Векослав Калеб - Прелесть пыли
— Вот, только это.
— Пойдет, — сказал Голый. Тут же, не снимая сапог, он натянул их.
Детвора столпилась табунком в ожидании дальнейших событий. Всем было жалко отпускать партизан. Ведь они только-только установили связь с большим миром. Казалось даже, что судьба их несколько прояснилась. Все боялись шелохнуться, чтобы каким-нибудь неосторожным движением не ускорить уход партизан.
А партизаны настороженно прислушивались к своим полным желудкам. Их охватила слабость, не хотелось думать о дороге, но, с другой стороны, они считали своим долгом немедленно отправиться в путь, именно потому, что были сыты.
— Дорога зовет, — сказал Голый, и тут же испугался своей надежды на то, что кто-нибудь опровергнет его слова. Сказать «зовет долг» у него не повернулся язык.
— Ну, счастливого вам пути, желаю, чтоб вы пришли к нам снова, как можно скорее, вы или кто другой из ваших, — сказал старик.
— Придут, придут, как не прийти, — сказал Голый.
Парень у очага по-прежнему не двигался. Лишь при последних словах старика он чуть наклонил голову, прислушиваясь. Опустив подбородок и открыв рот, он по-прежнему крутил в руках кочергу.
— Иди и ты, сынок, — сказал ему старик.
Он тотчас поднялся и с вызывающей непринужденностью, избегая взглядов, пошел в горницу.
* * *На проселочной дороге лежала мягкая бурая пыль. Путаные отпечатки колес, лошадиных копыт, ног, птичьи следы. С дороги вспорхнул жаворонок, чуть дальше прогуливалась ворона, за кустарником прыгали кузнечики. Живые существа в сиянии полуденного солнца, под легким дуновением теплого южного ветерка.
— Вот уж не надеялся я в этом столетии увидеть пыль, — сказал мальчик и сел на обочине, покрытой травой.
— Присаживайтесь, перехожие странники войны.
Все сели. Голый — рядом с мальчиком, а парень — на противоположной стороне дороги.
Мальчик с наслаждением снял развалившиеся башмаки, осмотрел их и забросил в кусты.
— Отходили свое. Хочу вволю насладиться пылью родных дорог.
Не сходи с родных дорог, Пыль тебя прикроет, Не держись за свой порог, Быстрей смерть накроет.
Не так ли? — спросил он товарища.
— Может, и так, — ответил Голый.
Мальчик глянул на свои израненные, натруженные ноги и окунул их в мягкую пыль.
— Пух. Давно мы не ходили по такой прелестной пыли!
— Д-да, — сказал Голый. — Несколько лет не видели настоящей пыли. — Но сказал он это равнодушным, отсутствующим тоном.
С первого взгляда было видно, что он прислушивается к чему-то в себе. Лицо его еще больше осунулось, пожелтело, глаза устало жмурились, руки безвольно придерживали пулемет, стоявший между колен.
Мальчик искоса поглядел на него и сказал небрежно:
— Часа два хода по такой пыли — и мы у цели.
Голый отмахнулся. Ему не нужны были утешения. Он все знал наизусть. И цель и длину пути. Взялся за гуж, не говори, что не дюж. И слабости своей он не боялся. Никакой. Он все взвесил.
Сначала он опасался, что ему и настолько не отойти от села. Еще на пороге дома, прощаясь с хозяевами, он подумал, что идти не сможет. Но оставаться тоже не хотел и поэтому зашагал бодрее, чем мог. Пулемет на плече он нес с решительным и боевым видом, готовый в любую минуту взять его наизготовку и открыть огонь. Взрослые проводили их до ворот и остались там, благоговейно глядя им вслед. Стайка детворы следовала за ними в некотором отдалении.
Парень несколько отстал и шел слева от детей. Он недовольно морщился, видимо, оттого, что ему пришлось уходить в такой торжественной обстановке. Винтовка висела на плече так, словно он не хотел, чтобы кто-нибудь ее видел. Он хмуро отгонял детей, которые приставали к нему с расспросами, откуда вдруг у него взялась винтовка.
Русая девушка в красной вязаной кофте исчезла сразу, как только они поднялись из-за стола и начали прощаться.
Только мальчик шагал весело, радостно, довольный ходом дел. Правда, у него немного болел желудок. Но даже это не внушало серьезных опасений. Это он мог перенести. Не привыкать! Главное, он снова стал хозяином своей воли. «Я выздоровел», — думал он и чувствовал себя героем дня.
Ребята в последний раз посмотрели на пулемет и винтовку и остались на околице села, подняв на прощание кулаки и громко прокричав: «Смерть фашизму!»
— Ждите нас со дня на день! — сказал им мальчик.
— Есть ждать!
Втроем они прошли сливовые сады, вышли к оврагам, а потом в поле, — надо было пересечь его и выбраться на проселочную дорогу. Вдруг из кустов на краю поля поднялась девушка с торбой в руке, ее синие глаза смотрели испуганно.
— И я с вами, — сказала она.
— Как знаешь, — сказал мальчик.
Она ждала решения старшего.
— Идем, идем, — машинально отозвался Голый и тут же опустил глаза, но, сообразив, что для девушки значит уйти в партизаны, посмотрел на нее, улыбнулся и сказал: — Я, как увидел тебя, сразу понял, что ты с нами.
Они продолжали путь вчетвером по редким, вытоптанным посевам.
Через полчаса поле сузилось. Из села маленькое черное поле казалось целым государством; заканчивалось оно сплетением взгорий, пропадавших на горизонте. Слева к полю подступал холм; они свернули на дорогу, которая полого поднималась вверх. Так, обойдя горы, они выйдут к новым незнакомым просторам.
Дорога была легкой, но Голый вынужден был то и дело отдыхать.
Товарищи хотели освободить его от пулемета, но об этом он и слышать не желал. Даже не отвечал на их предложения, хотя с неприязнью дотрагивался до своего славного оружия — сейчас слишком холодного, слишком твердого и слишком знакомого.
— Хуже всего первые пять лет, — сказал мальчик, купая ноги в пыли, — а затем милее пыли ничего не будет. Не так ли, товарищ? — кивнул он новичку.
Парень — он был не настолько молод, чтобы его можно было назвать юношей, — переступил с ноги на ногу, смущенно потрогал мешок, словно ему было неприятно, что его присутствие все-таки замечено, словно он хотел остаться безликим, быть олицетворением долга и все.
— Молодцы мы, молодцы, — сказал неопределенно мальчик и повернулся к девушке. — Не так ли?
Девушка, боясь показаться нескромной, и раньше держалась в сторонке, будто не считала себя достойной партизан. Теперь же она еще сильнее сжалась и еще шире открыла свои лучистые синие глаза.
— И ты, товарищ, тоже знай об этом!
— Знаю, — ответила она с неожиданной готовностью.
Вдоль дороги, в каких-нибудь пятидесяти метрах над землей, пронесся самолет, скрежеща дряхлым мотором. С минуту все смотрели вверх, втянув голову в плечи, а когда самолет пролетел, мальчик усмехнулся:
— Стережет нас как драгоценность.
— Послушайте, — сказал новичок с некоторым раздражением. — Незачем нам здесь торчать. Того и гляди, нагрянут грузовики или танки.
Голый задержал на нем больной и равнодушный взгляд и ничего не ответил.
— Конечно, дорога существует не для того, чтоб на ней сидеть, — сказал мальчик. — Я только и мечтаю пройтись по пыли.
Голый посмотрел на свои сапоги. Из них выглядывали пальцы; на одном отстала подметка, и он высунул язык, как собака от жары, каблуки сбились. Он поглядел еще раз на голенища, немного подумал и разулся; осмотрел ноги, красные, воспаленные, стертые до водяных пузырей, заглянул внутрь сапог и один за другим перебросил их через плечо в поле.
— Пусть отдохнут, — сказал мальчик. — Они свое сделали.
Голый встал, вскинул пулемет на плечо легче, чем можно было ожидать, и осторожно зашагал по пыли.
— Пух, да и только, — сказал мальчик. — Целебная пыль. Она приведет нас к победе, по ней мы быстрее доплывем к цели. Купай ноги в этом спасительном средстве. Прекрасная штука пыль! И до чего же много на свете чудес! Не знаешь, что и лучше.
Сладкие плоды растут повсюду,
Не дают подняться горьким,
Но придет пора,
Но придет пора
Сладким плодам,
Но придет пора,
Но придет пора…
В общем, что-то в этом роде, — сказал мальчик. — Как ты думаешь, я поэт? Прирожденный, а?
— Похоже, что из нас с тобой хорошая бы карикатура на поэтов вышла, — сказал Голый с легкой усмешкой.
— Ничего — главное вперед к горам!
Они уже давно перестали обращать внимание на пару, идущую за ними. Да и парень с девушкой не глядели друг на друга. Парень шел непосредственно за партизанами, девушка чуть поодаль. Невнимание Голого и мальчика не было нарочитым — то была дань привычке. Они еще не понимали всей жестокости своего поведения. Новеньких не мешало хорошенько прощупать, и до первого настоящего дела они как-то бессознательно относились к ним чуть свысока. Но скоро Голый сообразил, что это глупо, замедлил шаг и пошел рядом с новичком.
— Откуда у тебя винтовка? — спросил он с напускной строгостью, полагая, что она будет воспринята как шутка.
