюся руку к серебряному портсигару и со страхом в глазах покосился на лейтенанта.
Офицер улыбнулся и начал на ломаном чешском языке:
— Так вы, значит, из Погорелой? Петер Яншак, пасынок фабриканта Ондрея Захара?
Пуцик торопливо кивнул.
— Не бойтесь! Мы, немцы, не так уж плохи, как о нас обычно говорят. — Он опустил руку в карман и продолжал: — Знаете что? У нас здесь есть замечательный врач, мы поможем вашему отцу…
Пуцик был ошеломлен.
— Но в Погорелой милиция! — вырвалось у него. — Нас наверняка остановят.
Офицер махнул рукой:
— Знаю, знаю. Вы поедете первым, а мы за вами в машине «скорой помощи» из больницы. В штатском, понятно, — засмеялся он. — Вы скажете им, что мы из больницы, хорошо?
— Конечно, пожалуйста, — сказал Пуцик заикаясь и почувствовал, как его охватывает ужас.
Когда офицер вышел, лейтенант предложил Пуцику сесть и обратился к нему дружеским тоном:
— Вы говорили, что учитесь в Швейцарии. Я там не был, зато Париж посмотрел. Вот это была жизнь! — Глаза его загорелись: — Женщины, вино… Все первосортное. Erstklassig [22]. И дома… Я, чтобы вы знали, — он растерянно улыбнулся, — дипломированный архитектор, люблю красивые дома. Теперь мы их разрушаем, это правда, но что поделаешь, война. А в Германии вы были?
— Да, в прошлом году, в Берлине.
— В Берлине… Я Берлин не видел два года. Мы идем из России. Фу, вот там нашей жизни и собака не позавидовала бы. Девушки на вас даже не посмотрят, повсюду саботаж, партизаны.
«Какой интеллигентный человек, — подумал Пуцик, — и вообще какие они дружелюбные!»
В канцелярию вошел офицер. Пуцик едва узнал его в штатской одежде и в кожаном шоферском пальто.
— А Белуш? — вспомнил Пуцик.
— Ах, Белуш! — рассмеялся офицер. — Его мы немного задержим. Вы скажете, что документы у него были не в порядке и патруль его задержал.
По темной лестнице они спустились во двор, где за машиной Захара стояла машина «скорой помощи» с немецким врачом. Пуцик отправился в путь первым.
«Только бы все сошло, иначе мне конец», — думал он, все прибавляя скорость.
Через двадцать минут пониже кладбища их остановили два парня из милиции.
— А это что за машина за вами? — строго спросил первый из них, но второй его одернул:
— Да ведь это санитарная машина, разве не видишь?
Пуцик зажмурился. Сейчас они подойдут к немцам и заговорят с ними. Но парни не тронулись с места, только спросили его, где он потерял Белуша.
— Чуть было не забыл! — покраснел Пуцик. — Немцы его задержали, да и меня тоже, но со мной, к счастью, были документы. Говорят, отпустят его, когда выяснят личность.
Парни из милиции о чем-то пошептались, потом сказали, что Пуцик может ехать, но утром он должен явиться в отделение милиции, чтобы рассказать о Белуше.
Пуцик облегченно вздохнул. Он спасен. Парни даже не проверили у них документы. Только бы немцы не пожелали, чтобы он их еще проводил. Это не для его нервов.
Когда они вошли через неуютную, слабо освещенную переднюю в столовую, Ондрей Захар, в стеганом халате, уже сидел за круглым столиком. Он повернул голову к дверям и произнес:
— Я принял те самые капли, доктор, и мне стало легче.
Сказав это, он выпучил глаза, зажмурил их и снова открыл. Встал с кресла, оперся рукой о столик и с ужасом в голосе воскликнул:
— Пан Райнер? Возможно ли это? Что вы здесь…
Пуцик замер рядом с немецким врачом как вкопанный. Что происходит? Откуда отчим знает офицера? И вообще, что все это значит?
Офицер, которого Ондрей Захар назвал паном Райнером, быстро шагнул вперед и сильно пожал Ондрею руку.
— Ну так как же, пан фабрикант, — начал он, — как идет торговля?
Он закашлялся. Вытер носовым платком раскрасневшееся лицо и блеклыми серыми глазами сделал знак военному врачу, чтобы тот сел, а сам расположился в кресле напротив Захара.
— Жизнь человеческая непостижима, — улыбнулся он. — Вот я вступил в армию. В вермахт, само собой разумеется. Имею чин майора, — Он впился пальцами в подлокотники кресла и вздохнул: — Торговали мы хорошо, наша фирма вам весьма признательна. Знаете, такой уж народ мы, немцы, все помним. Я привез вам врача, немецкого врача.
— Я знал, что вы вступили в армию. Но как вы оказались здесь? Не понимаю…
— Очень просто, пан фабрикант! — засмеялся Райнер. — Если надо помочь, мы всегда поможем.
Вошла пани Захарова и, увидев его, затряслась в ужасе. Она не могла понять, как к ним попал их знакомый агент из судетской фирмы, который когда-то часто навещал их.
— Ну, попотчуй гостей, Этелька, — обратился к ней Ондрей. — А ты, Пуцик, что застыл как соляной столб?
Чокнувшись, они опорожнили рюмки, потом врач с Ондреем ушли в спальню. У Пуцика чесался язык.
— Почему вы мне сразу обо всем не сказали, пан майор? — спросил он Райнера.
Райнер отпил глоток коньяку и ответил:
— Я думаю, что молодым людям нравятся неожиданности. Может, я ошибаюсь? Мы знакомы с вашим уважаемым отцом уже по крайней мере пятнадцать лет.
Ондрей Захар вернулся в столовую с озабоченным лицом и, пока врач объяснял пани Захаровой, насколько серьезна его болезнь, сказал Райнеру:
— Дела обстоят не лучшим образом. Кажется, грудная жаба.
— С этим еще можно неплохо жить, — утешил его Райнер, а Ондрей произнес раздраженным голосом:
— Наши-то врачи ничего не понимают… Да, немцы — это немцы.
Выпив еще рюмку коньяку, Райнер долго о чем-то шептался с Захаром, который только кивал головой.
Ондрей Захар откровенно рассказал ему, что с дочерью у него неприятности: она ушла из дому и до недавнего времени работала диктором на радио в Бистрице. Он ждал, что Райнер начнет его упрекать за то, что он допустил такое, но Райнер спокойно опорожнил уже восьмую рюмку и тихим голосом сказал:
— Послушайте, мы ведь старые друзья. Россия, между нами говоря, это крепкий орешек. Не надо было нам так спешить, — пожал он плечами. — Но в Германии большевики нам не угрожают, туда они не попадут, правда, кто знает, не прорвутся ли они туда временно… Неплохо, — улыбнулся он и настороженно посмотрел на врача, — что у вас есть кто-то на той стороне. — Он забарабанил пальцами по крышке фортепьяно и громко рассмеялся: — Да, упрямица эта ваша дочь! Помните, как она сыграла русскую песню перед нашими генералами?
Ондрей Захар прикинулся растерянным. Райнер шепнул ему:
— Видите, пан фабрикант, я, собственно, плохой немец, я думающий немец, ein denkender Deutsche. Если мы в конце концов все-таки выиграем войну, так это потому, что большинство немцев подчиняется командам не думая. Ну, идем, — обратился он к врачу. — Еще раз благодарю за информацию.
Когда немцы ушли, Ондрей улегся в постель в мрачном расположении духа. Райнер упомянул как бы между прочим, что в Словакию могут прийти большевики. Немецкий майор допускает это. Он говорит так же, как доктор Главач, как и его бухгалтер, с той только разницей, что все еще что-то болтает о победе.
«Да какая там победа, если они собираются отступить? — подумал он рассерженно. — Неужели я тоже должен бежать с ними? Чушь! Лишиться всего, что имел?»
